Страница 52 из 103
Она кричала, задыхаясь от рыданий:
- Я знала, знала! Эта сучка тебе милее, чем я... Ты, выродок... Лупишь жену... мать своего ребёнка... наследника... ради этой паршивки... проклятой вертихвостки... Рычаговской ведьмы... Не стыдно тебе? Эй, люди, спасите! Спасите! Убивают!..
- Замолчи! Замолчи, дура! Язык выдеру!
Искра замолчала и недоверчиво уставилась на Головню. Оба они тяжело дышали, у Искры на щеках расползались красные пятна. Головня шмыгнул носом, отошёл к мешку с молоком, висевшему возле очага, развязал узкую горловину, начал пить, долго и жадно, как лошадь после перехода. Белые ручейки потекли по его бороде, закапали на ровдужную шкуру, расстеленную на полу. Жена смотрела на него, не произнося ни звука. Закончив пить, вождь опять связал жилами горловину мешка, затянул покрепче узел и прохрипел ей напоследок:
- Здесь я всё решаю. Без моего слова и комар не пискнет.
И уже выходя, бросил, словно клеймо поставил:
- Захочу - и тебя невольницей сделаю. Так-то вот.
Снаружи уже собралась толпа. Чуть не половина общины сбежалась на вопли. Голоса родичей глухо рокотали меж каменных стен древней постройки. Стоило Головне появиться, волнение опало и люди напряжённо воззрились на него, настороженные как мыши. Впереди всех, тревожно стискивая рукоять ножа на поясе, торчал Сполох, рядом с ним шушукались Рдяница с мужем, и тут же, скрестив ноги, сидела на растрескавшемся каменном полу бабка Варениха.
- Ну, чего собрались? - пробурчал Головня, зыркая волком.
По толпе пробежал шёпоток, люди замялись, старательно пряча глаза. Вождь опустил взор на бабку.
- Ты что ли людей созвала, корявая?
Та переполошилась.
- Да куда уж мне, милостивец! И так сижу тише воды - ниже травы, о смертушке всё думаю, твоими молитвами только и жива. Разве я девка какая - по стойбищу бегать, людей скликать? Это вон пускай молодые носятся, у них сил много, а мне уж отползать пора. Как пришла я к тебе, родной, так и сижу, с места не двигаюсь, боюсь пошевелиться, чтоб духов каких не разбудить. Они ведь духи-то - ой зловредные бывают! Бывало, дыхнёшь, а они уж тут как тут - на душу твою зарятся, пасти облизывают. Вот и сижу, заклятья творю, а люди идут и идут. Я уж сама у них спрашиваю: "Чего идёте-то? Чай, ни гостей, ни чужаков здесь нет". Молчат, только знай себе топчутся. Ну я и сижу, на речку посматриваю. Она, речка-то, ай как хороша об эту пору...
- Ладно, умолкни, старая. Башка от тебя трещит. А вы расходитесь. Нечего тут стоять.
- А Искра-то как? Жива-здорова? - осмелилась вопросить Рдяница.
- Жива, жива. И вам всем здоровья желает.
Не те это были слова, которые следовало сказать. За последнее время Головня напрочь отбил у своих охоту лезть в его жизнь, и теперь, допустив слабину, почувствовал, что настроение людей неуловимо поменялось. Уже сам вопрос Рдяницы был прикосновением к запретному, а уж неловкий ответ, беззубый и жалкий в сравнении с предыдущими речами, вдруг обнажил перед всеми его уязвимое место. Надо было как-то замять вырвавшиеся слова, показать людям силу, чтобы не подумали, будто он теряет хватку. И Головня рявкнул:
- Кто без моего позволения станет учинять собрание, тому башку с плеч. Так и знайте.
И люди заторопились, заспешили, разбредаясь в сумерках, и вскоре лишь бабка Варениха осталась сидеть на прежнем месте, будто и не слышала окрика вождя.
- А ты-то, старая, чего притулилась? Оглохла что ль? - спросил Головня.
- Пригрелась, сердешный. Ты уж не гони меня, дряхлую. Посижу, кости расслаблю, а там и поковыляю.
Головня шмыгнул носом и вернулся в жилище.
В бурлящем дыму покачивались костяные фигурки богов, привязанные к перекладине под острым потолком - багровый Огонь, белый Лёд, чёрные, коричневые и жёлтые духи здоровья и силы, угольноглазая Наука с волосами-ветками. Вождь поднял к ней глаза, произнёс, молитвенно сложив руки:
- Во имя Твоё, о великая богиня, собрались мы здесь. Да пошлёшь нам мудрый совет.
