Страница 83 из 103
- Наедайтесь как следует. Слабые и себя не спасут, и общину погубят.
Головня тогда принимал из её рук кружку кислого молока и глиняную тарелку с болтанкой, взирал благодарными глазами (у мужиков-то так не покормят!), приговаривал:
- Счастья и долгих зим тебе, Зольница.
Ах, как недавно это было! А теперь - что произошло? Разве не тот самый Головня хлестал сейчас плетью заиндевевшую Зольницу? Разве не та самая Зольница посылала ему ныне проклятья? Зло пришло в общину, раскололо род, внушило людям ненависть друг к другу. Коварное колдовство разъело души, тихой сапой прокралось в сознание. Это пришельцы, чтоб им пусто было, навели морок на родичей - больше некому. Огонь и Лёд уже повержены, но остались пришельцы, алчные южане, тянущие когтистые лапы к северному краю. Это их злая воля ослепила людей, заставила раз за разом покушаться на вождя. Рдяница, Сполох, теперь эти бабы... Можно подумать, будто крамола, угнездившись в общине, перескакивала с одного на другого, сжигая им разум, наполняя сердца яростью. Но значит ли это, что надо крушить всех подряд, не разбирая правых и виноватых? Быть может, враги этого и желают?
Но с суровой невозмутимостью прозвучал властный голос:
- Приведите Жара.
И Лучина похолодел в страшном предчувствии.
Отправив одного стражника за Косторезом, Головня презрительно глянул на окостеневших от холода крамольниц. Велел охранникам:
- Накиньте на них меховики.
Зольница укуталась в одежду, непослушными лиловыми пальцами стала завязывать тесёмки на отворотах. А Варениха, когда ей размотали голову, скатилась с рук воина и упала лицом в снег.
- Кажись, всё, великий вождь, - растерянно промолвил воин, поднимаясь на ноги. - Готова.
Головня безразлично посмотрел на неё и промолчал.
В сумеречном небе задрожало разноцветное сияние, полыхнули разноцветные завеси - жёлтая, синяя, белая. За почернелым частоколом растёкся гул голосов, послышались крики:
- Великий вождь! Покажись! Жив ли ты?
Стражник, что отправился за Жаром, вернулся, сообщив:
- Там люди собрались, великий вождь. Боятся за тебя. Косторез тоже там.
Головня медленно побрёл к калитке. За ним, неотступные как тени, потянулись два воина с копьями.
Распахнув калитку, вождь вышел со двора. Полускрытая сумраком толпа шершаво завздыхала, зашевелилась многопалым чудищем, заскрипела пушистыми, толстыми ходунами по снегу. Вместо лиц - чёрные дыры под колпаками, только бороды мерцали, слабо озарённые небесным сиянием.
- Жив вождь, - прошелестело в толпе.
- Зачем явились? - недружелюбно спросил Головня, раздосадованный, что его отвлекли от допроса. - Разве я вас звал?
Толпа заколебалась. Послышались голоса:
- Так это... тревожились, великий вождь... беспокойство проняло... крики у тебя... как бы чего не случилось...
Вождь надменно скрестил руки:
- Волею Науки мне открылись козни заговорщиц, поддавшихся зловредному прельщению. Обе они завтра предстанут перед судом богини. Вы же идите по жилищам и не тревожьтесь за меня.
- Слава вождю! - выкрикнул кто-то из толпы. - Слава благодетелю!
И люди закричали наперебой:
- Слава! Слава! Долгих зим и крепкого здоровья!
Головня поискал глазами Жара, позвал его:
- Косторез, ты там? Покажись.
Жар торопливо протиснулся вперёд. Судорожно потирая руки, промолвил:
- Я здесь... великий вождь.
Глаза его искательно смотрели из-под колпака.
- Иди за мной, - приказал Головня.
Первое, что увидел Жар, ступив во двор, - это распростёртое на снегу тело Варенихи (седые волосы известково белели в потёмках), и скорбно склонившуюся над мёртвой бабкой Зольницу. Косторез остановился как вкопанный, невольно сделал шаг назад, уперевшись спиной в тын. Зольница подняла на него лицо, усмехнулась из-под ветхого колпака - пятна застывшей крови в темноте чернели как язвы от кожной болезни. Вождь неспешно приближался к ней, поигрывая плетью.
- Слыхала? - самодовольно произнёс он. - Любят меня родичи. Волнуются. Среди ночи из жилищ повылазили. А о тебе всплакнёт ли кто завтра? - Он обернулся к Косторезу. - Знаешь, за что казню её?
