Страница 72 из 113
В Москве Маргарита выбрала время, когда Лена была одна, и рассказала ей:
— Вдруг входит Шкуро. Он теперь генерал. Мундир, сверкают погоны, волчья папаха на голове, из-под нее рыжие космы, усы огромные и сапоги, конечно, сияют, правда, шпор почему-то нет.
— Не знаешь, что ли, что казаки шпоры не носят — лошадей берегут. Твой-то Кирилл, конечно, со шпорами.
— Со шпорами. Ты слушай. С ним офицеры — человека три, чтении. Одного я, кажется, где-то видела. Осматривает всех с таким наглым выражением лица, будто все мы его солдаты, или лакеи, или не знаю кто. Ручкой эдак сделал знак, и оркестрик умолк. Танцующие остановились, забеспокоились. В зале такой шумок возник. А генерал усмехнулся и говорит: «Вы меня, господа, знаете. Я командир волчьей дивизии. Мои волки освободили от красной заразы весь Северный Кавказ и теперь пройдут на Москву. Нам никто не платит, нам никто не дает оружие, нас никто не снабжает продовольствием. Чтобы мои волки могли продолжать борьбу за Россию, в которой вы будете жить, как прежде, спокойно и богато, им надо помочь. Прошу сдать в пользу моих казаков все имеющиеся у вас драгоценности и деньги. Складывайте на столы. Мой офицер соберет. Тот, кто откажется, попытается что-то спрятать — агент большевиков. А к таким подход один». Что-то вот в таком духе наболтал, напугал всех… Сдавали, конечно. У меня было только обручальное кольцо. Пришлось отдать. Хорошо, что деньги я еще не получила, а то бы…
— А какие деньги ты получила? Кто тебе выдал?
— Ну, я же ехала через фронт. На дорогу.
— К кому-то, наверное, поручение было?
— Зачем ты меня выспрашиваешь?
— А зачем ты мне про Шкуро рассказываешь? Я не знаю такого! Поняла? Никогда не видела, не слышала, и больше мне никогда, ничего! Поняла, бывшая подружка? А то и тебя живо в Чека сдам. Там все расскажешь! Слышишь, ты?..
— Леночка, успокойся. Это у тебя нервное. Ребеночек буянит. Видно, крепкий будет мужик.
— Ты меня не успокаивай. Я знаю, что будет дочь, девочка. Ее не погонят на войну, не повелят, не заставят вешать, как там у вас, у белых, вешают. И не рассказывай мне больше ничего про своих, про всяких Шкуро. Скоро наши погонят вас. Слышишь, ты, офицерская жена? Или потому к нам сбежала, что почувствовала, как у вас жареным запахло?
Это была уже не истерика, а озлобленность, опасная для Маргариты.
— Ты сказала Михаилу, что я замужем за офицером?
— Нет. Пока нет, — кинула Лена бывшей подруге, и по лицу ее пробежала злорадная улыбка.
Маргарита пыталась успокоить подругу: предлагала поесть сметанки, принесенной ей в подарок с Сухаревки, напомнила, что и ей маслица купила:
— Ты можешь себе представить — пять тысяч за фунт отдала.
— Спасибо, подружка. Это ребенку требуется.
— Я всегда рада помочь тебе. Последние деньги не жалею — приношу вот кое-что.
— Последние? У тебя же много было. Ах да — в Петербург ездила. Прогуляла там.
— Сейчас только и гулять. Михаил скоро придет?
Лена не-ответила, сосредоточилась на какой-то мучащей ее мысли и не успокаивалась. Не исчезал ее злобный настрой против Маргариты.
— Ты расскажи, зачем ездила в Петербург? Кому деньги отвозила?
— Ну… Просили меня в Ростове передать родственникам. В Петербурге, знаешь, цены еще выше: хлеб — пятьсот рублей фунт.
— Вдове Веронелли деньги отвезла?
Маргарита долго молчала, вглядываясь в подругу с опасливым удивлением, как на злое существо, готовое совершить нечто непоправимо ужасное.
— Что замолчала? Рассказывай, — злорадствовала Лена.
— Откуда ты узнала эту фамилию?
— У тебя в тетради прочитала, когда ты искала рецепт настойки. Вдова художника Веронелли. У тебя, наверное, и сейчас эта тетрадка в сумке.
— Нет. Я ее порвала.
— Так рассказывай, рассказывай.
— Тебе это лучше не знать. Обыкновенная старушка. Ее сын там. Ну… Ты понимаешь.
— Если ты мне не скажешь правду, то придет Миша, и он у тебя «просит. И твоему Гришке Палихину напишу. И в Чека сообщу! Слышишь? Ты! С Гришкой-то спуталась? Разве ты пропустишь мужика?
