Страница 71 из 103
Это была глупость, глупость, мгновенная слабость, шарахнувшая по Косторезу обратной стороной: как будто он подстрелил оленя, а олень возьми да и дёрни копытом - прямо в лоб. Горько сожалел он теперь, что слушал мятежные речи. Месть - святое чувство, но есть и нечто большее - предназначение судьбы. Дух, что вложили в него боги. Заветное искусство воплощать незримый мир. Пускай кровь сына вопияла о возмездии, но он, Жар, должен был думать о вечном. Например, о том, что без вождя не будет изваяния. А значит, и бессмертия в веках. Стоило ли тогда жить?
Возле Костореза коптила жировая свечка, огонь выхватывал из темноты масляно желтевший край оленьего пузыря с камушками - забава для ребятни. Всё здесь, у Ильиных, было чужое, и даже запах стоял какой-то неприятный, вонючий, словно прежние хозяева жилища ни разу не морозили его от клопов и блох.
Где-то в сумраке сидели, затаившись, дочери - ни шевеления, ни вздоха, только лёгкое колыхание полутьмы. В сумраке мерцали топазовые зрачки - девки тихо лили слёзы, не смея реветь в голос. Убийца их брата явился подначивать отца на злое дело.
Жар прикрыл веки, безотчётным движением коснулся пальцами оберегов на груди, торопливо зашептал молитву: "Миродержица, мать сущего, останови безумца, не допусти беды. Тебя молю, владычица земли и неба, отвратительница злых чар! Спаси вождя нашего, богоподобного Головню! Ведь он - избранник Твой. Не дай свершиться несправедливости, о Наука, создательница духа и плоти, порази громом злодея, отсуши ему руку, заморочь голову - да не дойдёт до цели своей. Он, обуянный страстями, достоин ли оборвать жизнь великого человека? Ему ли, погрязшему в мелочных обидах, судить о помыслах пророка?". Но сквозь собственный шёпот пробивался из памяти голос Сполоха:
- Ко Льду собрание, земля мне в нос. Убью его. Прирежу, как телёнка. Пусть то зло, что он принёс нам, обернётся против него. Сегодня пал Кострец. Он был за нас. Теперь его нет. Случайность? Врёшь, приятель. Ведовство! Ледовые чары! Они направили гром, не иначе. Чуют, что смерть ходит рядом... Головня заслужил свою участь, земля мне в уши. Ты видел, как он сегодня говорил с нами? Он был мне другом, да. Но теперь он - мой враг. Я - сын вождя, я - ровня ему. Я - Артамонов, чтоб мне провалиться! А он, он... мерзкий ублюдок... Придумал тоже - народ. Что за народ такой? Кто его предки? Будь я проклят! Эта сволочь больше не будет глумиться над нами. Я истребил свой род. Из-за него! Из-за этого подонка. Грех на мне, страшный грех. Чужаки резали Артамоновых, а я сидел и молчал! Молчал! До чего я дошёл, Жар! До чего мы все дошли! Он затуманил нам головы. Небеса не простят этого. Хватит. Довольно. Знаешь что? Я... я заберу эту падаль с собой. Так и сделаю. Коли суждено мне мучиться в Ледовых чертогах, будем мучиться там вместе.
И торопливый, испуганный лепет Костореза:
- Что ты! Что ты! С ума сошёл? Как можно! Кто мы, и кто он! Ты в обиде за жену. Признайся в этом! Ты боишься, что он отберёт её у тебя. Она же - из семьи Отца. А Головня ненавидит Отцов. Боишься, он убьёт её. Вот и вся твоя справедливость. За свою ненаглядную трепещешь.
Но прерывая его, из тьмы излился неумолимый голос:
- Я думал, мы - родичи, Жар.
И Косторез запнулся, в изумлении уставившись на товарища. Тёмные волосы Сполоха в полумраке шевелились как черви, потное лицо отливало медью.
- Поманил тебя вождь, а ты уже и руки ему готов лизать. Эх... - Сполох вскочил, шагнул к выходу. И добавил, обернувшись: - Вижу, не зря тебя мой отец ящерицей величал. И вашим, и нашим... везде пролезешь. Даже хвост потерять готов... Ладно, справлюсь без тебя. Не дрожи. И попрекать тебя не буду. Не за себя же стараюсь - за род.
И вышел в дождь.
- Ты убил моего сына! - крикнул Жар ему вслед.
А может, не кричал? Может, только подумал?
А Головня тем временем сидел в избе ильинского Отца и слушал кузнеца, волею случая попавшего в плен вместе с местными. Кузнец сам вызвался потолковать с вождём - сказал, что знает, где искать металлы. Головня не мог отказаться.