Жар молчал, окаменев от страха.
- За предательство и ворожбу, - объяснил Головня. - Порчу на меня вздумала наводить, засранка. Говорят, ты тоже там был, видел, как она колдовала. Правда ли? Я ведь верил тебе, Жар.
- В-великий вождь, - промямлил умелец, трясясь всем телом. - С-случайно...
- Случайно?
- С-случайно заш-шёл... Н-не знал...
- Не знал? А вот мы у неё сейчас спросим. - Он повернул лицо к Зольнице. - Ну что, правду молвит или врёт? Знал он о твоём непотребстве? Отвечай.
Та злобно прищурилась, произнесла будто с удивлением:
- Я-то думала, ты донёс, Жар. Зря грешила, выходит. Прости.
Косторез пошатнулся, вспотев, вцепился в поясные обереги.
- Кл-лянусь... ничего не знал... ничего!
Стоявший чуть поодаль Хворост воскликнул, махнув рукой:
- Да что с ним толковать, великий вождь! Глянь: у него измена на роже нарисована. Прежняя жена в крамоле жила, и приятель его, Сполох, тоже. Случайно, что ли, он за негодяйку эту на твоём совете вступался? Они все повязаны, это уж как пить дать. Позволь, самолично с ним разделаюсь, сволочью такой.
Жар замотал головой, залепетал что-то бессвязное. Страх вымел из головы все мысли, душа забилась куда-то в уголок и вопила от ужаса.
- Обвинения против тебя тяжкие, Жар, - произнёс Головня. - Есть ли что сказать в оправдание?
У Костореза подогнулись ноги. Бухнувшись на колени, он униженно завопил:
- Невиновен я, вождь, невиновен! Это она, мразь, ворожила, а я чист пред тобой. Ходил к Варенихе, чтобы дочь исцелить. Верь мне, Головня! Разве ты не знаешь меня? Мы ведь - родичи с тобой. Одной крови...
Хворост выкрикнул, прерывая его:
- Родством с вождём прикрыться хочешь, кощунник? Не знаешь, разве, что нет для Науки ни Артамонова, ни Рычагова, все равны. Зато каждый видит: Рдяница, Пылан, Сполох, эти две негодяйки - всё твои родичи.
- Да как же... - совсем растерялся Жар. - А вождь... Лучина, хоть ты скажи!
Тот рыпнулся было, поднял глаза, но глянул на вождя и смиренно изрёк:
- Ты, Жар, ответь как на духу: ворожил или нет?
- Да нет же!
Хворост рявкнул:
- Врёшь, пёс! Горивласка призналась, что видела тебя. С какого рожна ей врать?
- Г-горивласка?
- Твоя, Артамоновская порода!
Головня, горько усмехаясь, наблюдал за этим разговором. Потом сказал, подрагивая верхней губой:
- Нет тебе веры, Жар. Юлишь, вертишься... Значит, есть что скрывать. От меня, от твоего вождя. Как же верить тебе? Эх... - И, вздохнув с сожалением, приказал копейщикам: - Отведите его и эту лохматую дрянь к кузницам, пусть там их прикуют. И сторожите хорошенько.
- Вождь! Головня! - возопил Жар, подползая к нему на коленках. - Пощади, помилуй! Это же я, Косторез. За что ты меня? Я в-верен тебе... верен! Клянусь всем святым!
Но Головня отвернулся и, не слушая его, направился в избу. А стражники вывернули Косторезу руки, связали их ремнями и поволокли стенающего умельца к кузницам. Туда же потащили за шиворот и Зольницу. Шалая баба смеялась, суча ногами, пыталась извернуться, укусить стражника за пальцы.
- Все вы прокляты небом! - кричала она. - Все до единого. Отрёкшимся от истины - вечное забвение! Лишь тот свят, кто сохранил веру в сердце. Все сдохнете без славы! И звери придут, чтобы пожрать ваши останки.
А над ней бушевало красками небо, стекая разводами к окоёму, и трепыхались на верхушках коновязей лошадиные гривы, и неслись отовсюду ругань и свист, и люди подбегали к предателям, чтобы пнуть их и плюнуть им в лицо. А стражник, что тащил Зольницу, повторял с ненавистью:
- Добр вождь. Я бы такую заразу, как ты, живьём закопал. Слышишь, падаль?
В ту же ночь бабы в женском жилище придушили Горивласу шкурами. Никто не вступился за неё, не пустил слезу, а поутру, когда о смерти девки донесли вождю, тот лишь пожал плечами: померла, и богиня с ней. Одной больше, одной меньше...