Очищение тьмой (сборник)

– Помню я Засохина, как не помнить! Народу прошло через мои руки счету нет, а его помню. Это ведь они здесь срок по суду отбывают, а я бессрочный. Двадцать два года!.. Как при Сталине "четвертак", и все на общем режиме… А беспредел здесь творится похлеще, чем на строгом. Там по крайней мере какие-то свои законы соблюдают, и публика серьезная: попусту ни нож, ни слово в дело не пускают. А здесь – сплошь шантрапа. Срока "кошачьи" – год да три, вот они по-блатному и идут – с песней по жизни. Шизо да БУР – за награду. Конечно, многих мы обламываем, но до того они и пофорсить успевают. "Актив – за падло, отрицаловка – в авторитете".

– И вы так легко об этом говорите? Что-то не похожи вы на человека, который идет у блатных на поводу.

– Не похож, верно. Только не все от меня зависит. Мой контингент к оперу на вожжах не затащишь.

– Да… а места у вас здесь действительно тихие… Любопытно, а как Засохин смотрелся на фоне этих тихих мест?

– А никак. Существовал как бы параллельно. Педиками не пользовался. Парень молодой, но достаточно развитой. Он ведь школу окончил, так что и времени свободного у него было достаточно. Я надеюсь, вы не думаете, что мы тут их гоняем до изнурения. Ничего подобного. Режим, питание… Некоторые даже полнеют.

– А Засохин? – напомнил Строкач.

– Нет, вот он как раз не пополнел, да и вообще, я бы сказал, не изменился. Читал помногу, запоем. Я специально просматривал его библиотечную карточку. Там тебе и Достоевский, и Хомяков, Чаадаев и "Бхагавадгита", какие-то труды Рериха. Эти книги, кроме него, никто и в руки с полок не брал. Библиотекарь удивлялась: он, представляете, религией интересовался. Тогда это было под запретом, и я насторожился – сигнал все-таки, хотя и тогда считал, что пусть лучше молятся, чем предаются "суровой мужской любви". А потом думаю – черт с ним, пусть себе верует. И шпана здешняя – у них принято, они могут за любую странность "юбку надеть", – а вот отступились. Засохин поначалу некрепкий парень был, но здесь спортом занялся, мускулы накачал…

– А говорите – не изменился.

– Нет, конечно, окреп. Жилистый парень, мускулистый, но драк избегал. Хотя было, было… Один раз его просто спровоцировали, какой-то полублатной. Но Засохин был прав и не отступил, а потом конфликт сам собою угас. Я иной раз поражался – почему его не трогают. Думаю, все-таки его считали не совсем нормальным. Ясное дело – если человек на каждом углу треплется о духовной жизни и загробном мире, куда дальше?.. Я еще было подумал – смотри, Крымов, у тебя под носом секту создают, посулил ему "трюм", мозги остудить, он немного притих. Потом говорит – "взгляды сменил". А вот о преступлении своем никогда не заговаривал. Даже странно: "козырная" статья – тяжкие телесные со смертельным исходом. За такое уважают, с чего ему было таиться? Потом я решил, что он стыдится – как же так, проповедует одно, а сам человека угробил. Значит, все вранье? Таких тоже не любят, но это те, которые с понятием. А сейчас что, одна мелкая сволочь, ничего не смыслят: наколют на себя картинок что твоя Третьяковка, а и не знают, какая татуировка что означает. Кстати, Засохин и точки себе не дал наколоть. Странный парень, но что-то в нем было, жаль если опять с ним что-то вышло… А тогда, коли б не эта его религиозная дурь, точно выставил бы его отсюда условно-досрочно.

Октябрина Владленовна Скалдина смотрела на разор и столпотворение в своем доме вполне безучастно. Она сидела, расплывшись рыхлым киселем в старом кресле, разглядывая Строкача и понятых так, как если бы они были полупрозрачными фантомами ее собственного воображения.

Между тем понятые поначалу робко, а потом со все более явным недоумением переглядывались между собой. Ни их жадному любопытству, ни любопытству тех, кто пришел сюда по долгу службы, насытиться в этой квартире было нечем. Строкач, впрочем, на иное и не рассчитывал, полагая, что майор Скалдин действительно последовал примеру более дальновидных собратьев, и его "трудовые накопления" хранятся не в глиняном горшке в печной трубе, а на счету в банке одного из сопредельных государств. И уж наверняка номер счета не известен прямолинейной Октябрине Владленовне.

