Страница 61 из 71
В своих сомнениях и тягостных раздумьях я решил обратиться за квалифицированной оценкой ситуации к местным авторитетам. Я позвонил П.
— Д-да н-нет, — со счастливым заиканием проинтонировал он. — Т-тебя их дела не к-касаются.
— Почему не касаются? — встревожился я. — Потому что я американский профессор?
— Да нет, это н-никого из н-нас не касается. Это их счеты. Нас они к-касаются не больше, чем ра-разборки внутри солнцевской преступной г-группировки.
Инклюзивное «нас» пролило бальзам на мою душу. Чтобы закрепить успех, оставалось вступить в непосредственное соавторство с П.
— Теперь понимаю, Женя. Только не солнцевской, — комаровской.
Президенты и резиденты
Осенью 1999 года в Санта-Монику приехал Никита Михалков — в рамках его тогдашнего проекта номинироваться в президенты России. Калифорния была близка ему недавним (1994) Оскаром; наверно, волновал и образ Рейгана, из Голливуда проложившего себе дорогу в губернаторский особняк, а затем и в Белый Дом. В общем, в поисках международной поддержки Михалков прибыл в наш городок со свитой экономических и политических советников, и ему устроили прием в Фонде Милкена. А Фонд разослал приглашения всем кому не лень, в частности на кафедру славистики.
Мы пошли. Таню влекла американская тусовка на высшем уровне, тем более что ей жгла руки новая по тем временам цифровая камера, меня же интересовал Михалков, правда, не как политический деятель, а как автор моей любимой «Неоконченной пьесы для механического пианино». К тому же, милкеновский центр недалеко — в пределах велосипедной досягаемости.
В дальнем углу зала был накрыт небольшой фуршет, и после выступления маэстро и доклада одного из его советников о судьбах России (с цифрами, фактами и диаграммами) наступил момент неформального общения. Михалкова окружили плотным кольцом, но Таня хотела, чтобы я пробился поближе, заговорил с ним — и было что поснимать.
Срочно требовалось придумать умный вопрос — но какой? Я мобилизовал свои дискутантские навыки и, почтительно отрекомендовавшись местным профессором литературы и поклонником его таланта, понес первое, что пришло в голову:
— В «Неоконченной пьесе», в одной из сцен на веранде господского дома есть персонаж второго плана, вечно дремлющий тесть главного героя, которого играет Павел Кадочников. А в «Утомленных солнцем» на аналогичной веранде, но уже советской, некоего интеллигента с раньшего времени играет Вячеслав Тихонов. Напрашивается перекличка между их звездными ролями: оба в свое время сыграли советских разведчиков в немецком тылу, Кадочников — Федотова («Подвиг разведчика»), Тихонов — Штирлица («Семнадцать мгновений весны»). С какой целью был задуман этот эффект?
Михалков посмотрел на меня с сомнением, сказал, что ничего такого ему в голову не приходило, меня тут же оттеснили, но какие-то снимки Таня успела сделать.
Операция «Михалкова — в президенты» вскоре захлебнулась, так что ему пришлось довольствоваться ролями императора Александра III в «Сибирском цирюльнике» и президента Российского фонда культуры и председателя Союза кинематографистов России в жизни. Роль президента РФ досталась, как известно, еще одному нашему человеку в Берлине.
О нелюбви
Однажды в молодости я пожаловался приятелю, что такой-то меня не любит. То ли меня, то ли мои сочинения. Приятель спросил: «А он тебе нравится?» — «Нет». — «Так как же ты хочешь нравиться тому, кто не нравится тебе?»
Он был, конечно, прав, и я этот урок запомнил. Урок тем более полезный, что нелюбви в мире гораздо больше, чем любви. Как писал поэт: И этот мне противен И мне противен тот И я противен многим Однако всяк живет.
Но одно дело, когда тебя не любят в порядке взаимности, и совсем другое, когда нелюбовью отвечают на твою любовь. Это урок гораздо более отрезвляющий, и его мне преподнес тот же приятель.
Я всю жизнь любил его, а он меня нет, во всяком случае, не всю жизнь. Я все делал, чтобы заслужить его любовь, но успех имел далеко не пропорциональный своим усилиям.
