Страница 66 из 113
— Славно рубишь, Артюхов, — похвалил генерал. — В капусту их.
— А что еще с ими делать?
— Этих, что лежат, давай уж в плен. Все равно разберемся.
В таких кавалерийских атаках Шкуро присматривался к лицам. Одни, такие как Артюхов, стараются вырваться вперед и рубить, другие не спешат, но и не отстают: при случае рубанут, а нет — просто проскачут. Есть и такие, что потихоньку отстают, а шашками только размахивают. Эти долго в строю не держатся.
Бой заканчивался, лошади переходили на шаг, остатки красных догоняли теперь пластуны и станичное ополчение с пиками, в ополчении даже казачки в подоткнутых юбках.
С холмов, по которым шли окопы красных, открывалась степь, припорошенная выпавшим снежком. Зимние тучи громоздились над близким горизонтом, не давали все хорошо рассмотреть. Колкин собирал сотню, пластуны вели пленных к станице. Подъехали Султан-Гирей, Косякин, Шифнер, адъютанты.
— Хорошо сражались ваши казаки, Андрей Григорьевич — сказал черкесский генерал. — Пленных много. Тысяча! Больше тысячи!
— Теперь ваш черед, — ответил Шкуро. — Гоните красных до Бекешевки. Там вас встретят восставшие казаки под командованием Русанова. Я остаюсь здесь. Праздник у нас, кунак Султан-Келеч-Гирей. Сочельник.
В церкви — торжественное богослужение. На почетных местах — генерал Шкуро с офицерами. Священник обращался к генералу:
— Да поможет Господь и святая вера православная в праведной борьбе вашей. Наша брань не против крови и плоти, но против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных. Для сего приимите всеоружие Божие, дабы вы могли противостать в день злый и, все преодолев, устоять. Итак станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности. Паче всего возьмите щит веры, которым сможете угасить все раскаленные стрелы лукавого. И шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие.
Возле церкви Шкуро рассчитывал на спокойный праздничный ужин — сочельник, станичные бабы уже гадают. Но в правлении появился Кузьменко с лицом не праздничным, а озабоченным.
— Что с тобой, Коля? Почему в церкви тебя не видел?
Кузьменко огляделся, сказал почти шепотом:
— Андрей Григорьич, приехал человек от Махно. У меня сидит.
— Ты его знаешь? Не суку подослали?
— Знаю. Наш екатеринодарский. На Базарной жил. Ушел в моряки. К Махно попал. Документы в порядке — из мариупольской больницы. Он взаправду больной, Сердце, что ли. Вроде чахотки. Он меня там вместе с Белашом выручал, когда Махно кончить грозил.
— Пойдем, пока за стол не сели.
Хорунжий устроился недалеко от штаба, в хате, обмазанной красной глиной. Таких в станице половина. Хозяйка провела через сени в хату, сама скрылась в кухне. Гость скучал за столом с едва начатой бутылкой. Поднялся он с трудом. Грузный, с бледным, словно опухшим лицом. Слишком располневший для гимнастерки под ремнем.
— Празднуем? — спросил генерал.
Он стоял перед посланцем, сбросив шинель, сверкая генеральскими погонами и Георгиевским крестом, высокая папаха из волчьей шерсти и сапоги на каблуках делали не столь заметным малый рост.
— На столе есть — вот и праздник.
Шкуро сел, не снимая папахи, вытянувшись, внимательно разглядывая сидевшего напротив махновца.
— Мой знакомый, — объяснял Кузьменко. — Гринчук Иван Прокофьич. Выручал меня, когда батько Махно на задний двор тащил.
— Теперь бы не выручил, — сказал Гринчук. — Звездочки на погонах завелись.
— Звездочки не помешают, — возразил генерал. — Не в них дело. За что сражаться — вот главное. Я — за кубанских казаков. Ваш Махно — как я понял, за украинских мужиков. Так наши казаки и есть украинские мужики. Чего нам делить? Там — батько Махно, здесь — батько Шкуро.
— Вроде бы оно и так. Курс вроде такой.
— К Махно как попал?
— Боцманом на «Гаджибее» ходил. Из Новороссийска с братвой рванули было на Ростов, но… сами знаете. Потом меня скрутило. Очухался — с братишками морем курс на Мариуполь. Оттуда — в Гуляйполе.