– Но как же это может быть?.. – охала и дивилась старуха. – Это наверняка ошибка, Степан ведь офицер! В армии – знаете, как?! Он приказ, видно, выполнял, а его и подставили… Вы кого угодно спросите – его все знают. Но какой позор!..

– Следствие продолжается, Октябрина Владленовна, и все еще в стадии выяснения. Так что горевать рано.

– Да, а Степан – в тюрьме! Люди-то… вовек не отмоешься!

– Пересуды – пустое. Если человек честный, он и через грязь чистым пройдет. Вот, кстати, врач наверху живет у вас – Хотынцев-Ланда…

Лицо Скалдиной на мгновение просветлело. Казалось, даже морщины разгладились на ее крупном, со старческим румянцем лице.

– Это поистине святой – Дмитрий Дмитриевич. Конечно, вы у него спросите! Такой человек! Ну вот почему все хорошие люди несчастны? У Степана ни семьи, ни детей. Постоянно в разъездах, командировках, о солдатах, как о детях родных, заботился. А теперь эта чертовщина… Медь он, видите ли, вез! Другие золото тоннами распродают… Может, в чем-то ошибся человек. Это вот, как если бы того же Дмитрия Дмитриевича обвинить, что от него не все больные здоровыми уходят. Он бы, может, и рад, но не Бог ведь, а все силы людям отдает. А благодарность? Подумать только – и от этого человека жена ушла! Стыдно сказать…

– А что, Хотынцев-Ланда разве был женат? – притворно удивился Строкач. – И дети есть?

– Нет, детей нет. Да и дело было – лет двадцать назад. Я ведь все помню, что случалось в этом доме – с послевоенных времен. Тогда порядок был, не воровали, и строили на совесть… – Старуха коротко всхлипнула, прижала ладонь к обширной груди. – О чем вы, Господи… Человека в тюрьму посадили, а вам любопытно, кто на ком был женат двадцать лет назад!.. Они и прожили-то всего два года…

Нелегко было поверить, что этой эффектной блондинке со стройной фигурой и по-девичьи свежим лицом уже за сорок. "Однако, – подумал Строкач, – ее одноклассники выглядят куда старше, невзирая на здоровый образ жизни". Ирина Сухова лихо курила одну за одной длинные тонкие сигареты и даже, смущая праведного майора, опрокинула прямо на рабочем месте две рюмки коньяку. Строкач воздержался, хотя ему и было предложено, но не преминул осведомиться:

– Как вам все это удается, Ирина… э-э…

– Оставьте вы эти отчества в покое. Я еще не на кладбище и не на пенсии, и вы мне не подчиненный. И уж точно не начальник. – Сухова стряхнула пепел с очередной сигареты в маленькую серебряную пепельницу. У меня и начальства-то как такового нет. Ну, угождать, конечно, многим приходится. Рекламный бизнес – это… Скажем так – не будь я в такой форме, всего этого не было бы вовсе, включая и банковский счет. А это сегодня и для женщины много значит.

Офис директора рекламного агентства выглядел весьма привлекательно. Мягкие ковры, глянцевые плакаты с томными фотомоделями, с которыми, как показалось майору, хозяйка фирмы вполне могла конкурировать, гнутая белая мебель под ампир… Души суровых деловых людей должны были размягчаться здесь безотказно… Уж сам Строкач, нуждайся он в рекламе, знал бы теперь, к кому обратиться. Однако он в ней не нуждался.

– Ирина, мне неловко интересоваться вашей личной жизнью…

– Интересуйтесь. Что есть, то есть. Кто из моих женихов занимает ваше воображение?

Эта улыбка была уже гораздо прохладнее. Она принадлежала женщине пожившей, проницательной, знающей себе цену…

– Меня занимает одна весьма давняя история… Глядя на вас, я никак не могу поверить, что ей и в самом деле столько лет…

Уяснив, о чем речь, Сухова не показала ни жестом, ни гримаской, что испытывает какие-то чувства при упоминании о своем замужестве, только кокетливо поежилась от откровенной лести майора.