Страница 47 из 103
Головня теперь не ложился спать без охраны. Боялся покушения. В охранники всегда брал Рычаговских мужиков. Но даже в жилище, оставаясь наедине с женой, не находил покоя. Искра рычала на него, как разродившаяся сука на пришлого кобеля, выговаривала за каждую мелочь, и Головня едва сдерживался, чтобы не огрызаться в ответ. Беременность жены служила ей защитой. Как ни досадовал он на неё, но ругаться с матерью наследника не хотел. Она называла его убийцей и отступником, а он молчал. Она швырялась посудой в неуклюжих охранников, сбивавших горшки косолапыми ногами, он сносил и это. И лишь когда она принялась драть за волосья Зарянику, Головня взял её за запястья и тихо произнёс: "Уймись". Жена вырвалась, начала орать на чём свет стоит. А Головня смотрел на неё, расхристанную, погрузневшую, с набрякшими от недосыпа синяками под глазами, и думал: не бывает друзей, бывают люди, которые нам необходимы. Сколько сил он потратил, чтобы добиться этой девки - а теперь нужна ли она ему? Нет больше страсти, нет мечты, изрублена ножами палачей, заплутала в кронах местных сосен, нет больше тихой готовности разделять все беды и радости ближнего, а без этого какая семья? Название одно, а не семья. И он вспоминал отца, оравшего на мать, вспоминал свой тогдашний стыд за родителей, и вдруг начинал по иному думать о них. И отец больше не представлялся ему таким уж злым, а мать - средоточием заботливости и доброты. Теперь он прозревал то, чего не мог заметить тогда - мучительную невозможность двух людей преступить обычай ради душевного покоя. "Поскорей бы всё закончилось", - думал он, в очередной раз слушая ворчание жены. Думал - и сам ужасался своим мыслям. Почему закончилось? Как? Ведь он не собирался бросать жену. Но уже подспудно искал предлог для расставания, и заранее печалился разлуке, потому что чувствовал, что перечёркивает таким образом прежнюю жизнь.
Иногда в пути налетали вьюги, хлестали по лицу колкими крыльями. Приходилось останавливаться, пережидать непогоду. Однажды посреди бела дня на общину обрушилась настоящая пурга: ветер сбивал с ног, норовил разметать всю поклажу. "Лёд явился по наши души, - говорили общинники. - Чует, куда идём".
Чтобы не замёрзнуть, пришлось ставить шкурницы. В них просидели до следующего дня. Выходили только по нужде или чтобы подкинуть сена скотине. Когда ветер унялся, недосчитались быка и двух лошадей - их сожрали волки. Что делать? Раскидали вещи по другим саням, ссадили мужиков-невольников. Печальные горемыки побрели в плетёных снегоступах, меряя палками глубину сугробов.
Головня прикидывал: через пяток дней они будут в Гранитной пади, а оттуда рукой подать до излучины, где начинаются Ивовые пустоши. За этими-то пустошами и лежит мёртвое место. Никто из Артамоновых никогда там не был, но вся тайга знала - туда лучше не соваться, погибнешь. Потому-то и рвался в мёртвое место Головня. О колдуне ведь тоже говорили, что хуже его нет никого в этом мире. И чем всё обернулось? Значит, и мёртвое место не так страшно.
"Лишь бы успеть до оттепели", - думал Головня. Как оттепель грянет, уже не пробьёшься: лёд растает, берега развезёт в грязи, начнут преть болота, плодить комаров. Хотя нет худа без добра - растаявший снег обнажит прошлозимнюю траву. Будет чем кормить скотину. Всё лучше, чем ломкие ветви лозняка. Да и леса оживут к вящей радости охотников. Может, не так и плохо, если потеплеет? "А скарб как волочь? - тут же задавался вопросом Головня. - На своём горбу? Или бросить его?". Сомнения изводили хуже бескормицы.
А тут ещё река начала петлять, точно запутывала людей. Взбешённый Головня приказал идти напрямик, срезать извивы русла. Сполох сунулся было с возражениями - получил нагоняй. "Не смей спорить со мной, - орал вождь, потрясая кулаками. - Советчик выискался! Был бы умный, сам бы стал вождём. А сейчас молчи и не вякай".
