Сельская учительница

13

Ах, ученики, ученики, — шумливый народ! Шалят они, бегают, забросив учебники, откровенно радуются, если учитель не пришел на урок. Ученики, должно быть, не догадываются о том, сколько огорчений приносят учителю непоставленная запятая в диктанте или не та цифра в задаче.

— Верите ли, Валентина Петровна, — признавалась как-то Надежда Алексеевна, — проверяю иногда тетради, найду ошибку в задачке, и будто не красными чернилами, а кровью своей исправляю…

Валентину поразили слова старой учительницы: при проверке тетрадей она тоже испытывала что-то подобное. Значит, есть у нее учительская жилка! Есть! Только вот беда: Надежда Алексеевна любила учеников прилежных да нешумливых, а ей, Валентине, больше нравились бедовые, похожие на Аню Пегову. Сама она тоже когда-то не была тихоней.

Как бы ни следила за ребятами востроглазая воспитательница, сколько ни трудилась бы Зоя Александровна, за каждым не уследишь, и Валентине часто приходилось защищать свои права перед ребятишками-забияками, которых в детском доме было порядочно, и девчонок они обижать любили. Особенно надоедал Валентине веснушчатый, задиристый Вадька Беленький. Он то отнимет у нее игрушку, то дернет за косичку, и не смей жаловаться, потому что к жалобщикам относились в детском доме презрительно. Очень обидно стало Валентине, когда однажды этот противный Вадька отобрал у нее кулек с конфетами — весь новогодний подарок. Она видела, как Вадька, зажав под мышкой свой кулек, аппетитно уплетал ее конфеты.

Валентина подошла к нему.

— Вкусно? — спросила она.

— Оч-чень! — ответил довольный Вадька.

Валентина выхватила у него кулек.

— Ты что? — грозно спросил озорник, сжимая кулаки.

— А вот что! — и она с размаху закатила ему пощечину.

Мальчик опешил, часто-часто заморгал глазами.

— Ты думаешь, если я девочка, значит, у меня нет силы. — Она снова замахнулась, но ошарашенный мальчуган отступил, бросился наутек. Потом он стороной обходил Валентину и больше не отнимал у нее игрушек, не дергал за косичку и не отваживался посягать на ее сласти — праздничные подарки.

Вот так же, наверное, и Аня Пегова поступала с обидчиками. Эта порывистая, энергичная девушка все больше и больше нравилась Валентине. Да и вообще все десятиклассники были симпатичны ей. Даже в привередливом и эгоистичном Туркове она старалась разглядеть что-то хорошее. А уж о Зюзине, Вершинине, Быстрове и говорить нечего: эти ребята, по ее наблюдениям, были главными заводилами в классе, хотя и не всегда согласными друг с другом. Она слышала, что Федор Быстров прилично играет в шахматы, чувствует себя негласным чемпионом школы, и желала ему самых красивых побед на шахматной доске.

И все-таки самой себе она с горечью признавалась, что с классным руководством у нее ничего не получается. Правда, ребята вели себя тише, меньше бедокурили, меньше дерзили учителям, но к ней относились с прежним недоверием и не радовались ее приходу в класс.

— А у меня, наоборот, — большая дружба с семиклассниками, — похвастал однажды Игорь.

— Как тебе удалось поладить с ними? — допытывалась Валентина.

— Довольно просто. Я открыл секрет: дети чутки к доброте. Я никогда и никому не ставлю плохих отметок, не вызываю родителей, даже если кто-то из ребят набезобразничает в классе. Вчера, например, было разбито окно, я не стал допрашивать, кто да как, пошел в магазин, купил стекло и вставил.

— Добреньким прикидываешься? А я не хочу быть добренькой. Если у меня разобьют окно, узнаю, кто сделал, и заставлю ответить.

Игорь снисходительно усмехнулся.