- Мёртвое место, где твои люди копались, нам известно - безблагодатное оно, - говорил кузнец, возя огромными ладонями по своим безволосым коленкам. - Там уж до тебя копались, рыли - ещё при дедах, ага. Видно, сильное заклятье когда-то наложили, что всё железо на глубину ушло. С таким-то лучше не связываться. А вот я тебе скажу, великий вождь, где оно есть, ага. Ты пойди-тка к Широкой реке, да переправься через неё, да иди дальше - увидишь мёртвое место. Вот там металл есть, ага. Только ни к чему тебе туда лезть, потому как металл у тебя под ногами лежит, ага. Тут его ещё древние добывали. Ежели на полдень пойдёшь, увидишь чёрные и серые ямы - не простые то ямы, а железные. У древних ворожба была - не чета нашей, могучая! Слово заветное знали: как скажут его, так им руда и открывалась. Нынче эти ямы по весне в паводке стоят, просто так не подберёшься. К тому ж ещё и большая вода рядом, а там, известно, - пришельцы. А что до камня, ты его на Тихой реке не ищи - плохой он там весь, сыпется. А который хороший, тот на дне. Каменоломня там была когда-то, а потом, видишь, по грехам нашим залило. За камнем тебе надо по большой воде плыть, на полночь. А ежели совсем хороший камень хочешь, то плыви на восток, к Высоким горам. Слыхал о таких? Вот там камень добрый, и много его. Можно и угольком разжиться - на нём металл плавить ай как хорошо! А здесь ты ни камня, ни угля не найдёшь, ага...
Головня жадно слушал. Вот оно, свершилось: нашёлся сведущий человек. Бродяга! На Головню смотрел бестрепетно, хоть и с почтением. Сквозь квадрат окна над его макушкой проглядывало седое небо, точно великан накрыл жилище огромной бородой. Мерклый свет выхватывал из темноты торчащие космы. Говор у него был незнакомый: цокающий, звонко чеканящий.
- Ты не думай, вождь, я к тебе не из страха пришёл - из восхищения. Увидал, как ты со своими людьми пришельцев крушишь, и сердце ёкнуло. Вот, думаю, кто нас оборонит от полуденной заразы. Они ведь кругом: и в Песках, и в Кедровом урочище, и на Сизых горах, ага. Нигде от них не скроешься. Скоро и до нас доберутся.
- Сам-то из какой общины? - спросил вождь без улыбки.
Кузнец прислонил висок к несущему столбу, обнял столб одной рукой, как девичий стан.
- С востока я, - сказал уклончиво. - Из-за большой воды. Ты не знаешь.
- Гляжу, гордый больно. Имя-то тебе как?
Тот опять помялся, прижмурился точно сомлевший пёс.
- Местные кличут Дымником.
- Злых духов, что ли испугался, Дымник? Ты знаешь ли, что духи эти - пыль перед Наукой, нашей богиней?
- Слыхал, ага. - Кузнец втянул носом воздух, пахнущий заболонью и сушёной ягодой. - Эхма, да что уж там, коли так... Осколыш моё имя. Из лёдопоклонников я.
Вождь с любопытством всмотрелся в кузнеца: оспяное, изрытое прыщами лицо, покрасневшие с недосыпу глаза, вздёрнутый нос. Человек как человек. И не скажешь, что еретик. Хотя об Искромёте тоже ведь не сказали бы.
- Пред Наукой все едины: что еретики, что огнепоклонники, - сказал Головня. - Поклонишься богине - примем как собрата. Останешься в лжеверии - наденем кольцо на шею. У нас всё просто.
Кузнец открыл было рот, чтобы ответить, но тут открылась дверь, и внутрь под шум дождя вступил Сполох. Мокрые волосья его облепили перекошенный лик, с кончика ножа в руке падали тяжёлые капли. Странно осклабившись, он воззрился на вождя и тихо заурчал, как голодный волк. Обереги на его груди глухо постукивали, переливаясь чернотой. Он помялся, будто решаясь на что-то, шагнул вперёд и вновь остановился, глубоко дыша. Головня посмотрел в его жёлтые чешуйчатые глаза и мигом всё понял: ноги сами подбросили упругое тело, руки выпрастались вперёд, целясь помощнику в горло. Сполох не устоял, опрокинулся навзничь, зарычал от боли, когда ладони вождя прижали к земле его руку, державшую нож. Кузнец тоже сорвался с лавки, брякнулся коленями на грудь Сполоху, поймал его кулак в свою широкую мясистую лапу, а другой рукой без размаха въехал Сполоху по челюсти. Охотник зашипел от боли, глотая выступившую на губах кровь, дёрнулся и простонал с ненавистью: