Дети восьмидесятых

Научить разговаривать на уроке ох как непросто! Вот запретить — другое дело: раз — и готово. И все молчат. Речь развивают. Мысленно.

А потом вдруг оказывается, что дети ни говорить, ни думать не научились.

В августе я занималась с третьеклассниками, оставленными на осень. Набралось 8 человек, из них двое — с отставанием в умственном развитии, а остальные просто запущенные: вроде нормальные ребята, но с каким-то задавленным воображением, со стойким, неодолимым страхом перед думанием. Оказывается, они ничего на уроках не проговаривали. Их призывали, думать, но не учили этому нелёгкому делу. Скованность, напряжённость, страх мы снимали при помощи юмора. И уже со свободными детьми вслух думали, хором проговаривали алгоритмы. И дело пошло.

Я разделила ребят на две группы: с одними занималась русским языком, с другими— математикой. Но они как-то сразу объединились: одни не хотели уходить, а другие приходили пораньше, и получалось, что все занимались и русским языком, и математикой. Добровольное сидение за уроками летом, когда на дворе столько соблазнов! Значит, и эти, самые слабые дети, «лентяи», тоже хотят учиться, хотят знать, хотят думать?

А мы думать не учим. Но зато преуспели в требовании так называемых полных ответов.

— Дети, сколько будет, если к пяти прибавить три?

— Восемь.

— Нет, Федя, ты неправильно ответил. Надо полным ответом: «Если к пяти прибавить три, получится восемь».

Можно подумать, что если за урок ребёнок скажет семь слов вместо одного, то у него и вправду речь разовьётся! Да на уроках дети должны говорить постоянно, так как мышления без речи нет и быть не может. Да не просто повторять за учительницей, как попугаи, — нет! Речь должна быть прежде всего мотивированной. А то Федя садится на место, повторив семь слов, а сам думает: «И зачем я все это говорил? Ведь проще сказать «восемь» — и всё…» И это ещё хорошо. Гораздо хуже, если он об этом не задумается.

Если мы хотим развить речь, она должна быть нужной ребёнку, ну просто позарез необходимой. Потребность в речи у детей есть, да только мы её не развиваем; не направляем в нужное русло (не умеем?). Мы, умницы такие, с ней боремся. Героически: круглые бревна носим, а квадратные катаем.

— А ну, Иванов, замолчи сейчас же!

— Петров, опять болтаешь? Давай сюда дневник!

Я разрешила детям разговаривать, более того, поощряла разговоры на уроках. Все алгоритмы мы повторяли вслух: сами себе давали команды, сами их выполняли. Читали, обсуждали и книги, и случаи из жизни, и фильмы. Задавали вопросы, а ведь лаконично сформулировать умный вопрос или дать на него достойный ответ очень непросто!

Многие ребята не умеют пока думать вместе, но шум, разговоры слышат и сами начинают попусту молоть языками. Подхожу, подталкиваю мысли, они со скрипом сдвигаются, некоторое время идут — и опять встали. Тяжёлая работа! Но ничего, приходится ждать, терпеть «не те» разговоры, разворачивать их на путь решения проблем. Эта цель достижима, просто скорость движения у всех ребят разная и разный старт.

Наташа Д. и Алёша П. решают, как и все остальные, изобретательскую задачу «Пионерской правды». Как облегчить труд путевых рабочих, которые меняют трамвайные рельсы? Легче всего рельс катить, но тогда он должен быть круглым. А такой рельс уже не нужен, так как он не отвечает своему назначению. Как устранить противоречие, на первый взгляд неразрешимое?

Наташа. Я придумала! Тут надо приделать колесики… или нет, лучше тележки с колёсиками, на них положить и катить.

Алёша (с замечательной иронией). А положить-то ломиком, ломиком…

Наташа смеётся. И правда, не подходит.

Задачу решили три группы почти одновременно. Потом вместе доводили, отвечали на другие вопросы задания, составляли черновик письма в «Пионерскую правду» Г. Альтову.

Через некоторое время в газете были опубликованы ответы. Кричали «ура» и гордились собой: вот что мы можем! (Г. Альтов предлагает пионерам задачи, задачи, за решение которых взрослые люди получили авторские свидетельства.)

Учились думать и параллельно развивали тормоза. В случаях столкновений стороны обычно заявляли хором: «А я ничё, это он…»

В пустяках мы не копались, не выясняли, кто прав, кто виноват, а просто поднимали на смех, утверждая мнение: умные люди скандалить по таким мелочам не станут.