И все нестройно подхватили:
- Слава Тебе, о мудрая Наука!
Головня обозрел гостей, сказал, зачёрпывая горстью голубику из берёзового туеска:
- Мы думали, демоны оставили нас, смирившись с неудачей. Но они по-прежнему здесь, завистливые и злые. Ни дня покоя от них. Значит, такова судьба детей Науки - извечно противостоять злу. Если демоны прячут от нас металлы, наша вера поможет найти их. Металлы отыщутся, и враги наши будут посрамлены. Так будет, ибо по другому не может быть. Знайте это.
Пепел, как всегда, преданно лупал глазами, внимая вождю. Ни единой мысли не виднелось на его лице, и только зловеще белели в полумраке растрескавшиеся человеческие кости, которые он по щегольству нацепил на одежду: голени к голеням, кисти - к кистям. Жар-Косторез привычно глядел в землю, гладил куцую бородёнку. Сполох почёсывал мочку уха, не сводя с Головни внимательного взгляда. Все помощники были в сборе, не хватало только Лучины, который со дня на день должен был вернуться из зимника.
- На холме, среди этих стен, мы металлов не нашли, - продолжил Головня. - Значит, надо копать в другом месте. Согласны? Чего молчите?
- Мы будем копать, где скажешь, великий вождь, - выдохнул Пепел.
Сполох задумчиво кивнул, а Жар-Косторез, нерешительно взглянув на товарищей, опять потупился.
- А может, нашли металл-то? - предположил Головня. - Может, скрывают, сволочи?
- Мы перетряхнём всё стойбище, о великий вождь! - взвизгнул Пепел.
Головня не обратил на него внимания - он ждал ответа от Сполоха. Тот вздохнул, поднимая с бронзового блюда сушёного леща.
- Кабы нашли, вся община знала бы, земля мне в глаза. Разве ж такое скроешь? Да и зачем?
- А по злобе своей. По упрямству. По козням Огненным.
Сполох пожал плечами. Жар-Косторез бегал глазами с одного на другого, тщился угадать мысли сидящих, чтобы не дай Наука не попасть впросак. Пепел тоже молчал, ожидая приказов - самостоятельно думать был не приучен. Кабы не сестра, прозябал бы среди прочих Рычаговых, дубина стоеросовая, с досадой подумал Головня. Вот кого надо в совет взять - Зарянику! Но рановато ещё - слишком юна. Да и заслуг маловато. Пепел - тот хоть зверя бил да в мёртвом месте копался, а у девчонки всего достижений, что вождю прислуживала.
Заряника была тут же, в жилище - хлопотала у очага, разливала из мешка кислое молоко по глиняным кружкам. Головня покосился на неё, скользнул взглядом по гибкому стану. И тут же царапнуло по сердцу - девку на совет пустил, а жену выгнал. Сказал ей: "Погуляй пока. Нам погуторить надо", и выпроводил прочь. А она, зараза такая, даже не возмутилась - просто кинула на него презрительный взор и вышла, набросив кожух. Гордячка. Побыстрей бы ей разродиться, а там уж и порвать опостылевшие узы. Пускай живёт у отца.
Головня повернулся к Пеплу.
- Слышал, многие твои родичи негодуют на меня, упорствуют в суевериях. Уйти хотят. Таким доверия нет. Обманут, предадут, ударят в спину. Кабы наткнулись они на железо, пожалуй, смолчали бы, а? Как думаешь?
- Да кто так говорит, вождь! - воскликнул тот. - Ошмётки, огрызки, грязь. Золовик с дружками, да Уголька семья. Ну, ещё пара старух. А прочие все за тебя. Жизнь отдадим. Разве от наших что скроешь? А тем паче - железо. Уж мы бы знали, клянусь Наукой.
- Славно, славно. Но ты всё же держи негодников под присмотром. Пускай помнят: они живы, пока мне угодно. По справедливости давно пора вырвать куст вместе с корнями.
Пепел поёжился. Промолвил тихо:
- Сделаю как прикажешь, вождь. - И понурился - испугался за своих. Сидело всё-таки в нём тяготение к роду, не хотело уходить. Значит, тоже нестоек. Подозрителен.
- Копать будем с южной стороны холма, - объявил Головня. - Там много железных реликвий. Чай, не случайно.
Сполох заёрзал, догрызая леща, осторожно полюбопытствовал:
- А лошадей где пасти станем?
- Что ж, разве мало вокруг лугов? - удивился Головня.