— Мы с тобой по-разному понимаем дружбу с учениками. Зачем идти на конфликты, если можно жить спокойно. Мир не перевернется, если я в своем классе на что-то не обращу внимания, в чем-то уступлю ребятам…

«Возможно, Игорь прав и стоит воспользоваться его секретами, — опять размышляла Валентина, укладывая в портфель тетради. — В самом деле, что стоит тогда унять азарт, притормозить и не обгонять на велосипеде лидера Аню Пегову? Нет, — упрямо возразила она себе. — Я поступила правильно, я не должна быть слабее их, ни в чем не должна быть слабее! Конечно, если бы все обстояло по-другому, если бы тыква оказалась простой веселой выдумкой, можно было бы уступить… Но десятиклассники хотели посмеяться надо мной. Как же я могла допустить! Впрочем, дело даже не в этом. Мир может перевернуться, если равнодушно взирать на все, если уступать без надобности, мой мир перевернется, их мир. Да, Игорь, их мир тоже может перевернуться… Ты часто расспрашивал меня о жизни в детском доме. Ты помнишь, я рассказывала тебе, как после девятого класса мне захотелось уехать с девчатами на целину и стать трактористкой. Зоя Александровна не отпустила, накричала, пригрозила даже офицерским ремнем дяди Гриши. «Почему же вы других отпускаете, а меня не хотите отпустить?» — с обидой и слезами спрашивала я. И Зоя Александровна ответила, что она не всех отпускает, что она знает мои привязанности и мое призвание. Я грозилась — уеду, убегу… Она тоже пригрозила: с милицией, мол, верну… И не отпустила, и не уступила. Она не была уступчивой, наша добрая, наша самая замечательная общая мама. Мне часто попадало от нее. Стоило мне только взобраться на какой-нибудь забор и — платье порвано. Бегу к Зое Александровне — дайте другое. Она и слушать не хочет, заводит в мастерскую — садись и штопай. В другой раз опять же беда стряслась: дурачились мы на речке, и уплыла моя школьная форма. Бегу домой в трусах и майке — что делать, как быть? В школу идти не в чем! Зоя Александровна и тут осталась верной себе: приказала мне садиться и шить. А когда школьное платье и белый фартук были готовы, она осмотрела, похвалила и… выдала новую форму. А ведь могла бы сделать проще — получи новое, и точка, и жизнь была бы у нее, наверно, спокойней. Не уступила, заставила потрудиться. И правильно, спасибо ей», — так думала Валентина, разговаривая и споря с Игорем. Она в мыслях рассказала ему о своем прошлом. Прошлое далеко… А сейчас у нее другие волнения, другие неприятности и больше всего из-за шумного десятого.

«Ну что ж, если у меня пока не получается с классным руководством, сама виновата, не умею, значит, нужно отказаться и хорошенько поучиться у других», — наконец-то решилась она и стала ждать директора с последнего урока.

Как только он вошел и через учительскую направился к себе в кабинет, Валентина обратилась к нему:

— Николай Сергеевич, разрешите к вам зайти.

— Пожалуйста, буду рад…

«Не очень-то вы обрадуетесь, и улыбаетесь напрасно», — взгрустнула она и в кабинете сказала:

— Прошу освободить меня от классного руководства. Сами видите — не справляюсь я.

Директор зашагал по кабинету, потом сел за стол, повертел в руках линейку, не зная, что ответить учительнице.

— Я ожидал такой просьбы, — грустно заговорил он. — И все-таки надеялся, что вы не придете с этим… А вы пришли. Ладно, освобожу. Я думал — вы сильней. Извините, ошибся.

Он думал, что она сильней? Ну что же, прежде и она так думала. Да, видно, тоже ошиблась, переоценила себя. Но почему директор легко согласился? Почему даже не попытался отговорить? Это задело, обидело ее.

Дома Валентине плохо работалось. На столе, как всегда, лежали тетради, но проверять их не хотелось. Вспомнив, что Лиля привезла много новой литературы, она отправилась в библиотеку. Лиля была занята читателями, она кивнула на угол, где штабельками лежали, еще не разложенные по полкам книги, — смотри, мол, выбирай.

Почти невидящими глазами Валентина смотрела на книжные обложки и думала, думала о директоре, о десятом классе. Иногда появлялась мысль завтра опять пойти к Николаю Сергеевичу и попросить: не освобождайте, я еще попробую, может быть, справлюсь…

«Ты уже не девчонка, — упрекнула себя Валентина. — Решила, стой на своем».

Она выбрала книгу и пошла домой. Все-таки тетради проверять нужно.

— Добрый вечер, Валентина Петровна.