Страница 77 из 103
- Да так... размышляю.
- Тебе-то что трястись? С меня будет спрос. Мне и тревожиться надо.
- Чего ж не тревожишься?
- Тревожусь.
Со двора в жилище бегали слуги, таскали хрустящие мешки с промороженной рыбой, волокли бочки с замёрзшим молоком. Над высоким частоколом, окружавшим двор, торчали заснеженные кроны сосен. Низкое рыхлое небо сугробисто нависало над деревьями, огромным бельмастым глазом всматривалось в суету людишек.
Они стояли и мялись, собираясь с духом. Лучина вдруг сообщил ни с того, ни с сего:
- Есть у меня в отряде один умник. Придумал такую штуку: берёшь полоску кожи, делаешь с одного конца петлю, в другой вкладываешь камень. Раскручиваешь и швыряешь. Если камешком в голову попасть, череп пробить можно. Он на собаке проверил, запустил булыжником ей в жирный бок. Та аж подпрыгнула, да как заскулит - хоть уши затыкай. А уж кровищи! Мы только рты раскрыли. Дельная вещь! Это ж так медведей сшибать... Я ему меховик за старание подарил. А он возьми да вякни: ты, мол, Лучина, замолви за меня словечко перед вождём - век тебе буду благодарен. Ну не подлец ли? Не успел приехать, а уже о почестях мечтает. Дал я ему пинка, обалдую, а сам думаю: сколько их ещё таких, молодых да прытких, в общине обретается? А?
- У меня тоже такой есть, - мрачно промолвил Жар, вспомнив про Штыря. - Бойкий не в меру... высоко метит.
- В узде их надо держать, как лошадей. Распоясаются - не уймёшь. Артамоновы мы или нет?
Косторез поколебался, затем спросил осторожно:
- Правду говорят, ты пришельцев встретил?
Лучина помрачнел. Наморщил узкий лоб, вобрав глаза под брови.
- Истинно так. Сказывают, уже до Белых холмов добрались. Теперь-то хорошего угля долго не увидим.
- Эх... а киноварь? - вырвалось у Жара.
- А что киноварь? Не до неё сейчас. Ладно, пойдём к вождю. Поди заждался.
На входе их задержали: после недолгих препирательств стражники отобрали у Лучины нож.
- Ну и дела, - покачал тот головой. - Что ж, не доверяет он мне?
- Тихо! - перепугался Жар. - Услышит.
Они вошли. В избе, кроме вождя, обнаружились Хворост и Осколыш. Они сидели на лавке в левом ближнем углу, положив локти на изящный круглый стол о трёх ножках, подаренный Головне кем-то из гостей-южан. Слуги, неслышно ступая, хлопотали у стола, раскладывали яства.
Старик в ожидании угощения подобострастно вещал Головне, шевеля сплетёнными пальцами:
- Оно-то так, великий вождь, Отцы - враги народу заклятыя. А только ить можно не нашенских прежних, а ихних, Ледовых, Отцов брать. А вернее будет - не самих даже Отцов, а детей, чтоб грамоте обучены были. Так дело мигом заспорится. Иначе что ж? Гости-та учёт ведут, всё в свои книжечки записывают, а наши-то - в неразумии, великий вождь. Может, обманывают их? Уж ты не гневайся на глупого старика. Я токмо ввиду рвения. Мысля пришла и говорю. На будущие времена-то оно сподручнее, великий вождь.
Головня слушал его, откинувшись спиной к деревянной стене, задумчиво крутя в пальцах висевший на груди кожаном чехольчик с пальцем Искры. На ярко-красном поясе, цокаясь, болтались фигурки серебряного тюленя, медного соболя и железной гагары. Глаза вождя мерцали холодным огнём. Увидев вошедших, он выслушал их нестройное приветствие и сварливо заметил:
- Вижу, не торопитесь. Или отвлёк от важных дел? Так уж звиняйте, что по пустякам тревожу.
Жар от страха онемел, стоял и хлопал глазами, а Лучина через силу произнёс:
- Прости... великий вождь.
Головня смерил их хмурым взглядом. Косторезу сразу вспомнился давешний сон о казни Сполоха, и голос вождя в голове снова прогремел: "Во имя Науки, великой и милосердной, мы отдаём этих людей, да насытится богиня их плотью, да утолит жажду их кровью...". И барабаны: бом-бом-бом, застучали в утробе.
- Ладно, садитесь, - разрешил вождь.
