Дети восьмидесятых

В этом году над нами поставили нового завуча: директриса подбирала кадры по своему вкусу. Завуч энергично взялась за дело и в кратчайший срок нашу и без того тяжёлую жизнь сделала невыносимой. Никакой диалог с ней был в принципе невозможен: мы говорили на разных языках и цели наши были противоположны: наша — выстоять, её — уничтожить. Когда отношения раскалились до предела, я обратилась за помощью… куда только не обращалась. Потом поняла, что учитель перед лицом чиновника абсолютно бесправен и беззащитен. Одна опытная учительница сказала:

— Обращаться за помощью к вышестоящим чинушам может только наивный человек. Они же все одной породы. Вспомните русскую пословицу: «Завуч завучу глаз не выклюет» — и смиритесь.

— Нет, не смирюсь с оскорблениями и унижением. Бросить все и уехать? Не могу. У меня 37 детей.

Выручал юмор.

Ловит меня директриса в коридоре и раздраженно выговаривает:

— Почему это ваши дети так рано приходят в школу? И после уроков никак не выгонишь! А что это они делают на втором этаже? Нечего им тут лазать!

Это она случайно наткнулась на Катю, которая в коридоре у окна учила роль.

Отчитала и пошла дальше. Все вопросы у неё риторические, ответа она не ждёт и слушать не станет.

Спасаю остатки нервов — представляю себе картину: мы занимаемся и кладовке, Катя вышла в коридор, учит роль. Мимо идет директриса. Увидев девочку, заинтересованно спрашивает, чем она занята. Учит роль? Молодец. Директриса гладит Катю по головке, обещает прийти на спектакль и, поправив нимб и взмахнув белоснежными крылами, впархивает в голубой кабинет с розовой табличкой «Душа школы».

Именно так и представилось, потому что проявление внимания к ребёнку и деликатного обращения, с одной стороны, и появление нимба с крыльями, с другой, — события равно невероятные. Из области фантастики. В жизни всё проще.

В учительскую заглядывает мальчик (реликтовый мальчик, в нашей школе такие уже не встречаются) и вежливо спрашивает:

— Скажите, пожалуйста, Л.В. здесь?

Директриса жизнерадостно:

— Да, под столом сидит!

Мальчик смутился, извинился (!) и исчез.

Она обладает крайне своеобразным чувством юмора…

Доходило и до курьёзов.

— С.Л., вы слышали, что в теплице перебиты все стекла? Так вот, среди тех, кто бил, был мальчик из вашего класса.

— Не может быть. Мои могли нечаянно угодить снежком в окно, но сознательно устроить подлость не могли.

— А у меня фамилии записаны! — тихо ликует завуч.

И показывает мне листок с признанием одного из участников. Класс указан наш, а фамилия и имя незнакомые.

— Это не мой ученик. У нас такого нет.

Завуч разволновалась и… начала меня уговаривать:

— Ну как же не ваш, вы вспомните, посмотрите лучше…

Такой сюжет пропадает! Второй «Д» — варвары!

— Вынуждена вас огорчить: это всё-таки не наш мальчик.

Это она запомнит. И припомнит.

Или маленькая сценка для театра сатиры.

Прошу у директрисы ключ от зала — провести там урок пения. Она настораживается: ключ — это такая штучка, которой что-то от кого-то можно запереть. Славная вещица!

— Проводите в кабинете пения.

— Там покрасили пол.

— Тогда в классе.

— Нам нужен инструмент, пианино.

— Не дам!

— Но почему? — спрашиваю я, хотя и так ясно: она не может разрешить, если может не разрешить.

Она так устроена. Знает, что для дела, понимает, что надо дать, — и всё равно не даст. Тяжёлый случай.

Но урок-то надо проводить, никуда не денешься. Я настаиваю — у неё усиливается раздражение, которое и без того имеет хроническое прогрессирующее течение. Она постоянно натыкается то на наши идеи и новшества, то на наши подозрительные связи с детсадами и школами, с ТЮЗом и Театром кукол, с фотошколой и Дворцом культуры, то на моих активных детей. Да, нас тут слишком много. Но вместе с тем мы ничего, ну вот ничегошеньки противоправного не совершаем. Ничего такого, за что можно было бы объявить выговор или вынести приговор, в крайнем случае просто отругать за дело. Поэтому приходится вот так: -

— С.Л.! А почему это вы идёте в столовую впереди класса?