Для подобных происшествий я предложила выучить наизусть оправдательную формулу: «А я чё, я ничё! Другие вон чё, и то ничё, а как чё — так сразу вон чё, вон чё!» Это одна оболочка без смысла, форма без содержания. Произносить её рекомендовали жалобным тоном. Ребята сразу пустили её в ход — гасили конфликты смехом, т. е. поднимались над ситуацией.

Дала ещё совет: — прежде чем предпринять что-либо воинственное, остановите себя и спросите: «Зачем я это собираюсь делать?» И окажется, что не надо ставить подножку, бить, толкать, кричать. Верно?

Соглашаются со мной, улыбаются — приняли. Но, к сожалению, не всегда получается. Вот, например, Антон. Только соберётся сам себя вдумчиво спросить, глядь — а руки-ноги уже что-то натворили. Ну прямо беда с ними! Но Антон за своё воспитание взялся всерьёз, тут мне делать нечего. И многие другие тоже. А вот за моё перевоспитание взялась администрация.

Ещё в I классе, год назад, я месяца полтора ходила следом за директрисой — требовала, чтобы в кабинет поставили нормальные парты (просить бесполезно). Парты были детям чуть ли не до подбородка, и некоторые ребята к моменту моего прихода в школу уже привыкли держать ручку вертикально: впору на китайскую грамоту переходить! Про осанку, зрение и не говорю. Начальство от меня отмахивалось, а недовольство копилось, хотя вопрос не решался. Но я не отступала — и парты малышовые все же нашлись. За ними десятиклассники сидели. От комментариев я удержаться не смогла — со всеми вытекающими последствиями…

Почти год вела уроки музыки и пения… «на пальцах», так как проигрывателя не было, а в кабинет пения не пускали. Тут я заработала славу конфликтного человека, который всё время высовывается: наверное, себя показать хочет. Все молчат, а ей всё не так!

Потом мои планы. Они были до неприличия короткими и до отвращения неэстетичными: тема не выделена красной пастой, цель не написана зелёной. Более того, я кощунственно презрела триединство обучающей, воспитывающей и развивающей задач, а писала что-то совершенно непонятное. При таких планах дети, конечно, ничему не могли научиться и никак не могли воспитаться. Какое уж там развитие!

Меня не понимали. Упорно, активно, на всех уровнях не понимали. Пыталась достучаться, рассказать, объяснить — безполезно. Только усиливалось раздражение.

Но я, по-моему, смогла понять проверяющих. Их всю жизнь учили работать с планами — желательно перевыполненными, жить по инструкциям и приказам и свято чтить Её Величество Бумажку. Читать бумажку, смотреть в бумажку, оценивать бумажку. Так тепло и удобно существовалось в этом бумажном мире! Наверное, чтобы приспособиться к нему, многим пришлось себя поломать и искорежить.

А тут вдруг бумажки нет! (Есть какая-то, но в ней ничего не понять, там всё не так, как положено.) Но без неё они совершенно беспомощны! Работу они оценивать не умеют, так как страшно далеки от неё. Но если попытаться прыгнуть выше головы и вдуматься, понять, тогда придётся высказать собственное мнение, а где его взять-то…

Чиновник любит подробный план, в котором все разложено по полочкам: работать по такому плану безопасно — всё оговорено заранее. И даже если многообразная хитроумная жизнь вдруг подсунет что-то неожиданное, это «вдруг» можно просто проигнорировать, сославшись на всемогущий план: нет там никакого «вдруг»! Но если идти не от планов, а от жизни, придётся мгновенно и точно прореагировать на изменения, оптимально разработать ситуацию, не отклоняясь от цели, т. е. нужны изрядная гибкость, находчивость, смелость. Вот тут-то и кроется опасность оказаться несостоятельным, обанкротиться: в ситуации неопределенности бумажкой уже не прикроешься, а значит, останешься голеньким. Из всех приёмов чиновник в совершенстве овладел только одним: запретить! Проверяя чужую работу, он всё, что видит, сравнивает с эталоном. Бумажным. Процесс проверки для него заключается в категорическом, бездумном отбрасываний всего, что не соответствует его заплесневелому эталону… Но если ты имеешь смелость не соответствовать да еще и стойкость не «отбрасываться» — ну, тогда держись!