Лена вновь была готова разразиться истерикой. Маргарита помолчала, глядя на нее с жалостью и презрением, затем сказала с сочувственным сожалением в голосе:
— Я скажу, но ты пожалеешь о том, что узнала. Вдова художника Веронелли — это мать генерала Врангеля. Она живет в нищете в Петербурге и работает в музее. Что ж ты замолчала? Хотела узнать — вот и живи теперь с этим. Иди доноси хоть самому Дзержинскому. Ведь ты моя сообщница.
Маргарита никогда еще не носила ребенка под сердцем и считала, что нервные выпады подруги вызваны ее состоянием и, конечно, удивилась, когда Лена вдруг преобразилась. Другие глазки, другой голос:
— Что ты, Маргошенька? Ты же моя единственная, настоящая подруга. Разве могу я сделать что-нибудь плохое тебе. Давай попьем с тобой чайку. У меня настоящий сахар есть…
Вскоре пришел Михаил Петрович, радостно оживленный.
— Что это вы в темноте сидите?
Только теперь подруги заметили, что в комнате сгущались мертвенно-синие февральские сумерки.
— Свет у нас никогда не гаснет, — ответила Лена. — У нас, женщин. Правда, Марго?
Так она умела управлять собой — истерическая озлобленность мгновенно сменилась ровным уютно-домашним настроением.
— Ты сегодня хорошо выглядишь, — сказал Михаил Петрович, целуя жену; он тоже был на редкость благорасположен, будто за стенами дома не пропадает в голоде и холоде Москва. — Как наша Варенька?
— Варенька, Варенька, — с напускным неудовольствием сказала Лена. — Может быть, и не Варенька, А Маргариточка. Риточка.
— Но Лена, мы же в честь единственной любви Лермонтова[54]! — обиделся муж. — Есть речи значенье…
— Вот имение темно и ничтожно. Подождем пока решать. А почему ты такой веселый? Опять в Кафе поэтов был? Есенина слушал?
— Есенин теперь самый модный? — спросила Маргарита. — Ив Питере.
— Да, он настоящий поэт, — подтвердил Михаил. — Но я не был в Кафе поэтов, и особых причин для радости у меня нет. Просто размечтался. На службе кое-что затевается… Но сначала дайте чаю и хороший кусок хлеба.
За чаем он рассказал, что группу журналистов командируют на Южный фронт, в район, освобожденный от белых, — как раз, где Богучар, куда приглашал Степа Буйков. Надо написать о строительстве новой жизни.
— Конечно, я никуда не поеду, — печально говорил Михаил Петрович. — Нельзя же тебя одну оставить. Или Маргарита с тобой поживет? Поездка-то не больше чем на две недели. А я там договорюсь в Богучаре на лето. Что-нибудь в августе. А сейчас бы рыбки привез, арбузов соленых.
— Ой как арбузика соленого хочется, — простонала Лена.
Михаил ухватился за свою идею:
— Вы же, Маргарита, не поедете сейчас в Ростов? Там же белые. Скоро его наши возьмут — тогда уж. Фронт на Северном Донце уже. Это верст пятьдесят.
— Да не знаю как, — неуверенно ответила Марго, испытующе вглядываясь в глаза Лены.
Та отвечала подруге долгим непонятным взглядом. Наверное, этот немой разговор и подсказал решение:
— А я знаю, — решительно сказала Лена. — Я поеду с тобой. Ничего со мной не случится. Еще два месяца носить. Не меньше. И Степа написал, что нас там ждут.
Штаб корпуса размещался в Ростове, в роскошном дворце Парамонова. Шкуро со свитой приехал на двух автомобилях. С ним — начальник штаба, помощник, адъютанты, конвой. Врангель все еще болел, и корпусом командовал генерал-майор Юзефович[55], артиллерист, неразговорчивый белорус лет около пятидесяти, всегда старающийся все уладить. С ним легче, чем с Врангелем, только надо сразу дать понять, с кем он имеет дело. Так Шкуро и поступил.
Совещались командиры и начальники штабов кубанских кавдивизий. Шкуро сел у дальнего края стола, потому что Покровский уселся рядом с Юзефовичем.
54
"Варенька… в честь… любви Лермонтова" — Варвара Александровна Лопухина (1814–1855).
55
Юзефович Яков Давидович (1872–1929) — из дворян. Георгиевский кавалер. С лета 1918 г. в Добровольческой армии, с января 1919 г. — начальник ее штаба, командир 3-го конного корпуса; затем — начальник штаба Кавказской армии, командир 5-го кавалерийского корпуса. С ноября 1919 г. — числился в резерве чинов при штабе главнокомандующего; в апреле 1920 г. он руководил строительством укреплений в Северной Таврии. В 1921 г. эмигрировал s Эстонию.