Тогда я тоже разлюбил его, выражаясь по-хемингуэевски, сначала постепенно, а потом сразу. Так сказать, выучил и этот его урок. Но удивляться, как же так, я его любил, а он меня нет, не переставал.
Но в конце концов я разобрался и с этим, почти самостоятельно.
Как уже говорилось, нелюбви в мире больше, чем любви. Противен мне и этот, противен мне и тот… В частности, мне очень неприятен один старый коллега, и я даже позволил себе выразить это в печати. Ну не буквально это, но все-таки взял и публично лягнул его.
Он обиделся и дал мне это понять. И некоторые общие знакомые стали говорить мне, что я поступил нехорошо. И я задумался о своем поступке и его мотивах.
Ну, мой выпад был, может, и несправедлив, но остроумен, да и претендовал не столько на правду, сколько вот именно на словесный блеск. Так что я не сдавался.
Но вслушиваясь в возражения друзей и раздумывая о своем отношении к этому коллеге, я должен был признать, что он ни в чем передо мной не виноват, моих нападок ничем не заслужил и вообще всегда хорошо ко мне относился и делал мне только хорошее. И другим тоже. И вообще был кристальным, ну, может быть, немного чересчур кристальным, человеком. Тем не менее, он никогда мне не нравился, и чем дальше, тем больше.
И тут меня осенило, что я наконец разгадал загадку, над которой так долго ломал голову. Я не любил его так же, как меня не любил мой многолетний приятель, — беспричинно, несправедливо, неблагодарно и совершенно искренно. Так искренно, так нежно, как нелюбимым был другим.
В сторону герцогинь / Герцогинь в сторону
Как известно, Андре Жид задержал на несколько лет публикацию первого романа Пруста, дав издателю убийственный отзыв: «…полным-полно баронов и герцогинь…», которого потом всю жизнь стыдился. Этот пример эстетической слепоты всегда занимал меня. Недавно я сослался на него в переписке с одним писателем (из города К.) ив ответ прочитал на своем экране:
— Чего, собственно, было стыдиться А. Жиду, который, м. б., не любил герцогинь в силу своей сексуальной ориентации?
Я восхитился оригинальным поворотом темы, но потом подумал, что в глубинном смысле дело обстоит иначе. Любовь к герцогиням, коллекционирование фотографий престарелых звезд вроде Марлен Дитрих и поклонение литературным императрицам вроде Ахматовой (особенно учитывая двойственную ориентацию как героини «Голубого ангела», так и создательницы «Поэмы без героя») — вовсе не знаки мужского влечения к прекрасному полу. Скорее наоборот, культ титулов, звездных параферналий и пускаемой в глаза читателю пыли Серебряного века реализует установку на подавление такого влечения и подмену его скрыто гомосексуальным.
Я подумал это, так сказать, навскидку, по опыту нескольких знакомых, но заглянув на всякий случай в интернет, нашел там соответствующую выдержку из англоязычной биографии Пруста:
«Пруст разделял некоторые роковые слабости Оскара Уайльда. Оба обожали герцогинь и занимались сексом с обслуживающим персоналом (hired help)».
Работа над ошибками
Несколько лет назад из Луизианы позвонила Саша Раскина с небольшой научной сенсацией. Ее муж, Саша Вентцель, математик, полиглот и в свое время один из организаторов олимпиад по математической лингвистике, нашел ошибку в обратном «Грамматическом словаре» самого Зализняка. Он обнаружил, что уникальный глагол уповать описан там так же, как остальные глаголы на — овать (например, колдовать), в результате чего должны получаться формы я упую, ты упуешь и т. д. Саша спрашивала, сообщать ли Зализняку — в смысле, стоит ли расстраивать. Я сказал, конечно, сообщать.
Ему сообщили, но тактично, окольным путем, через его жену, Е. В. Падучеву. Та осторожно подготовила почву и упомянула об ошибке как бы между делом, во время обеда. Эффект превзошел ожидания. Как писала по e-mail’у Падучева, «Андрей поперхнулся и чуть не выронил тарелку с супом…» Но, разумеется, благодарил и срочно послал поправку в очередное издание словаря. (Кажется, она до сих пор не внесена.)