Ракетный заслон

— Так бы и сразу! — рассмеялась председательша. — А то сидит, мнется, как жених, вежливости разные говорит. А насчет леса — это можно. Чего другого, лесу нам не занимать стать. Напишем бумагу в лесхоз — и получайте. Вся недолга.

— Спасибо, Пелагея Максимовна! — обрадованно поблагодарил Кадомцев.

— Может, еще чего надобно, так не стесняйся. Ежели в силах — поможем. Для армии мы всегда дадим. У нас, почитай, полсела мужиков на фронте воевали, а сколько загинуло… Мой вот Онисим тоже не вернулся. А и теперь молодежь в солдатах служит, а которые и офицеры есть. К примеру, мой Виталька тоже, как ты, четыре звездочки носит. Капитан-лейтенантом на Северном флоте службу проходит.

Председательша открыла стол, ненароком смахнула слезу, показывая фотокарточку: улыбающийся морячок с литой богатырской шеей.

— Женился недавно, не послушал меня: взял себе городскую кралю-модницу. Я ему не раз писала-наказывала: жениться приезжай только в Поливановку. Невесты у нас первый сорт. Не послушался. А вот ты, гляжу, молодец. Холостяком в наши края приехал.

— А откуда вы знаете?

— У меня глаз наметанный. Неженатого, необкатанного мужика за версту видно. А как женишься да поживешь с годик, так всю твою стеснительность будто рукой снимет. А уж если нашу поливановскую девку возьмешь, она тебя и за полгода человеком сделает.

За самоваром в углу комнаты, не вытерпев, хихикнула Настя.

— Настя! — строго взглянула Пелагея Максимовна. — Ты ведомости в правление снесла? Нет еще? Ну так неси скоренько, нечего тут уши-то развешивать.

Настя, обиженно поджав губы, сложила в сумочку бумаги и не спеша вышла из комнаты.

— Вот, — с гордостью сказала ей вслед председательша. — Чем не невеста? И опять же десятилетку окончила, среднее образование при ней. Или ты себе уж приглядел тут другую?

— Что вы, Пелагея Максимовна… — опять смутился Кадомцев. — Мне пока не до этого. Человек я новый, только службу принял после окончания академии. Надо обвыкнуться сперва, а там видно будет. Вот хочу выяснить у вас насчет одного неприятного инцидента, ну то есть случая. Была в вашем клубе неделю назад драка, в которой наш солдат участвовал — рядовой Микитенко. Может, вы слыхали про это?

— Как же не слыхать? Слыхала. Сама и разбиралась вместе с участковым. Было такое в прошлую субботу. Только не драка, а как по-нашему сказать, острастка. Два здешних хлюста начали буянить в клубе да на вашего солдата и напоролись. А он их в порядок привел. Крепенький такой парнишка. Эти бузотеры после нашатырь нюхали, благо больница рядом. И поделом. А солдата в город отправили, якобы для разбирательства. Я и не знала, что он ваш.

— Он не был пьяным?

— Нет, нет. Совсем тверезый был, я с ним сама разговаривала. Только больно он молчун. Откуда, кто такой — не говорит. Ему, вишь ты, перед товарищами стыдно. А чего стыдится? Хулиганов урезонил. Дело это правое, сейчас указ такой имеется. Вон у меня на стенке висит.

Насчет Строгановой Пелагея Максимовна говорила уклончиво: женщина молодая, работящая, видная из себя. Ну крутовата норовом, так это опять же не беда: ей, председательше, к примеру, такие бабы даже по душе. Нет, про дружбу Строгановой с солдатом она ничего не знает. И знать не надобно. Это командирам надо знать, куда ходит и с кем водится солдат. Небось Виталькины, сына ее, командиры не знали про его скоропалительную любовь, иначе провели бы с ним воспитательную работу. Уберегли бы. А то теперь вот он, по письмам видно, кается, да поздно. А что, солдат этот тоже небось жениться собрался на Строгановой?

— По-моему, до этого еще не дошло, — сказал Кадомцев. — Впрочем, это его дело.

— И то верно, — согласилась Пелагея Максимовна. — Степанида — баба хозяйственная. Мужиков у них в семье нет, так она одна дом в порядке содержит. Самостоятельная женщина.

— Она на колхозной ферме работает?

— Работала. Дояркой работала. Потом, как стали руки болеть, перешла в сельпо с прошлого года. Товарами торгует.

— Ну и как она с покупателями? Не жалуются?

