Страница 60 из 117
– Давайте начнем все-таки с последней встречи.
– С Ниной? Ну да, да, конечно… Да что встреча? Я поразился, когда Нину увидел. Вернее, это она меня высмотрела, помахала рукой. Я почему-то сразу встревожился. Оставил своего парнишку на пульте, подошел, она попросила за кулисы проводить. Я спорить не стал – она всегда сама свой выбор делала. Там я и Сашу заметил – волком смотрит. А с чего ему радоваться? Больно мне стало. А знал бы, что к гибели идет…
– Для нас очень важно то, что вы говорите. Тот, кто убил, – опасная, кровожадная тварь, его необходимо немедленно остановить.
– Да, я знаю, он и Ежика убил. В общем, отделение началось, я проверил – все на месте, оставил осветителя и спустился к уборной Сероусова. Почему-то хотелось еще раз взглянуть на Нину.
– Как долго вы устанавливали свет?
– Да минут десять, не больше. После третьего номера я уже и спустился. Честно говоря, работа шла кое-как. Еще издали, с лестницы, увидел Ежика, он шел не к сцене, а в глубь служебного коридора. Подумал: ох, и влетит ему. Сероусов не спустит, что с поста ушел. Ежик тоже это знал. Ну, значит, спустился я это с лестницы, за угол заглянул – вижу, Саша здесь, дверь гримуборной подпирает. Ага, думаю, сменялись, а почему тогда Ежик не на сцену пошел?
– А что, у Кронова был ключ от уборной Сероусова?
– Как будто нет. Хотя – кто его знает? Замки у нас ни к черту, ключи гуляют, да никто за этим нынче и не смотрит. Гастролеры все с охраной, начхать им на замки.
– Он там все время находился?
– Бог его ведает. Заметил меня, рукой махнул. Ну, мне не по себе стало. Виновата Нина была перед Сашей, что поделаешь. Простой парень, не всем же деньги мешками грести.
– А что, Кронов зарабатывал мало?
– Раньше – немного. Здесь получше, но в пределах.
– То есть?
– Ну, далеко ему было до тех, кто на сцене.
– Так что все-таки делал Кронов у дверей уборной Сероусова?
– Вы это на Сашку грешите? Бросьте. Чего быть не может, того не может. Он Нину по-настоящему любил…
* * *
Тусклого света круглосуточно горевших над дверями камер ламп как раз хватало, чтобы видеть узоры трещин и натеки грубо заглаженного бетона. Здесь бессонная мысль и память – единственные доступные развлечения. Они же и боль, и тоска. Всякие желания подавлялись еще в первые дни, кроме желания выжить или покинуть гостеприимную лечебницу, что в конечном счете – одно и то же.
Большинство оказавшихся здесь совершили преступления против личности. Попадались такие монстры, что ставили в тупик и следствие. Вопрос стоял не об их нормальности, а скорее, о том, действительно ли принадлежат эти существа к роду Ноmo sapiens.
Над нежеланием Кронова «косить» под психопата или «вялого» шизика многие искренне потешались. Может, он и в самом деле рехнулся с этой своей нормальностью? Убийство двух человек, заранее спланированное и с отягчающими обстоятельствами – верная «стенка». Заверения Кронова в своей невиновности мало кого интересовали и могли вызвать разве что кривую ухмылку.
– Ты мне лапшу можешь не вешать. Ну, не «мочил», не «мочил», отстань от меня. Да я бы всех отсюда повыпускал. Валите, мальчики, гуляйте. И девочки. Эх, какие девчонки здесь чалятся! Умереть и не встать! Я здесь уже четвертый раз, а все не «обвенчают» никак.
Длинный, тощий, с выпирающими мослами, Гриша Чигирин лежал на спине, вытянувшись, как покойник, и умудрялся не разжимая тонких бескровных губ отправлять слова строго по назначению. Сказывалась богатая практика. Число Гришиных возвращений в лечебницу не шло ни в какое сравнение с количеством обычных тюрем, где он успел погостить. Раньше Гриша спокойно мотал отмеренные сроки, не балуя следствие откровенностью и сознаваясь в содеянном лишь после долгих препирательств, загнанный в тупик. Однако в последний раз старуха, которую он пытался ограбить, неожиданно подняла такой крик, что Грише пришлось призвать ее к порядку.