— С чем приехал? Рассказывай, как бьете красных? Или, может быть, наших братьев донских казаков?
— Били немцев — по ветру шли. А ветер таков, что Петлюра бил союзников, шинели нам прислал. Я в такой шинели и приехал. А потом, недели две назад, вдруг наших на станции Лозовой расстрелял. Сел в Киеве главным хохлом и думает, что он царь и бог. После этого наш батько взял курс на большевиков. Те его так зауважали, что назначили командующим по взятию Екаторинослава. Десять дней назад под его командой вместе с большевиками взяли мы город. И тогда началось. Не только наши партизаны» но все мужики из Гуляйполя и из разных сел на тачанках, на телегах — в город. И все, что надо и не надо, так сказать, реквизировали. Крепко обчистили. Ну ладно там пушки у петлюровцев взяли, пулеметы, винтовки, патроны, а то ведь всякое тряпье для своих баб. По квартирам шуровали. Комиссары их было останавливали, уговаривали, а они: «Мы за лозунг — от каждого по способностям каждому по потребностям». Такие вышли потребности, что нажали петлюровцы, и пошла на дно махновская армия. Через Днепр бежали. Только человек двести ушли на Гуляйполе, остальные в реке остались. Я-то по квартирам не шакалил и успел раньше мост перейти. Когда шли ночью в Гуляйполе, батько меня вызвал, посадил на свою тачанку и сказал, что все погубили большевики» и надо все их штабы разогнать, а союзников других поискать. Вот он тебя, Коля, вспомнил. Приказал найти тебя, с вами, господин генерал, связаться и соответственно подумать. Вы ж сами говорите, что казаки — те же мужики.
— А с донцами, с Красновым почему не связались? Рядом же.
— Краснов — другой человек. Царский генерал. А вы же сами казак.
— Казаки против Махно не воюют. Туда, к вам в Донбасс Деникин послал пока одну Дроздовскую дивизию. Собирается направить корпус Врангеля. Но это не на вас — уголь нужен. Но мы ж за единую неделимую. Так что если у вас другая программа, то нам надо договариваться. Что сам-то ваш батько предлагает? Со мой вместе Екатеринослав грабить? Там уже пусто. Вы все выскребли.
— Теперь на Ростов пойдем, — решил пошутить Кузьменко.
— Ты, Коля, подожди, не встревай. Пусть он расскажет своему батьке, как сегодня в пух разнесли лучшую дивизию Одиннадцатой красной армии. У них был план форсировать Кубань…
Не собирался он рассказывать какому-то матросу-махновцу о своем первом генеральском бое, о том, как придумал поднять восстание в тылу красных, как устроил ночной налет, а утром вел в атаку свою волчью сотню. Но рассказывая и заново переживая эпизоды боя, понял, почему до сих пор чем-то не удовлетворен, понял, что еще надо обязательно сделать после победоносного боя, более важное, чем сам бой. И приступил к этому делу немедленно после отправки посланника.
— Скажешь господину Махно… Как его величать? Нестор Иванович? Скажешь ему, что я уважаю его самоотверженную борьбу за свободу украинского народа В уважаю его политику защиты крестьян. Я готов объединить свою казачью кубанскую армию с его армией. Или ее уже нет?
— Он только свистнет — и мужики со всех сторон к нему. А оружие есть.
— Вот и объединимся, но только против большевиков.
— А офицерские полки Деникина?
— С ними договоримся. Если Махно согласен, то я веду своих к Ростову, там встретимся. Все. Ты как сюда добрался?
— До Невинки железнодорожники довезли, а сюда — казаки на тачанке.
— Обратно со мной поедешь. До полуночи выйдем.
— Вы разве уезжаете, Андрей Григорьич? — удивился Кузьменко.
— И ты собирайся.
Конечно, он должен был немедленно ехать в штаб, к Деникину, к Романовскому. Рассказать им о своей победе. Иначе пройдет несколько дней, и ничего не останется от происшедшего. Одни забудут, другие не узнают. Словно ничего и не было. Донесение, направленное генералу Ляхову, тот, может, и не читал. Может быть, усмехался, читая. Набрехал, мол, Шкуро: где там полторы тысячи пленных. А Иван Павлович Романовский только новую линию на карте прочертит. Жаль, что радиостанции нет с собой. Впрочем, это к лучшему — краткость телеграфа поможет. Да еще под шифром.