Страница 2 из 87
Вскоре вошел и посадник Семен Михайлович, боярин тучный, годами умудренный. Великой властью наделили его новгородцы. Он поклонился, уселся в высокое кресло и цепким взглядом повел по палате. Заговорил чуть хрипло, простуженно:
- Люди именитые, доверием народа новгородского облаченные, позвал я вас совета вашего выслушать. Всем вам ведомо, как скудеет казна Господина Новгорода. С Батыева разорения и особливо, когда он Киев порушил и днепровский путь гостям заморским перекрыл, редко какой купец рискует добраться до Новгорода. Да и с верховьев, из земель скандинавских, по Волхову купцы не доходят. Одним словом, не жалуют нас гости торговые.
Он замолчал, на Олексу посмотрел. Тысяцкий не заставил ждать себя:
- Истину сказывает Семен Михайлович, не та наша казна ноне, что в прежние лета, и чем пополнять ее, вам виднее. Да и пушниной и кожами беднеет скотница. Счетчики ордынские выход с лопарей берут, а Новгороду что остается?
Боярин Тимофей, из бывших торговых людей, голос подал:
- Твоя правда, тысяцкий, однако не верю, что у лопарей зверья битого мало. Кабы поскрести по их чумам и избам, не один санный поезд этого добра наберешь.
- То так, - согласился кончанский староста кузнечного ряда рыжий Архип, - казной беднеем, истинно, и лопарей потрясти - боярин Тимофей дело говорит. Не все татарские баскаки у них повыгребли, - поди, и на долю Великого Новгорода осталось.
- Так, так, - кивнул староста гончарного ряда Еремей, с лицом, опаленным обжиговой печью. - Не грех лопарей пощупать.
Боярин Лука подскочил, бородой затряс и тоненько взвизгнул:
- Нарядить к лопарям ратников!
- К чему ратников? - перебил Олекса. - Аль запамятовали, что есть на Руси великий князь Дмитрий Александрович, сын Невского, а Новгород, сколь помню, от него не отрекался?
- Воистину, - зашумели в палате. - На князя новгородцы завсегда возлагали обязанность город оборонять и дань собирать. Как вече в прошлые лета поступало? Звали князя, чтоб напомнить, какая за ним служба.
Боярин Спиридон руки воздел:
- Люди именитые, князь Дмитрий на дружину денег потребует!
- Что вече дозволит, то и получит, - перебил его посадник.
На время в палате установилась тишина, только слышалось, как с присвистом дышит гончарник Еремей да постукивает посохом о пол боярин Спиридон.
Молчание нарушил рыжий Архип:
- Князя Дмитрия, и верно, надобно слать к лопарям. Не ратников - княжье дело дань собирать.
Посадник усмехнулся хитро, бороду пригладил:
- Так будем ли слать гонца с грамотой к князю великому? Он ноне в Переяславле-Залесском.
- Слать! Просить князя Дмитрия!
От посадника Олекса направился не к своим хоромам, а к скотнице новгородской. Шел, размышляя. Под сапогами на меху снег поскрипывал. Покуда Русь под Ордой, беднеть казне. В добрые прежние времена тысяцкие не успевали учёт казне вести. А ныне? И от пятин[3] дань несчетная поступала, рухлядью[4] скотница полнилась. А ныне Орда ненасытная все требует, требует. Приходится кланяться великому князю…
У тысяцкого лик бородой оброс, а под нависшими бровями глаза зоркие, все замечают: какой кончанский староста зазевается, на мостовой плахи в срок не заменит, а уж не дай бог, в стене либо на стрельнице бревно с гнилью, Олекса грозой на виновников наскакивал.
Проходя вдоль стены Детинца, тысяцкий выбрался к срубленной из вековых бревен избе с зарешеченным оконцем.
У кованой двери два дюжих ратника в тулупах охрану несли. Увидев тысяцкого, буркнули слова приветствия. Олекса полу шубы откинул, ключ с пояса снял, открыл навесной замок, вступил в хранилище.
Тусклый свет едва пробивался сквозь запорошенное снегом оконце. Тысяцкий постоял, свыкаясь с полумраком, и двинулся вдоль стен, где стояли ларцы с золотым запасом, монетами из разных стран, слитками, драгоценными камнями. Проходил Олекса медленно, зная, чего сколько в каждом ларце, огорчаясь, что уменьшается их содержимое.
