Большой Хинган

Рыжеватый танкист разочарованно поморщился. Он, конечно, ожидал передовые части корпуса. Из будки вылезли Кокорин, Легоньков, Колобов и Елпанов.

— Вода есть, вносовцы? — с видимым усилием разлепив губы, спросил танкист.

Ниязов кивнул Кокорину, тот принес заветную канистру и кружку и налили танкистам по полной. Глядя, как булькает из широкого горла канистры драгоценная вода, Андрей невольно сделал глотательное движение. С трудом сдержал желание остановить чернявого танкиста, по-видимому грузина, протянувшего кружку во второй раз. Спасибо рыжему, он задержал руку Кокорина, едва кружка наполнилась на треть.

Танкисты не поблагодарили за воду — солдат с солдатом должен делиться. Один из группы, однако, как бы в знак признательности, протянул вносовцам открытый металлический портсигар. В нем, прижатые резинками, плотно, как в обойме, лежали сигареты.

— Японские? — настороженно, с оттенком брезгливости полюбопытствовал Андрей.

— Румынские. Бери, не бойся, — ответил за владельца портсигара рыжий. Потом он повернулся к Ниязову, правильно определив, кто начальник поста. — Пока ходу дальше нет, сержант, я двигаться не могу — кончилось горючее. Будем ждать, когда догонят заправщики. Не советую вперед ехать, можете наскочить на японцев.

— Я начальник поста сержант Ниязов. С кем говорю? — вскинул ладонь к пилотке Ниязов.

— Комбат два сто семнадцатой, капитан Чекин, — рыжеватый махнул рукой, как бы желая сказать, что уставные формальности тут ни к чему. Капитану на вид было лет двадцать пять, его товарищам примерно по столько же.

— Нам приказано максимально приблизиться к передовой, — сказал Ниязов.

— Говорю тебе, — здесь передовая. Маскируйте машину или катитесь к чертовой матери в тыл! — неожиданно разозлился танкист.

Ниязов молча козырнул и дал знак солдатам занять места в машине. В ответ на вопросительный взгляд Лесина он глазами указал на склон сопки впереди.

8

 Бархатно-черное небо было усеяно звездами. Но они не освещали землю. Темнота кружила голову, а может быть, это кружил голову неумолчный звон цикад. Он несся со всех сторон, то слегка затихая, то усиливаясь, мешал прослушивать воздух.

Андрей один бодрствовал. Ниязов, Легоньков, Колобов, Кокорин и Лесин забылись тяжелым сном возле машины, постелив на землю одеяла и положив рядом оружие. Елпанов дремал в будке у рации.

Затвор автомата Кречетников снял с предохранителя. Неподалеку были танкисты, но ефрейтор все равно не чувствовал себя спокойным.

Черт бы взял этих цикад и кусты наверху, сплетшиеся в сплошную проволочную массу…

Неожиданно ефрейтор почти с сожалением вспомнил фронтовые ночи на передовой на западе. Там никогда не было такой вот мертвой темноты. Осветительные ракеты над позициями немцев — одна за другой. Они взлетали стремительно, а падали медленно, сея мерцающий белый свет. Стайки трассирующих пуль начинали чертить воздух, когда станковые пулеметы, как телеграфным ключом, принимались выстукивать: та-та-ти-ти-ти… Здесь на ночном дежурстве нервы больше натянуты…

Андрей вызвал в памяти события последнего дня перед началом боевых действий. Степь у границы, казалось, вся дымила от пожара: это тучами висела в воздухе пыль. Небывалая масса войск занимала исходные рубежи.

За несколько часов до перехода границы политработники вдруг стали раздавать листовки и памятки. Из них узнали, какая грандиозная и сложная задача поставлена фронту. Предстоит прорезать всю Маньчжурию с запада на восток; совместно с Дальневосточными фронтами надо не вытолкнуть противника из Маньчжурии, а молниеносными ударами расчленить, окружить и принудить сдаться или уничтожить более чем миллионную Квантунскую армию.

Еще до наступления сумерек посты роты ВНОС разъехались по тем соединениям, с которыми должны были следовать.

