Страница 22 из 79
На следующий день Валентина увидела Аню Пегову в школьной библиотеке.
— Почему не на уроке? — строго спросила она.
Захлопнув книгу, девушка встала.
— Серафима Владимировна не пустила.
— Как не пустила?
— Пока, говорит, не извинишься передо мной в присутствии всего класса, на урок не пущу. А за что извиняться? — В чуть раскосых глазах ученицы сверкнули гневные искорки. — Я не виновата и извиняться не буду. Лучше из школы уйду.
— Вы, Аня, говорите глупости.
— Глупости? Да если бы я хоть капельку чувствовала себя виноватой, миллион раз извинилась бы. Это не унижает человека… Вы извините за вчерашнее. Мы…
— Ладно, — прервала Валентина. — Идемте в класс.
«Не принимает извинения, гордая», — удрученно подумала Пегова, не двигаясь с места.
— Вы считаете себя правой? Идемте, — повторила учительница.
Аня покорно шагнула вслед.
Валентина решительно рванула дверь. В классе она увидела Подрезову. Та стояла у доски, исписанной какими-то формулами, и объясняла новый материал.
— Садитесь, Пегова, за парту, — распорядилась Валентина, а сама, даже не взглянув на учительницу физики, отправилась к начальству — к директору или завучу, чтобы доложить о возмутительном факте: Подрезова не пустила в класс ученицу. Директор и завуч были на уроках. В учительской, проверяя тетради, сидела одна Надежда Алексеевна.
— Что это у вас такой воинственный вид, Валентина Петровна? — с улыбкой спросила она.
— Прямо зла не хватает, — раздраженно ответила Валентина. — Представляете, Подрезова не пустила на урок Пегову. Учительница мстит ученице. Это же дико!
Продолжая улыбаться, тихая, не любившая шума Надежда Алексеевна упрекнула:
— Вы уж слишком остро реагируете на всякие житейские мелочи.
— Но я не могу иначе. И совсем это не мелочи!
— Привыкнете. Все мы в молодости шумим, возмущаемся, а потом буря уляжется и начинаешь смотреть на жизнь спокойными, трезвыми глазами.
— Нет, — упрямо возразила Валентина, — у человека до самой смерти должно бурлить в груди неукротимое отвращение к несправедливости.
— Ах, Валечка, Валечка, беспокойная ты девочка, — переходя на «ты», с ласковой укоризной говорила Надежда Алексеевна. — И зачем ты накликаешь на себя всякие беды.
— Какие беды? — не поняла Валентина.
— Видишь ли, милая, наедине я могу откровенно посоветовать тебе — не связывайся с Подрезовой, вздорная баба, ничего не простит.
— А мне прощать нечего, — храбрилась Валентина.
Узнав о новом инциденте в десятом классе, Николай Сергеевич досадливо хмурил темные, с сединкой брови. Опять у Майоровой неполадки! Он пригласил ее в кабинет, расстроенно говорил:
— Садитесь, Валентина Петровна. У вас что, тоже нервы? На-нервы обычно жалуются учителя, немало поработавшие в школе, а вы только начали, и уже нет выдержки, во время урока врываетесь в класс.
— Но, Николай Сергеевич, учительница не допустила на урок ученицу, я не могла пройти мимо.
— Вернули в класс Пегову — это хорошо, я сделал бы то же самое. Но по-другому. Я бы не ломился в дверь, а попросил: разрешите, мол, Серафима Владимировна, войти. А что сделали вы? На вас во все глаза смотрели ваши же ученики. Вот и подумайте, какой пример показали вы им? Пример неучтивости к такой же, как вы, учительнице.
Валентина виновато опустила голову. Еще минуту назад она чувствовала себя героем, победительницей. Но, оказывается, ее победа — не победа, а дурной пример.
— И откуда у вас такая горячность, — разводя руками, продолжал директор. — Учителю надо вести себя несколько иначе… — И вдруг Николай Сергеевич опять поймал себя на мысли, что ему тоже нужно как-то иначе относиться к Валентине Петровне, построже, например… Ведь если бы учительница каким-то чудом узнала о том, что ему сейчас хочется погладить ее по голове, как маленькую, назвать «Валечкой», что бы она подумала о нем!
Широкой знакомой улицей Валентина возвращалась домой. Под ногами шуршала, похрустывала опавшая бронзово-желтая листва. Тополя стояли голые, какие-то неприветливые, в ветвях тонко посвистывал ветер. Кое-где в палисадниках, перед домами, ярко пестрели поздние осенние цветы — астры. Астры цвели буйно и пышно, как бы гордясь тем, что они еще могут радовать и привлекать.