Он был скуп от рождения и бережлив, каждую копейку на учете держал. Оттого и уважали его новгородцы, знали: Олекса казну сбережет.
Незаметно от ларцов он перешел к стенам, где на колках была развешана вcякая пушная рухлядь. Подумал, что надобно непременно к лопарям подаваться за шкурами. Тут без дружины княжеской не обойтись…
Направляясь на выход, у двери приостановился, достал из ларца горсть монет, подержал на ладони холодное серебро. Из каких чужих стран попало оно в казну новгородскую?
Массивная кованая дверь скотницы закрылась легко. Навесив замок и прицепив ключ к пояску, тропинкой, проложенной в снегу, Олекса направился к воротам Детинца, минуя избу ратников. Новгород нанимал их сторожить свой покой, быть воротными стражниками, охранять казну, стоять на стенах и башнях.
Из Детинца Олекса вышел - время уже за полдень перевалило. Миновал собор Святой Софии, где за старым немецким подворьем были его, тысяцкого, хоромы. У колодца с обледенелым срубом вдовая молодка Лукерья поддевала ведра на коромысло. Тысяцкий замедлил шаг, сказав сам себе под нос:
- Хороша бабенка, сладка-а…
Лукерья метнула на Олексу насмешливый взгляд, поклонилась и пошла от колодца, чуть покачивая широкими бедрами. Тысяцкий долго смотрел ей вслед, мысль одна была: кабы не Филька, приголубил бы вдовушку. Да сын, Филипп, опередил, повадился к Лукерье. Приворожила она его, парень покой потерял. Спасибо, ушкуйники[5] уговорили податься с ними, и как ушел Филька два года тому назад, так ни слуху ни духу.
Вздохнул тысяцкий: на Лукерью у Филиппа губа не дура…
На боярском подворье Олексу поджидала жена Степанида. Маленькая, колобком подкатилась, причитая:
- Боярин-батюшка, ни свет ни заря, а он уж при деле. Еда-то на столе ждет. - И, накричав на дворовую девку, засеменила за мужем.
Олекса в сенях скинул шубу и шапку, в трапезную направился. Отодвинув стул, уселся к столу, уставленному едой. Но только чашу с кашей гречневой к себе подтянул. Хлебал нехотя: все Лукерья голову не покидала. Сказал сам себе: «А шла-то как, плыла…» - и губами причмокнул.
Степанида услышала, спросила настороженно:
- Ты о ком, батюшка? Тысяцкий отмахнулся:
- Так это. Пойду-ка сон доглядывать…
Третью морозную зиму великий князь Дмитрий намеревался прожить в Переяславле-Залесском, в усадьбе Берендеево. Хворь жены Апраксин держала. Да и сын Иван здоровьем не радовал.
Однако паче всего заботил брат Андрей, князь Городецкий. Сколько помнит Дмитрий, Андрей алкал великого княжения и пытался настроить удельных князей против него.
В Берендееве великий князь утешение находил, а в стольном городе Владимире с осени не бывал.
Но в лето шесть тысяч семьсот восемьдесят восьмое от сотворения мира, а от Рождества Христова в тысяча двести восьмидесятом году прибыл в Переяславль-Залесский из Новгорода гонец с грамотой к великому князю Дмитрию Александровичу, и в ней была просьба именитых новгородских людей собрать недоимки в землях ладожских и карельских.
Тысячеверстный путь от Владимира до Новгорода с переправами через реки и ночевками в дымных деревенских избах проделал князь Дмитрий. Отправляясь в Новгород, оставил он в Переяславле-Залесском жену Апраксин) на попечение сына - князя Ивана.
Здесь, в Новгороде, и застала великого князя зимняя непогода.
Ночью сыпал снег. Он падал медленно крупными, пушистыми хлопьями. К утру завалил улицы Великого Новгорода толстым слоем, лег на крыши боярских хором, на избы и строения ремесленного люда, на гостевые дома иноземцев. Разухабистыми шапками умостился на бревенчатых стенах города и стрельницах, прикрыл главы Софийского собора, повис на деревьях.
[3] Пятины - области, на которые делилась древняя новгородская земля.
[4] Рухлядь - здесь пушной товар, меха.
[5] Ушкуйник - вольный человек; речной разбойник.