Страница 69 из 103
Он выхватил из кожаного чехла нож и погнал лошадь прямиком на пришельца, засевшего за ивовым плетнём. Тот, не видя его, переломил свою палку пополам, зажал в зубах маленькую цилиндрическую железячку, а другую засовывал в лощёную, с серебристым отливом, трубку. Заметив мчащегося на него всадника, заторопился, быстро впихнул оба цилиндрика в отверстия и наставил две чёрные дырки на Головню. Коричневое безусое лицо его с короткой чёрной бородёнкой до ушей сморщилось в натужном прищуре. "Эх, - запоздало подумал Головня, - зря не взяли луков и копий".
Грохнул выстрел, отдача от которого едва не опрокинула пришельца на землю. Мимо! Лошадь перемахнула через плетень, чуть не врезавшись в выступающий бревенчатый край сенника, а вождь на ходу свесился с седла и полоснул врага ножом по тыльной стороне шеи. Услышав вскрик противника, Головня прошептал заклятье от тёмных сил. Затем выпрыгнул из седла и кинулся на пришельца, занеся нож для удара. Противник лежал, зажимая рану на шее. Меж коричневых пальцев сочилась тёмная, словно грязная вода, кровь. На губастом лоснящемся лице дико таращились белки глаз. Из распахнутой пасти рвался мучительный стон.
- Значит, и вы смертны, сволочи! - ликующе вскричал Головня, всаживая ему в грудь хищно сверкнувшее лезвие. - И вам страшно подыхать, уродам!
Полный ненависти, он снова и снова вонзал заалевший клинок в обмякшее тело. А недалеко от него сгрудились всадники и танцевали на одном месте, втаптывая кого-то в землю. В облаке пыли тонула отброшенная громовая палка. Над мычащим, ревущим стадом Ильиных взметались корневища артамоновских плёток. Слышалась ругань, плач и лошадиное ржание. Головня захохотал, потрясая ножом, и, преисполненный упоения от победы, возгласил, устремив взгляд в кожистое с подпалинами небо:
- Вижу Твою длань, о великая богиня! Чую взор Твой, моя госпожа! Да поразишь ты всех врагов так, как поразила их сегодня! Да воссияешь в торжестве и славе!
А затем, повинуясь порыву, с плотоядным рычанием принялся отрезать голову пришельцу.
- Вот что будет с нашими врагами! - ликовал он, за волосы поднимая отрезанную башку над собой. - Так падёт всякий, поднявший десницу на служителей Науки!
Курчавая чёрная голова в его руке таращилась слепыми бельмами. Кровь капала на сухой пырей, стекала по запястью вождя, окрашивая его в багровый цвет. Головня вскочил в седло и поехал мимо размётанных костров, поваленных плетней с поломанными рёбрами-прутьями и раскатанных поленниц с торчащими из-под груды дров ногами в берестяных подмётках.
- Глядите, глядите на ваших бывших хозяев! - кричал он Ильиным, показывая отрезанную голову. - Вы, предатели нашего края, смотрите, какова судьба противящихся Науке! Жалкие лемминги, вы отдались под власть зла и участь ваша будет печальна. Отныне и вовек вы будете пребывать в неволе у сынов света и истины, отрабатывая свой грех. И лишь тот, кто откроет своё сердце правде, кто примет Науку как свою богиню, отказавшись от прошлого, тот войдёт в число избранников Божьих. Вы слышали глас богини, подонки? Мотайте на ус, негодяи! - Он опять поднял голову пришельца над собой, потряс ею, показывая своим людям. - Видите, какова сила Науки? С нею одолеем любого врага. Вот они, ваши демоны, валяются мёртвые. Не помогли им ни чародейство, ни громовые палки. Отныне и впредь будем бить этих темнолицых везде, где видим. Чтоб ни один не ушёл. А вам, мои воины, за храбрость и верность каждому дарю по две Ильинских коровы, по две лошади и по два раба. Оставим мирный труд невольникам, они будут кормить и поить нас, мы же с молитвой на устах станем готовиться к решающей битве с силами зла. Упражняйтесь в стрельбе из лука, занимайтесь копейным и ножевым боем - вот достойное занятие для защитника веры. Так распорядилась Наука и так будет отныне всегда. Знайте же: нет теперь ни Рычаговых, ни Артамоновых. Кровь, пролитая сегодня, навеки породнила вас. Теперь вы - единый народ, великий и непобедимый. Да отнимется язык у всякого, кто помянет прошлое. Да падёт позор и гнев богини на того, кто станет чваниться своим благородством. Я, Головня, самолично закую его и сделаю рабом.