Или так:

— С.Л.! А почему это вы идёте в столовую позади класса?

Диалог по поводу ключа продолжается.

— Нечего делать в зале! Вечно там насорят…

— Мы ни одной бумажки никогда не оставляем.

— Нет! Не дам! Все кресла поломали!

— Но ведь не мы!

— Я сказала — не дам! В классе проведёте, ничего с вами не сделается!

— Это нецелесообразно! Если есть возможность провести хороший урок в зале, так почему я должна объяснять музыку на пальцах в классе?

— Не дам!! Всё!!!

Это уже крик души. Мне остаётся только уйти.

Администрация преуспела в своём стремлении всё от нас закрыть. Но, хотя в течение полутора лет у нас не было ни одного нормального урока пения, дети каким-то загадочным образом учились петь, слушать музыку, чисто интонировать. Правда, сомневаюсь, что сумела научить их по-настоящему любить музыку. Музыка требует покоя и тишины, а у нас…

В начале I класса верно интонировали только двое, во втором — уже 15 человек, да ещё 10 — на подходе к концу третьего — почти все. Да ещё и песни стали сочинять. Как это получилось при таких неполноценных уроках — сама не знаю. Сильна программа Д. Кабалевского: такие перегрузки выдержала!

За изо я тоже спокойна: летом я ездила в Москву и раздобыла там программу Б. Неменского. Как — не скажу. Контрабандно. Под покровом ночи. Потому что при свете дня эту замечательную программу в школу не пускают. Она во многом похожа на программу Д. Кабалевского: учит смотреть и видеть, развивает наблюдательность и фантазию, открывает души перед прекрасным в жизни и в искусстве.

Пошли мы после уроков на экскурсию по нашему микрорайону. Кругом каменные коробки — серые, наводящие тоску. Но остались у нас и старые улочки с деревянными домами. Тысячу раз пробегали по ним ребята, а сегодня увидели красоту, созданную умелыми руками: деревянные резные наличники и ставни. Мы любовались, ахали, запоминали — собирались дома по памяти нарисовать да ещё что-нибудь своё придумать. На следующий день Слава сообщил нам, что не выдержал и пошёл к тем домам снова — рисовать с натуры. А на улице-то минус 25°!

Разбудила ребят эта программа: несут в школу страницы журналов с репродукциями и рассказами о художниках. У некоторых уже полные папки. Приносят марки, наборы открыток. Стали внимательнее ко всему, что их окружает. Предметом обсуждения становятся ткани, обои, плакаты, посуда, игрушки, витрины, композиции из цветов и т. д. В речи все чаще звучит эстетическая оценка. Замечают, кто как одет: идёт— не идёт, хорошо или плохо подобраны цвета, гармонируют— «рычат». И конечно, эмоции и чувства: ах, как красиво! Или, наоборот, безобразно. Прямо по Платону: «От красивых образов мы перейдём к красивым мыслям, а от красивых мыслей — к красивой жизни».

Идут за советом.

Инна:

— С.Л., мы тут с Наташей Л. подумали: а не поменяться ли нам шарфами? К её ансамблю больше подходит мой шарфик, а к моему — её, правда?

Жизнь моя усложнилась: иной раз сошью себе обновку — бегут с комплиментами, иной раз молчат — деликатно… Ох! Задала уровень — изволь соответствовать.

Друг с другом обсуждают наряды, дают советы. Но ни разу я не слышала, чтобы разговор скользил по шкале «богатое — бедное», «заграничное — наше». Оценка одежды с точки зрения вкуса исключает погоню за вещами, исключает зависть к тем, кто побогаче, одет, так как- практически любую вещь можно купить в магазине или на толкучке, тем самым обогнать ближнего своего, которому люто завидовал, а вот вкус не купишь. Его можно только развить в себе.

Работай — и всё получится: научишься рисовать, разовьёшь вкус, начнёшь видеть красоту вокруг. (Правда, у этой медали есть и оборотная сторона. Научишься рисовать — и не сможешь купить хорошие краски и кисти, разовьёшь вкус — и увидишь, сколько безобразного вокруг, ты уже не сумеешь смотреть равнодушно, тебя будет от этого корежить. Не хочешь мириться — засучи рукава и работай.)