По ту сторону

Судя по всему, это был какой-то секретный правительственный объект. Может быть, военная база. Они, наверное, и должны быть в таких глухих местах. И никто ничего о них не знает. Ракетные шахты или новое оружие… Здесь китайская граница недалеко. И Монголия… И даже Индия. Пожалуй, это похоже на правду. Это многое объясняет. База здесь может быть. Такая секретность, что у них приказ убивать всех, кто случайно оказался поблизости. А что, государственная безопасность и все прочее. Маршрут они нигде не согласовывали, вполне могли зайти в запретную зону. Где на прохожих, например, ставят опыты. Тут на «ау» не докричишься. Да ну, бред. Не те времена все-таки. Если здесь исчезают люди, то местные об этом знать должны. Не вчера же начались эксперименты. Или как раз вчера? Стены его камеры не похожи на новостройку. Кладка старая, ремонта не было давно. Этому зданию лет десять, не меньше. Если не все пятьдесят. И что, все это время здесь люди исчезают? Нет. Не получается. Сюда обязательно полезли бы журналисты, их бы тут поймали и прихлопнули, а их всех не перехлопаешь, и скандал, и вся секретность к чертовой матери. Да и вообще, это все чушь — от спутников такой объект не укроешь, а техника сейчас такая, что из космоса шпингалеты на окнах видно. Проще поставить забор с колючкой и никого не пропускать, чем пропускать, но убивать туристов. Нет, с секретностью — это близко, но все же кое-что не вяжется. Может, они недавно такой приказ получили? Хватать прохожих. Действительно. Надо же с кого-то начинать. Почему не с них? Может, здесь готовится какая-нибудь гадость, что касается всей страны, и они не очень боятся. Шум поднимется еще не скоро, а они за это время, к примеру, захватят власть. Или они и есть власть? Может быть. Судя по тому, что он здесь видит, все может быть. Например, секретные эксперименты по клонированию. Наделают из меня сорок одинаковых Женек. Вот тогда мы с «братиками» им покажем. Господи… Кому-то наша группа наступила на ногу. Что-то мы, наверное, заметили не то. Чего замечать не полагается. Да, но что? Никто не видел ничего подозрительного. Обычные горы, обычный маршрут. Хотя… Почему никто, это ты не видел! Что-то могло случиться и в последний день. Пошли ребята за хворостом, наткнулись на какую-нибудь ракетную шахту. Или антенну. Или еще на какую-нибудь дрянь… А он просто не успел об этом узнать. Ребят там, на месте, похватали, поскольку видеть того, что они увидели, посторонним нельзя, а всех остальных — в лагере, на всякий случай. Пока не встревожились, не начали искать, не сообщили в район… Логично. Очень похоже на правду. А то — чеченцы, колумбийцы… Наши это. Наши. Свои ребята. Русские. Ладно, будем действовать так, как если бы эта версия была правильной. Тем паче, что другой у нас нет. Что же эти доктора с нами сделают? Сразу нас не пристрелили, уже хорошо. Это вселяет надежду на радужные перспективы. Самое лучшее — если продержат здесь месяца два-три, пока все дела с нами не закончат, а потом… Потом, может, выпустят? Что-то не похоже. Зачем тогда всех сажать отдельно? Или это только меня посадили отдельно? Потому что я по виду принц? Нет, они всех посадили отдельно; а камеры здесь с сортиром, постелью и вентиляцией. И даже кино про нас снимают. Слишком жирно для случайного прохожего. Столько внимания… Плохо, ой как плохо все получается… Нет, мы им нужны, и просто так нас отсюда не выпустят. И не просто так, наверно, не выпустят тоже. Ладно. Что дальше? Беспредел они не творят, не развлекаются. В смысле, руки-ноги мне пока не оторвали. А могут, судя по всему. Они выполняют чей-то приказ, а значит, действуют с определенной целью. Это дает какие-то шансы, если понять эту цель, если понять сам смысл их действий. Или не дает? Может дать. Если угадаешь. Что они хотят? Черт их знает, чего они хотят. Хотя… Нет, вряд ли. А может, они сейчас над девчонками куражатся. Запросто.