Ликующий крик воинов раскатился над спрятавшимся в суходоле стойбищем, ударился о твёрдое, в морщинах, небо и утонул в шуме волнуемых ветром крон. Разбежавшиеся из становища собаки брехали на непрошеных гостей из зарослей полыни и мёд-травы. Неостановимым гнетущим гулом висел над согнанным людом бабий вой.
- Лучина, Сполох, Хворост, свяжите этих недоносков по пять, - приказывал вождь. - И разузнайте, где табун. А ты, Жар, возьми эту башку и укрась её как-нибудь, чтобы издали было видно. Хочу, чтобы её несли впереди обоза.
Костреца погребли в суходоле, возле самой опушки. Опустили в глубокую яму, завалили землёй, а сверху воткнули нож и положили седло - особое, Артамоновское, с высокой лукой. Так повелел Головня - дабы каждый видал, кто здесь похоронен. В прежние времена старики сами уходили в тайгу умирать, а если смерть настигала внезапно, то хоронили просто, без изысков: закапывали землёй, сверху кидали камни, чтоб покойник не вылез из могилы, жаждая человечьей крови, да ещё выстилали еловыми ветками путь от ямы до жилища, чтоб, если всё же выберется, исколол ноги, идучи к живым. Яроокая, вдова Костреца, закидывалась плачем, обнимая свеженасыпанный бугор, глухо причитала, елозя лицом по сухим глинистым комьям, скребла пальцами по могиле, словно хотела откопать мужа. Всё простила ему сейчас - и небрежение, и обиды, и тяжёлую руку. Головня подступил к ней, поцеловал в белесую макушку, бережно взял под руки.
- Ты среди вдов наисчастливейшая: муж твой первым погиб за Науку. Отныне будет нам проводником в том мире. Помни: умерло тело, но не душа.
Бабы увели её в становище, а Головня взобрался на бугор и обратился к стоявшим вокруг людям с речью.
- Нет высшей чести, чем погибнуть в бою против служителей зла. Каждый да стремится к этому! Таких отличает богиня, а имена их у всех на устах, и память о них вовек не развеется среди живущих. Покуда жив последний приверженец Науки, им будут приносить требы и молиться, как духам добра и света. Можно ли желать большего? Поклянёмся же братья, что отомстим мерзавцам за смерть нашего товарища.
- Клянёмся, - выдохнули воины.
- Поклянёмся, что будем биться за нашу веру и нашу землю, покуда не изгоним последнего негодяя из лесного края.
- Клянёмся!
- Именем Науки поклянитесь до конца дней своих ходить под рукой избранников Божиих, кои поставлены гласить слово богини! Клянитесь не отклоняться от стезей, указанных вам богиней, и не слушать прельстителей, злоумышляющих на веру вашу и вождя вашего.
- Клянёмся!
Короткое, лающее слово, вырываясь из многих глоток, гремело в лощине, а наверху, под известковой кромкой неба кружил огромный бронзовоперый орёл со светло-рыжим подбрюшьем - святая птица, вестник удачи. Точно сама Наука явилась послушать клятву своих детей. И люди, заметив её, воспряли духом, чуя себя спрятанными под крылом богини. И лишь русовласая вдова Костреца продолжала рыдать, вырываясь из рук уводивших её.
Тем же вечером Головня собрал помощников в жилище местного Отца. Сказал:
- Каждому из вас дарю по десятку лошадей из здешнего табуна. И трёх невольников, каких сами выберете.
- Слава вождю! - восторженно просипел Хворост, преданно выкатив водянистые зенки.
И остальные откликнулись:
- Слава!
В жилище было непривычно светло: проёмы окон прикрывали не рыбьи пузыри и не слюда, а скреплённые берестяной оправой кусочки бесцветного сухого льда, сродни тому, который изредка находят в мёртвых местах. Труба над очагом была заключена не в тальниковые прутья, а в деревянные рамы - одна наверху, под крышей, и другая внизу, над самым челом камелька. Богато жили Ильины, что и говорить.
Прислуживали победителям две девки - внучки Отца. Их мать, которую тоже хотели понудить к этому, хищно расхохоталась и плюнула захватчикам в лицо, проклянув их всех до пятого колена. Пришлось оставить гордячку, дав ей по наглой роже. Зато девки, худенькие, дрожащие, противиться не посмели, хоть мать и метала громы и молнии, заклиная их умереть, а не склониться перед вероотступниками.