Страница 106 из 143
Мог ли Ленин упустить такой шанс? После фиаско организованного им июльского восстания он практически признал свое поражение. Однако с изменением настроений, вызванным Корниловским мятежом, перед ним неожиданно открылись новые перспективы. Осторожную выжидательную тактику, принятую им после бегства в Финляндию, теперь можно было отбросить, ибо генерал Корнилов любезно предоставил ему возможность захватить власть значительно раньше, чем он планировал и, что более важно, проделать все это под лозунгом «Вся власть Советам», который был снят после июльского фиаско.
30 августа Ленин направил в Петроград секретное письмо[252] своему Центральному комитету.
«Возможно, что эти строки опоздают, ибо события развиваются с быстротой иногда прямо головокружительной. Я пишу это в среду, 30 августа, читать это будут адресаты не раньше пятницы, 2 сентября. Но все же, на риск, считаю долгом написать следующее.
Восстание Корнилова есть крайне неожиданный (в такой момент и в такой форме неожиданный) и прямо-таки невероятно крутой поворот событий.
Как всякий крутой поворот, он требует пересмотра и изменения тактики. И, как со всяким пересмотром, надо быть архиосторожным, чтобы не впасть в беспринципность…
Мы будем воевать, мы воюем с Корниловым, как и войска Керенского, но мы не поддерживаем Керенского, а разоблачаем его слабость. Это разница. Это разница довольно тонкая, но архисущественная и забывать ее нельзя.
В чем же изменение нашей тактики после восстания Корнилова?
В том, что мы видоизменяем форму нашей борьбы с Керенским. Ни на йоту не ослабляя вражды к нему, не беря назад ни слова, сказанного против него, не отказываясь от задачи свержения Керенского, мы говорим: надо учесть момент, сейчас свергать Керенского мы не станем, мы иначе теперь подойдем к задаче борьбы с ним, именно: разъяснять народу (борющемуся против Корнилова) слабость и шатания Керенского. Это делалось и раньше. Но теперь это стало главным: в этом видоизменение.
Далее, видоизменение в том, что теперь главным стало: усиление агитации за своего рода «частичные требования» к Керенскому — арестуй Милюкова, вооружи питерских рабочих, позови кронштадтские, выборгские и гельсингфорсские войска в Питер, разгони Государственную думу, арестуй Родзянку, узаконь передачу помещичьих земель крестьянам, введи рабочий контроль за хлебом и за фабриками и пр. и пр. И не только к Керенскому, не столько к Керенскому должны мы предъявлять эти требования, сколько к рабочим, солдатам и к крестьянам, увлеченным ходом борьбы против Корнилова. Увлекать их дальше, поощрять их избивать генералов и офицеров, высказывавшихся за Корнилова, настаивать, чтобы они требовали тотчас передачи земли крестьянам, наводить их на мысль о необходимости ареста Родзянки и Милюкова, разгона Государственной думы, закрытия «Речи» и др. буржуазных газет, следствия над ними. «Левых» эсеров особенно надо толкать в эту сторону.
Неверно было бы думать, что мы дальше отошли от задачи завоевания власти пролетариатом. Нет. Мы чрезвычайно приблизились к ней, но не прямо, а со стороны. И агитировать надо сию минуту не столько прямо против Керенского, сколько косвенно, против него же, но косвенно, именно: требуя активной и активнейшей, истинно революционной войны с Корниловым. Развитие этой войны одно только может нас привести к власти и говорить в агитации об этом поменьше надо (твердо памятуя, что завтра же события могут нас поставить у власти и тогда мы ее не выпустим). По-моему, это бы следовало в письме к агитаторам (не в печати) сообщить коллегиям агитаторов и пропагандистов, вообще членам партии. С фразами об обороне страны, о едином фронте революционной демократии, о поддержке Временного правительства и проч. и проч. надо бороться беспощадно, именно как с фразами. Теперь-де время дела: вы, гг. эсеры и меньшевики, давно эти фразы истрепали. Теперь время дела, войну против Корнилова надо вести революционно, втягивая массы, поднимая их, разжигая их (а Керенский боится масс, боится народ). В войне против немцев именно теперь нужно дело; тотчас и безусловно предложить мир на точных условиях. Если сделать это, то можно добиться либо быстрого мира, либо превращения войны в революционную, иначе все меньшевики и эсеры остаются лакеями империализма.
P.S. Прочитав, после написания этого, шесть номеров «Рабочего», должен сказать, что совпадение у нас получилось полное. Приветствую ото всей души превосходные передовицы, обзор печати и статьи В. М-на и Вол-го. О речи Володарского прочел письмо его в редакцию, которое тоже «ликвидирует» мои упреки. Еще раз лучшие приветы и пожелания!
Ленин».
Но еще до получения секретных указаний Ленина большевики объединили свои чжлы с эсерами и меньшевиками, создав 27 августа рабочую милицию для «помощи» правительству и защиты рабочих кварталов. Буквально за несколько дней «рабочая милиция» превратилась в большевистскую «Красную гвардию», тесно связанную с партийным аппаратом большевиков.
31 августа Петроградский Совет, практически оказавшись в руках большевиков, принял резолюцию, в которой в краткой форме была изложена суть программы «Октябрьского» восстания. Тем не менее, продолжая переговоры с другими партиями социалистов и выступая вместе с ними с совместными заявлениями, большевики продолжали настаивать на «единстве всего революционного демократического движения» в борьбе за «подлинно демократический» строй без привлечения к этому буржуазии, особенно кадетов.
Примиренческая политика большевиков по отношению к «мелкобуржуазным» партиям социалистов увенчалась блестящим успехом и отнюдь не только из-за воздействия их доводов на тех меньшевиков и эсеров, которые всегда выступали против сотрудничества с «буржуазией». Конечно же им льстило, что, выступая рука об руку с большевиками, они смогут не только спасти революцию от «происков контрреволюционеров», но поднять ее на новую ступень.
Действительным же успехом новой большевистской политики стало наведение мостов между большевиками и теми лидерами меньшевиков и эсеров, которые до того входили в демократическую коалицию. Поступая вопреки всякой политической логике, эти лидеры посчитали теперь важным восстановить правительственную коалицию с участием большевиков, но без кадетов.
Исходя из собственного политического опыта, я хорошо представлял себе состав и настроения кадетских организаций и в столице, и в провинции, лично знал многих их членов. Как и всякий другой политический деятель, который немало поездил по России, я знал, что кадетская партия в целом являлась активной, творческой и животворной частью тех сил, которые включились в строительство демократической политической системы в России.
Отлучая кадетов от полноправного участия в создании нового политического, социального и экономического организма, правительство не только совершило бы преступление против страны, но и оказалось бы моральным банкротом. Лидеры меньшевиков и эсеров, которые сегодня осуждали всю партию кадетов за предательство, совершенное Милюковым и его сподвижниками, сами совершили поступок, еще менее простительный: вошли в союз с Лениным и снова приняли большевистскую партию в состав «революционных демократов».
Милюков и его группа составляли в своей партии незначительное меньшинство. Сама же партия отвергала любую форму диктатуры и наряду с другими социалистическими партиями приняла самое активное участие в революции. А если судить по статьям и делам Ленина, Каменева, Бухарина, Сталина и др., то становится ясно, что большевики с самого начала революции стремились к замене демократической системы неограниченной диктатурой своей партии.
Какой смысл в выражении «революционная демократия», если в нее одновременно входили те, кто боролся за установление демократии, и те, кто открыто стремился ее разрушить?
252
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 34. С. 119–121.