Танки ринулись через границу в ноль часов десять минут девятого числа. Общевойсковым частям было приказано выступить под утро. Вот почему получилось как бы две волны наступающих войск.

Кречетников вдруг почувствовал гордость от того, что командование ознакомило воинов со своим стратегическим планом. В общих чертах, конечно. Но большего не требуется. В памятках писали, что их фронту надо ждать сопротивления примерно двадцати пяти японских и маньчжурских пехотных дивизий, двух танковых и 2-й воздушной армии генерала Харада. Но сколько бы ни было у японцев сил, Забайкальский фронт сомнет их и уничтожит!

«Памятки и листовки, должно быть, он приказал напечатать», — подумал Андрей о члене Военного совета, которого видел в Монголии.

«Что сейчас делается в штабе фронта?» — попытался представить себе ефрейтор.

Когда нес службу на ротном посту, ему пришлось раза два сопровождать офицеров в отдел ПВО штаба армии. Запомнил напряженно работавших оперативных дежурных, целое отделение телефонистов, записывающих поступающие донесения.

Штаб фронта — куда более сложный организм, чем штабарм. Был слух, что он переместится в Тамцаг-Булак. Штабистам, конечно, сейчас не до сна. Где находятся и как действуют армии, корпуса, дивизии? От этого вопроса у всех, наверное, трещит голова. Связь теперь одна — радио. Начальники родов войск мысленно снова и снова проверяют себя: все ли предусмотрели, всем ли необходимым обеспечили войска, правильно ли рассчитаны на каждый день темп движения частей и соединений?

Андрей в своем воображении нарисовал такую картину: на сдвинутых столах в ярко освещенной, но словно голубой от папиросного дыма («Что курят генералы: «Казбек» или «Герцеговину Флор»?) комнате расстелена огромная, как простыня, карта Хингана. Над ней склонились сам маршал Малиновский, которого до начала боевых действий в целях сохранения военной тайны называли генерал-полковником Морозовым, начальник штаба фронта, член Военного совета. Кители расстегнуты, лица у всех усталые, с воспаленными от длительного недосыпания глазами…

Штаб фронта действительно в первый же день военных действий переместился из Читы в монгольский городок, чтобы быть ближе к войскам.

Работа в штабе фронта кипела, как и днем. На втором этаже здания бывшего торгового представительства СССР в Монголии в кабинете командующего с плотно зашторенными окнами в самом деле шло совещание членов Военного совета.

Большая карта Маньчжурии, висевшая на стене, была расчерчена красными стрелами. В белых кружках в хвосте стрел стояли цифры — номера армий. Вертикальные линии показывали местонахождение передовых частей на 24.00 по местному времени.

Обстановку докладывал начальник оперативного отдела.

Только четыре человека вплоть до последнего мирного дня знали в полном объеме план предстоявшей операции: командующий, первый член Военного совета, начальник штаба и начальник оперативного отдела. План был дерзким, но глубоко и тщательно разработанным, исключавший даже частные неудачи. Теперь он с точностью хода часового механизма претворялся в жизнь.

Большой Хинган, тянувшийся в меридиональном направлении и занимавший в ширину до трехсот километров, уже буравился остриями армий в самых труднопроходимых местах. Так было задумано, потому что главные проходы в горах защищали сильные укрепрайоны японцев.

С монгольского плацдарма на штурм Хингана пошли 6-я гвардейская танковая армия, усиленная механизированными дивизиями и бригадами, три общевойсковых и монголо-советская конно-механизированная группа под командованием генерала Плиева. Воздушная армия маршала авиации Худякова обеспечивала господство в воздухе.

Многое было необычным в действиях советских войск в этой военной кампании. Например, танковая армия выполняла не только роль тарана. Выйдя на оперативный простор, она должна была развивать успех самостоятельно, мчась и мчась вперед, имея целью захватить Мукден, объект номер один, как был обозначен в плане этот ключевой ко всей Маньчжурии город. Между танковой и общевойсковыми армиями, которые не могли продвигаться с такой же скоростью, неминуемо должен был возникнуть большой разрыв. Предстояло десантировать в определенные районы специальные части.