Родичи придирчиво осмотрелись, выискивая места попочётнее. Как назло, оба самых почётных места (по левую руку от вождя) уже были заняты, так что пришлось устроиться подальше, на подоконных нарах. Вошедшие распустили узелки на меховиках, обнажили узорчатые, с цветной бахромой нательники.
Головня хоть и был недоволен, но угощал роскошно: маслом, сливочной болтанкой с брусникой, стерляжьей строганиной, жареными рыбьими потрохами, даже мозгом из оленьих голеней. Сам ел мало, больше пил кумыс и заедал сушёной ягодой.
- Поведай-ка нам, Лучина, каково сходил на полдень.
Лучина, волнуясь, принялся сбивчиво рассказывать о сборе дани с общин, о мене с гостями.
- Встретились с ними на Чёрном берегу. За ладонный кус лазурита хотели с нас содрать два раза по пять пятков горностаев и песцов. Сошлись на четырёх пятках и ещё половине. За киноварь ломили пять раз по пять пятков. Знают, сволочи, чего у нас нет. Я им: "Шиш! Ни Льда не получите". Не сошлись мы, Головня... то есть, великий вождь. Говорят, опасно стало ходить по большой воде, пришельцы шныряют, проходу не дают. Вроде уже и к Большому Камню наведались. В страхе все. Слыхал также, что пришельцы себе у Лиштуковых гнездо свили. Костенковский вождь говорил.
- Ну и что ж, проверил? - хмуро спросил Головня.
Лучина озадаченно воззрился на него, облизнул губы.
- Нет. Да и с чего бы? Вождь-то чай врать не будет. А к Лиштуковым соваться... сам знаешь... - Он поёжился и умолк.
- Ну, ну, давай дальше, - нетерпеливо сказал Головня, отставляя кубок с молоком.
- Пошли берегом, всё лодки пришельцев высматривая. У них-то, ведаешь, лодки большие, ветром гонимые, с надутыми тряпками на столбах... Издали видать. Но не углядели ни одного. Я уж грешным делом на гостей подумал - мол, набивают мошну, хотят на нас поживиться. А тут глядь - эти самые гости и лежат на крутоярах. Немного, пятка не наберётся, а всё же! И железные бруски раскиданы. Только я брать не стал - грех ведь мёртвых обирать! Да и заговорены, может? Стану ещё скверну в стойбище волочь! Правильно, Го... великий вождь? - он искательно заглянул в глаза Головне, но тот молчал, непроницаемый как скала. - Говорю своим: видно, пришельцы вернулись, надо вождю сообщить поскорее. Вот и помчались в обратный путь. Ещё к Федорчукам и Воронцовым заглянули, собрали пушнину, всё как ты велел. И кору тоже... Для краски. Я помню.
Он умолк и тревожно посмотрел на Головню, выражение лица которого не сулило ничего хорошего. Понурился, принявшись мять рукав меховика.
- Всё что ль? - спросил вождь.
- Навроде того, - пожал плечами Лучина.
Головня молча жевал сушёную голубику. Остальные, чавкая, наблюдали за ним. Наконец, вождь спросил:
- Про Огонька-то спрашивал?
- Спрашивал. Никто не видал его.
- Значит, у Лиштуковых хоронится, - сделал вывод Головня. - Больше негде ему укрыться, грызуну проклятому.
Лучина натужно хохотнул, отчаянно прея в меховике.
- Да может, сгинул он давно? По общинам-то метаться - злым духам самая сласть...
Головня в ярости хлопнул себя по коленке.
- Привезёшь мне его тело, тогда только поверю. А до тех пор землю носом рой, но Огонька добудь. И вы все тоже ройте. - Он засопел, свирепо грызя ягоду.
Осколыш подал голос:
- Может, у пришельцев он?
- Может, и у пришельцев, - согласился Головня. - С этой сволочи станется. - Он вздохнул. - Люди нужны. Воины. А воинам - луки со стрелами, ножи и копья. А для ножей и копий - железо. Много железа. А ты, Лучина, даже болванками побрезговал! Скверны, вишь, испугался... Не перебивай! Будешь говорить, когда я разрешу. Надысь Чадник этот божился, что железо доставит, если рыбий зуб ему подгоним. Говорил, санями менять будет. Даже и место предлагал: Белые холмы. Выжига он, конечно, насквозь его вижу, прохвоста, а только нам не до жиру. Прочие-то гости разбегаются как мыши, ничем их не заманишь. Значит, надо соглашаться.
- Откудова ж столько рыбьего зуба возьмём? - спросил Осколыш.
- А сам-то как думаешь?
Кузнец почесал щёку, порытую нарывами.