И в этом весь их поганый приказ. Тогда зачем им я? Даже рук мне не связали. Хотя прошлый раз связали. Странно. Вроде я не настолько хорошо себя вел. С чего бы такое доверие?

Прилепили на шею какую-то дрянь… Ох какая хренотень пошла… Спокойно, Женька, не горячись. Не надо кричать, не надо стучать в стены. Ты же почти что врач, психолог, вот и думай. Почти что; немножко недоделанный врач. Вот и рассуждай, психолог недоделанный. А то никогда институт не закончишь. Начнешь права качать — скрутят проволокой. Это у них запросто. Или пристрелят. Отвечать на твои вопросы здесь никто не будет. Не та ситуация.

Он вдруг почувствовал, как стало легче. Много легче. Подавляющая волю волна исчезла. Женя медленно перевернулся и встал на ноги. В металлической двери открылось окошко, там лежал кусок хлеба и грязная морковь. Витаминизированный завтрак.

Отмывая морковь, он вдруг понял, что за белая дрянь с ножками валялась на полу. Этот кусок странного, похожего на жесткую пену материала надо было носить в носу, в ноздрях. Это был фильтр — микроскопический вариант противогаза. Фильтр, не больше и не меньше. Потому и не действовал на санитаров их же собственный баллончик. Эту мысль следовало проверить.

И примерить.

Привычным уже движением плеча закрываясь от видеокамеры, Женька сполоснул белесое нечто под грязноватой струёй и небрежным, легким движением впихнул его в ноздрю, подтолкнув поглубже мизинцем. «Гусеница» тут же ожила. От кошмарного ощущения он едва не потерял самообладание. Нечто живое карабкалось вверх по ноздре, ощутимо перебирая лапками. Руки сами дернулись вытащить этот ужас обратно, и он еле сдержал рефлекс, да и поздно уже было, тут нужен какой-нибудь крючок, или пинцет… Пока эти лихорадочные мысли скользили у него в голове наперегонки с мягко ползущей мерзостью, «гусеница» уже остановилась. Судя по всему, она расправилась там, внутри, за носовой перегородкой так, чтобы перекрыть обе ноздри.

Дышать сразу стало легче. Женька понял, что не ошибся. Это действительно был фильтр. Нечто удивительное, полуживое-полумеханическое или просто миниатюрный пластиковый робот. Ничего подобного он прежде не видел и даже о разработках таких не слышал, а ведь ему оставался последний курс медицинского.

Суперфильтр.

Значит, это и впрямь военная база. Что-то очень секретное. Очень.

Следовательно, живыми их отсюда уже не выпустят.

Никого.

Ивс Вагнер улыбался. Эльза шла рядом и что-то говорила, что-то смешное и не очень важное — рассказывала про университет. Они ступали по опавшим листьям старого парка, по дорожкам, где увядшие желтые пятна шуршат под ногами, а серый булыжник зарастает мхом, где через ручей перекинут мостик из темных от времени, почти черных досок. Здесь было тихо и спокойно, и Эльза прижималась к нему чуть сильнее, чем это разрешалось проницательными взглядами встречных матрон. Он бережно, едва касаясь, поддерживал ее локоть. Это было чудо, потому что его пальцы как будто невзначай поглаживали ее кожу, и она не отнимала руки, хотя не могла этого не чувствовать, но сладостный миг продолжался, и светлый локон на ее шее скользнул по его губам. Ее волосы никогда не лежали в порядке — что-нибудь да растреплется. Белые, ровные зубы и голубые глаза, в которых плясала веселая искорка, яркие, чуть припухлые губы и нежное пожатие ее руки. Он снова сходил с ума. Голова кружилась. Она была рядом, совсем рядом, и можно было прикоснуться к ее щеке, можно было слушать ее голос, ее дыхание, ощущать ее теплоту. Ее строгая, классической формы юбка колыхалась в такт размашистым шагам, дразня ненасытные взгляд идеальными, влекущими коленями.