Полезли через бурелом, рубя заросли тальника и голубики. Сани цеплялись друг за друга, застревали меж деревьев, быки и лошади спотыкались о спрятанные в снегу корни. Возницы, причитая, распрягали их, вместе с бабами тянули сани, проваливаясь по колена в сугробы. Волки, обнаглев, подкрадывались к оставленной без присмотра скотине, прыгали на быков, стараясь вонзить зубы в заросшую длинной шерстью глотку. Охотники отгоняли их, пускали стрелы в хищников, но ни одного не подстрелили. Головня негодовал. "Вижу, каково ты людей учишь, - выговаривал он Сполоху. - То-то у них охота нейдёт". Сполох вымещал обиду на охотниках, те огрызались в ответ. Бабы неистово ругались, поливая вождя и всех вокруг, мычали быки, гомонили возницы. Головня подгонял озверевших людей: "Злые духи нас водят, не хотят пускать в мёртвое место. Цель близка. Не останавливаться!". Отдельно обращался к Рычаговым: "Мёртвое место - ваш путь к свободе. Помните об этом!". И невольники помнили: рыча от натуги, толкали сани и тащили за собой упирающихся, изнурённых лошадей. В ожесточении поломали двое саней: те перехлестнулись полозьями, уткнулись носами в заснеженный распадок - рабы с досады дёрнули их в разные стороны, сани и развалились. Разъярённый Головня крикнул им: "Сами тащите теперь добро. Вьючить скотину я вам не позволю". Рычаговские мужики сделали из шкур большие заплечные мешки, перевязали их сверху сушёными жилами, пришили по два ремня, чтобы вдевать руки. Погрузили туда весь скарб и понесли на спинах, торя путь снегоступами. Вождь только усмехнулся: могут же, когда захотят! За ними, лопаясь от злости, побрели бабы.
Наконец, пробились к новому изгибу русла. Счастливые, скатились по пологому берегу, вывалились на скрытый под снегом лёд. Оглядевшись, подсчитали потери: двое саней, один бык и две лошади. "Могло быть и хуже", - подумал Головня. Но вслух произнёс:
- Мы посрамили демонов Огня и Льда, прошли через лес. Радуйтесь, братья! Мы показали свою силу.
А над ним, свирепея, неистовствовала пляска духов, и клыкасто щетинилась соснами тайга, как огромная распахнутая челюсть, готовая вот-вот перекусить крохотных людишек.
Запасы мяса скоро иссякли, и Головня разрешил заколоть быка. Этого хватило ровно на сутки, после чего убили ещё одного. Артамоновы уплетали мясо за обе щеки, злорадствуя над вождём, Рычаговы же пребывали в печали - боялись, что вождь отступит. И тогда прости-прощай, долгожданная свобода. Но Головня не отступил.
До Гранитной пади добрались только через два пятка дней. К тому времени рабы волокли уже добрую половину саней и скарба. Быков сожрали всех, лошадей пока не трогали. Вождь ходил по стоянке, подбадривал родичей: "Ничего, скоро конец нашим невзгодам". За ним неотступно следовал брат Заряники, доносчик, настороженно озирался, ловя ухом проклятья Артамоновых: "Сучий потрох", "Чтоб ему провалиться", "Росток от колдовского древа". Головня тоже слышал эти слова, но молчал. Пусть их ругаются, лишь бы шли. Мёртвое место всех помирит.
На второй день после Гранитной пади вышли к снежному полю. Тут и там в голую равнину наплывами врезались еловые рощи, меж которых жиденько бледнели заросли тальника.
- Неужто Ивовые пустоши? - изумился Головня. - Не рано ли?
Двинулись по полю, пересекли его, вышли к опушке ельника. Вождь чесал в затылке - куда теперь? Сполох пробурчал:
- Непохоже на ивняк. - И замолчал, прикусив язык.
Головня отмахнулся - там разберёмся.
Двинулись на север, оставляя за собой цепочку прорубей и метки из навозных лепёшек. Опять пришлось пережидать пургу и отбиваться от волков. Теперь даже Рычаговы возроптали - решили, что Головня ведёт их на убой. Говорили меж собой: "Не надо уже этой свободы - живыми бы остаться". А однажды вечером по стоянке с диким верещанием вдруг пронёсся охотник, кричавший: "Всё равно погибать!" - подскочил к успевшей зарасти тонким ледком проруби и сиганул в воду, только его и видели. Головня протолкался сквозь сгрудившуюся толпу родичей, посмотрел на плавающие в чёрной воде льдинки, обернулся. Хотел спросить: "Кто таков?", но вместо этого просто окинул взором общинников - кого не хватало? Не хватало Золовика, вдового кума Рдяницы, косца из первейших. Двое детей его, уже подростки, потеряно топтались возле ближнего жилища, испуганно тараща большие голодные глаза. Вождь встряхнул вихрами, выискал в толпе Искру, подошёл к ней, раздвигая плечами собравшихся.