— Бывает… — усмехнулась председательша. — Язык у нее что бритва. Зато ассортимент в районе умеет выколачивать. У других нет, а у нас в Поливановке всегда есть. Да ты зайди сам, сельпо-то вон оно, напротив.

Кадомцев поднялся, стал прощаться. У мотоцикла (Кадомцев заметил это в окошко) уже давно топтались два босоногих пацана.

— Стешкины ребятишки, — кивнула в окно Пелагея Максимовна. — Меньшой-то, Ленька, ее, а тот, что постарше, — сестрин. Сестра тоже вышла замуж за солдата и уехала с ним куда-то на край света. На какие-то острова. Который год там живут, а парнишка при Степаниде находится. В школу тут ходит.

Провожая гостя к двери, председательша велела приезжать почаще, да чтоб не только одно начальство, а и молодежь, солдаты. Пускай в клубе повеселятся, кино посмотрят, с девушками потанцуют. А иногда — чего ж тут плохого — и с помощью можно приехать, вон скоро молодежь новый клуб закладывать будет.

И еще пускай гарнизонный хозяйственник приедет, тот, что солдатским питанием ведает. Пусть приезжает, не ленится, тут ему и овощей свежих всегда отпустят, и молочка парного для солдат выделят. Вот только посуды нет, посуду пусть свою привозит. Бочку какую-нибудь или цистерну небольшую.

Кадомцев в раздумье постоял у мотоцикла: стоит ли заходить в сельпо…

Не запуская мотор, он прокатил мотоцикл метров десять, срезая угол площади, и поставил его напротив зарешеченного окна.

Магазин был обычный, деревенский. Обычные товары на полках — от парфюмерии до рукомойников и хомутов. Пахло новыми калошами, мебельной политурой, пеньковыми веревками.

Новенький приемник на прилавке приглушенно наигрывал марши. Было полутемно и прохладно.

Кадомцев шагнул к прилавку и стал выбирать себе зубную пасту. Строганова была в дальнем темном углу. Пусть подойдет. Так будет естественнее.

Она подошла, покрутила приемник — сделала музыку потише.

— Пасту брать будете?

— Буду. Эту вот, болгарскую.

Кадомцев поднял голову и встретил прямой и явно насмешливый взгляд глубоких зеленых глаз. Ничего в ней, пожалуй, особенного не было. Широкое, чуть скуластое лицо, крутые, вразлет брови, гладкие русые волосы и задорно вздернутый нос. Лицо типичной сибирячки.

Но глаза выделялись. Они, эти глаза, сразу и напрямик Кадомцеву сказали: не прикидывайся, не притворяйся. Хочешь поговорить — говори прямо. Будешь юлить да «закидывать удочки» — бери свою пасту — и скатертью дорога.

Она бросила на прилавок бело-синий тюбик, сложила на груди руки:

— Двадцать пять копеек.

— Ясно, — кивнул Кадомцев, расплачиваясь.

— А мне не ясно, — неожиданно сказала она.

— Что? — удивился Кадомцев. — Разве я неправильно заплатил?

— Нет, я не об этом. Я за то говорю, что больно уж свербит там у вашего начальства.

— Что, что?

— Да уж не знаю. Только никак вы там не угомонитесь. Все шастаете сюда. То один, то другой. А все ведь зазря. Все одно Иван моим будет. Все одно поженимся.

— Это вы насчет Микитенко?

Степанида вскинула голову и не удостоила Кадомцева ответом. Стала глядеть куда-то в открытую дверь, поверх его головы.

Уходя, Кадомцев обернулся: в кошачьих Стешкиных глазах горел торжествующий и ехидный огонек: знай наших!

Мотор чихнул, не завелся, а в это время Кадомцева окликнули. Оглянулся: может быть, Пелагея Максимовна? Но на крыльце сельсовета никого не было.

— Товарищ капитан!

Кричали, оказывается, совсем с другой стороны, от больницы. У палисадника стояла девушка в военной форме. Да ведь это военфельдшер Шура Хомякова! Ну и везет же ему сегодня на встречи!

Кадомцев прокатился под горку с десяток метров, затормозил ногами.

— Так это вы давеча выглядывали в окно?

Хомякова ловко бросила руку к берету.

— Так точно! Как студентка-заочница прохожу тут практику. Дважды в неделю. По средам и пятницам.

Она смотрела на него внимательно и серьезно, как смотрят на начальника, и ждала, что он скажет.