Он ласково отер с ее руки кровавое пятнышко. Здесь кожа была не такой нежной, здесь ожог, но это ничего. Главное, что Эльза жива, идет рядом с ним, и этот день, последний день, их осенний день в парке… Почему так, нет, не надо, совсем не последний, это сегодня, это очень хороший день, и надо ее обнять, пока солнышко, пока не включили над ней электрические лампы, просто обнять как можно крепче… Прекрасное лицо Эльзы было рядом, совсем рядом с ним. Она была так близко, и кленовый лист в ее руках выделялся ярким, желтым, пронзительным пятном, он был привязан к запястью тонкой веревочкой, и на нем проступали цифры, но не стоит об этом думать, главное, не надо их читать; ветер, ты слушай ветер в листве, где только что щебетали птицы. Осень. Погода постепенно портится, и это плохо, потому что обнять ее в дождь становится невозможно. Никак невозможно, потому что Ивс любил ее, очень любил, а она была такой хрупкой, такой тоненькой… А мокрая кожа может соскользнуть, лопнуть, сняться под его пальцами, обнажая кроваво-розовую плоть, а ему нельзя, не хочется это вспоминать. Но она смеялась. Слава богу, она шла рядом с ним и смеялась, и тормошила его, заглядывала ему в глаза, а он старался отвести взгляд от ее сморщенных ногтей, но все это мелькнуло и ушло, металлическая скрепка сдавила сердце, и он, наконец, потянулся ее обнять, зная, что этого нельзя, ни в коем случае нельзя делать, что мир вокруг может рассыпаться, как эти легкие листья, и уже рассыпается, но она выскользнула у него из рук, увернулась, упорхнула, как осенняя пташка, и вдруг сама скользнула к нему под плащ, обнимая, крепко обнимая его там, под одеждой, прижимаясь к нему своим худеньким, измученным телом, и чтобы защитить ее, он готов был выплеснуть, по капле выцедить всю свою кровь и силу, но кровь текла по ее лицу, заливая пустые глазницы, нет, нет, боже мой, конечно нет, это дождевые капли, это пошел дождь, обычный кислотный дождь, или это такая вода красного цвета? Нет, это настоящая, чистая вода с неба, какой хороший день сегодня, и они стоят вдвоем, совсем рядом, стоят под деревом в парке, и капли дождя, как слезы, текут по ее лицу, совсем близко от его губ, и он тянется поцеловать этот серебристый, дрожащий хрусталь на ресницах и находит ее губы — мягкие, теплые, ласковые. Боже, он, наконец, находит ее губы, и она отвечает, нежно и трепетно отвечает на его поцелуй и прижимается к нему, и бьется, бьется, содрогается в последней агонии, разрывая свою грудь лающим кашлем, а он ничем, ничем не может ей помочь, потому что от циклона «Фэй» нет лекарства, и ее кожа начинает опадать, как старая, морщинистая кора, открывая кровавые сгустки язв. Боже мой, нет, это невозможно, невозможно, нет, они же в парке, это дождь или слезы, просто слезы, это нельзя вынести, и он ничего не мог сделать, она уже умерла, она давным-давно умерла, и это он, только он виноват в ее смерти, нет, нет, нет, трубку прокусила крыса, и не может кровавая глазница так смотреть, не должна, и бирка с номером не ее, потому что ту желтую бирку при нем отвязали, когда он стрелял из пистолета в пол, и осколки кафельной плитки поранили ей руку, мертвую руку со сморщенными ногтями, а его оттаскивали, выламывая из пальцев пистолет…