«Следующей весной нужно посадить у нашей хатки цветы… И как это Лиля не догадалась», — думала Валентина.
— Ой, и швыдко ж вы ходите, — раздался за спиной женский голос.
Она остановилась.
— Что там опять натворила наша непутевая? — спросила женщина. — Повстречалась мне в магазине Серафима Владимировна, так она ж нашу Аньку и так и этак ругает.
Только теперь Валентина поняла, что перед ней мать Ани Пеговой — высокая скуластая женщина с большими сильными руками потомственной крестьянки.
— Да айдате к нам, что ж это мы на улице.
Аня увидела во дворе мать и учительницу. «Зачем идет к нам Валентина Петровна? — встревожилась она. — Жаловаться, наверно, будет». — И девушка спряталась в горенке, чтобы не узнали, что она дома.
— Проходите, Валентина Петровна, — радушно пригласила мать.
Дом у Пеговых новый — с крыльцом, с застекленной верандой, с резными наличниками. В доме чисто, уютно, на стенах галерея фотографий в рамках, под стеклом. В таких же рамках — похвальные и почетные грамоты, в углу на тумбочке — приемник, у простенка — шкаф, набитый книгами.
Хозяйка суетилась вокруг учительницы:
— Раздевайтесь, садитесь. Я про дочь хотела. Что это она угомониться не может? Гляну — дома тише воды, ниже травы, уважительная, а в школе, ну как шлея ей под хвост попадает.
— У вас хорошая дочь.
Мать благодарно заулыбалась.
— Да ведь хорошая-то она хорошая, а жалуются на нее, и родителям одна неловкость.
— Было маленькое недоразумение. Аня поняла свою ошибку и, думаю, не повторит ее, — дипломатично говорила учительница. Она, конечно, не могла рассказать матери о сорванном уроке, о том, что Подрезова не пустила девушку в класс.
Вошел хозяин дома, Егор Андреевич Пегов, заведующий колхозной фермой, — широкоплечий крупный мужчина с красноватым шрамом на обветренном худощавом лице.
— Давай-ка мать, поживее обедать, в район вызывают, — с порога начал он, но, увидев гостью, умолк, вопросительно поглядывая на жену — что, мол, случилось, почему пришла учительница?
— Здравствуйте, Егор Андреевич, зашла проведать, как живете, в каких условиях работает наша ученица, — объяснила Валентина свой приход.
Егор Андреевич заулыбался.
— Это милости просим, гостям всегда рады. А условия? Условия обыкновенные, роскоши особой нет, но и жаловаться не приходится, — степенно отвечал отец, и вдруг в его серых широко расставленных глазах блеснули задорные искорки. — Бедокурит, небось, дочка-то?
— Как и все школьники, может быть, побольше и почаще других, — ответила Валентина.
Аня слышала этот разговор, и в голове у нее вихрилось: «Ага, значит, я больше и чаще всех нарушаю дисциплину, не нравлюсь вам? И вы не очень-то нравитесь мне, и классу тоже не нравитесь. Только Вершинин и Костя Зюзин считают вас хорошей, а мы все ждем, когда вы откажетесь от класса, и дождемся!»
Опять донесся голос отца:
— Она девка бедовая, ей палец в рот не клади. Теперь хоть мальчишек перестала колотить, вроде неудобно, а до седьмого колотила…
— Да хватит, хватит тебе наговаривать на дочку, — вмешалась мать. — Не слушайте, Валентина Петровна, она — смирная, нету, чтобы задирой быть, случись, обидит кто — стерпит.
— Ишь ты — стерпит… Я так думаю: надо уметь давать сдачи, — возразил отец. — На смирных да на тихеньких катаются, а любители покататься находятся…
Ане было неловко подслушивать, но она все-таки не отходила от двери и с опаской ждала: вот-вот учительница станет жаловаться, рассказывать, как Подрезова из-за нее, разозлясь, ушла с урока, а потом не пустила в класс… Но Валентина Петровна почему-то умолчала об этом. «Может, правы Костя и Вершинин, которым нравится Валентина Петровна?» — подумала Аня. Но тут же вспомнилось: утром приходит в школу, садится за парту, а в парте тыква разрисованная и с надписью: «Не обижай кроликов». Проделка Вершинина! Он смеется над ней! Вдобавок на перемене Костя спрашивал: «Правда ли, что Валентина Петровна обставила вас?» Она не ответила, разозлилась, чувствуя, как растет в душе неприязнь к вчерашней победительнице… Она сегодня хотела извиниться, а Валентина Петровна не стала слушать, в класс вернула… А ей не хотелось идти на урок…