Злополучная бабка умудрилась испустить дух, угодив после Гришиного толчка виском об угол шкафа. Вот и пришлось опытному Грише искать спасения у психиатров. Путь он выбрал не самый легкий, это было ясно с самого начала. Тертый жизнью, он прекрасно знал о тяжелых последствиях психиатрической лечебницы, действительность же превзошла ожидания. Так что он уже колебался, раздумывая, не свалить ли обратно, в нормальную тюрьму. От «стенки», может, и удастся отвертеться, а здесь точно до смерти заколют. "Я торчу уже от одного слова «пункция», – шелестел Гриша серыми губами.
– Как слива в заднице, – без всякого выражения резюмировал Кронов.
От здешнего фольклора мутило, и старым хохмам никто даже не улыбался. Всякое упоминание зада ассоциировалось с беспрестанно ноющими, взбухшими инфильтратами ягодицами и с тем, что до следующей дозы серы осталось совсем недолго. С новой болью мысли о свободе туманились, уходили. Оставалась голая физическая мука.
* * *
В эти ночи не спала и восемнадцатилетняя Оля Гудина. Страх, отчаяние, надежда смешались в ее хорошенькой головке, но дни шли за днями, и ничего не менялось.
– Что с тобой, маленькая? Не изводи себя, нельзя же так…
– Да оставь ты меня в покое, наконец, мама!
Еще неделю назад и представить было невозможно, чтобы тихоня Оленька повысила голос на мать. Выходя из спальни, Гудина-старшая недоуменно пожала плечами. Что-то случилось, и кажется, дело серьезное.
В этот вечер, как ни странно, оказался свободен от всяческих совещаний и прочих чиновничьих хлопот и Гудин-папа. Крупный партийный работник, он и в смутное перестроечное время не отошел от дел. Так сказать, пролагал пути к выходу из кризиса, боролся с хаосом.
Гудин с давних пор руководил людьми. Их число множилось с годами, а болтовню о том, что ныне идеология утратила свое значение, он просто пропускал мимо ушей. Дока партия жива, глупо думать о сдаче позиций, разве что о выходе на новые рубежи. И вместе с тем он с недоумением осознавал, что не в силах справиться с одним-единственным человеком. Еще больнее становилось от того, что этот человек – самый близкий и дорогой.
– Что же это с Оленькой творится? Проморгали мы, Маша. Работа, работа, а глаза поднимешь – и на тебе…
– А отцу бы положено…
– Положено! О чем ты говоришь? Раз тебе положены четырехкомнатная квартира, дача и спецпаек, то, наверное, и мне следует за это чем-то жертвовать. Если я работаю по двенадцать-четырнадцать часов без выходных, то нечему удивляться…
– Конечно, для семьи у тебя никогда нет времени. Вот и жил бы со своей партией, – Мария Петровна собралась было оскорбиться, но вспомнила о серьезности ситуации. – У тебя один ребенок.
– Не сомневаюсь.
– Ну, так сделай же что-нибудь! Ты ведь многое можешь.
– В том-то и дело. Я все выяснил об этом Саше.
– Что, бросил ее?
– Четыре года назад он женился. Свадьбу сыграли, и ровно через три недели родился ребенок.
– Шустрый парень.
– Куда шустрее, чем можно подумать. Его обвиняют в убийстве жены.
– Господи!
– А также и дружка, случайного свидетеля! И этот человек мог войти в нашу семью!
– Что же с Олей-то теперь? И ты все это знал и молчал?
– Только сегодня позвонили из УВД, утешили. Видела бы ты глаза Мохнача! Не начальник УВД, а кот шкодливый. Как же ему не посочувствовать – влетало им от меня по партийной линии…
– Миша, да черт с ними всеми! Нам Оленьку спасать надо! Какое мне дело до этого парня? Подумать только…
– Я думаю, он пошел на убийство, чтобы развязать руки. Жена, наверное, его шантажировала. Ладно, разберутся, кому положено. А вот с Оленькой надобно поговорить. Ты – мать, женщина, тебе и карты в руки.
В этот момент в комнату ворвалась взволнованная, задыхающаяся от отчаяния Оля.