Страница 18 из 103
- Он унизил и растоптал нас, прах его побери, а с нами - и всех загонщиков.
Правда, святая правда!
Головня вспомнил, как давным-давно спросил у Пламяслава: отчего пролегла вражда меж Отцом и вождём?
Старик ответил: оттого, что Отец унизил вождя у всех на глазах. Было это давно, когда Сполох ещё не умел держаться в седле и не получил взрослого имени. Однажды, желая потешить дитё, вождь вырезал ему фигурку медведя, и сказал при этом: игрушка - твоя, никому не давай её - потеряешь, новую не жди. Сполох так и поступил: ни с кем не делился, забавлялся сам, а остальные глядели и завидовали. Дошла о том весть до Отца Огневика. Страшно разгневался Отец. Вечером, на обряде, назвал вождя кощунником и святотатцем, нарушителем Огненных заповедей: где это видано, чтобы вещь принадлежала одному, а не многим? Прокляните того, кто скажет: это - моё, а то - твоё. Втопчите отступника в грязь. Так сказал Отец, и вся община склонилась перед ним, негодуя на вождя. С тех пор вождь затаил злобу на Отца.
И вот они сидели в жилище плавильщика: Головня, Сполох, его отец, мачеха и Искромёт. Стыло дышали земляные стены, колыхались в волнах тепла засохшие корни под потолком. Сполох цедил проклятья и скрёб ногтями голую грудь. Вождь и Искромёт молча хлебали моховой отвар. Плавильщик шепнул что-то на ухо вождю. Тот хмуро глянул на Головню исподлобья, спросил:
- Что не пьёшь-то? Не по вкусу наше угощение?
Загонщик уронил взгляд на кружку, которую держал в ладонях. Неторопливо поднёс её к губам. Отвар был злой, вонючий, яростно обжигал глотку.
- Не по вкусу, - подтвердил вождь. - А всё из-за старика. Если б не он... - Вождь побагровел, сжал кулак, потом сказал, успокаиваясь: - Я помню, как ты пошёл со мной в мёртвое место. Остальные струсили, а ты пошёл.
- Тебя отличила судьба, Головня! - промолвил Искромёт.
Но Головня не дал обмануть себя ложной любезности. Он помнил, какими глазами взирала Искра на плавильщика, помнил, как наматывала себе на палец русый локон, разговаривая с бродягой, и как улыбалась кончиками губ, увлечённая беседой. Несомненно, то были чары, коварное волшебство, исходящее от него. Он говорил о знаке судьбы и воле неба, но Головне, когда он слушал его, вспоминался голос Искры, и её слова, сказанные с таким восхищением: "Искромёт зовёт их артефактами". Плавильщик улыбался, не разлепляя губ, а Головня глядел на него и видел такую же точно улыбку Искры, обращённую к нему.
- Головня - наш человек! - грохнул Сполох, хлопая загонщика по плечу. - Наш!
Вождь поднял руку, замыкая ему уста.
- Отец не может отнимать у нас Большого-И-Старого. Так?
Все уставились на Головню в ожидании ответа. За спинами сидящих мокрыми пятнами расплывались каменные тени, и холод вползал под кожу, и слышалось где-то: "Лё-о-од, лё-о-од!".
- Но он же - Отец, - сказал Головня, опуская взор.
- А я - вождь! Кто тебе ближе - я или он?
Сполохова мачеха сказала:
- Старик хочет сделать вождём Светозара...
Вот уж дудки! Всякий знает - родным Отца заказан путь в вожди. А Светозар - его зять.
- Он думает, что может всё, - с ненавистью процедил Сполох.
- Если б не он, Искра была бы твоей, Головня, - проговорила мачеха.
Голос у неё был мягкий, заботливый - не женщина, а хлопотливая чайка. А слова её - подлый искус. Вся община знала про него с Искрой. Знала и молчала. Шашни меж родичей - обычное дело. Лишь бы не женились.
- Отцы лгут, Головня, - прошелестел Искромёт.
- Старикашка свихнулся, пора дать ему по зубам, Лёд меня подери, - напирал Сполох.
- Их надо избирать, как избирают вождей.
О духи тепла и света, куда он попал? Уходи, Головня, уходи!
Страшное подозрение осенило его. Он взглянул на Искромёта, и тот усмехнулся. Мрачным нимбом горели его волосы - чёрные и блестящие как уголь. Не люди собрались здесь, а демоны.
Сполох - демон гнева: тревожил дремлющую ярость, тянул из Головни гнев.
Зольница, жена вождя - демон соблазна: искушала чужой прелестью, сулила наслаждение.
Вождь - демон честолюбия: разжигал тщеславие, лелеял хрупкий росток неуёмных мечтаний.
С ними всё было понятно. Но каким демоном был плавильщик?
И снова, как бывало не раз, в памяти Головни всплыло детство, один из дней, когда мать после ссоры прижимала его к себе и горячо шептала: "Держись Отца Огневика, сынок! Меня не будет, он тебя пригреет. Держись Отца Огневика!".
Матери не стало. Но пригрел его не Отец Огневик, а Пламяслав, мудрый и печальный старик, переживший почти своих детей.
А вождь тряс бородой, словно медведь, и призрачно мерцали его зубы, белые как мел. Искромёт улыбался - лукавый крамольник, неуязвимый владыка зла.
И вдруг - будто тёмное масло замерцало в его ладони.
- Гляди, парень, гляди!
Головня вздрогнул, подался вперёд. А плавильщик осклабился чернозубо и протянул ему под нос странную штуку - хватай!
Продолговатая, гладкая с выщербинами, слегка изогнутая, штука словно таяла в руке. Свет плавал в грязной желтизне. Медь?
Вещь древних! Ещё одна. О Великий Огонь...
А Искромёт, разбитной бродяга, говорил ему:
- Ох уж эти Отцы-мудрецы. Стращают вас скверной. Пугают тёмными чарами. - Он покрутил реликвию в пальцах. - Хочешь? Возьми. Мне не жалко.
Головня закусил губу. Твои происки, Лёд!
- Отец Огневик говорит, что...
- Врёт твой Отец Огневик! И все они врут! - Искромёт поманил его пальцем и сказал, понизив голос: - Если Огонь - добро, а Лёд зло, почему мы пьём воду, а не пламя? Почему в болезни нас сжигает жар, а не холод? Соображай, парень. Соображай.
Его слова перекатывались в голове, словно камешки на дне серебряного блюда, звуки плескались, как кислое молоко в мешке.
- Господь торит себе путь. Он послал вам Большого-И-Старого, чтобы вы попали в мёртвое место. А Большой-И-Старый - это всегда благо, что бы там ни говорил ваш Отец. Когда наш учитель вернулся из мёртвого места, он сказал: "Я принёс вам добрую весть". Ныне я принёс эту весть тебе и твоей общине. Знай же: истинный Господь - не Огонь, а Лёд.
Вот оно что! Лёдопоклонник!
Будто остолом ударило Головню при этой мысли, а в лицо дыхнуло холодом, хотя в жилище было жарко. Еретик! А они ещё слушали его, развесив уши. Отец Огневик был прав.
О Великий Огонь, не дай пропасть!
И сразу вспомнилось гадание в женском жилище, и жутко стало от мысли, что устами Головни тогда говорили тёмные демоны. Не зря он спрашивал о еретиках - то был знак, предчувствие наползающего зла, смрадное дыхание лютого бога, от которого нет спасения. Он испытывал Головню на прочность, и загонщик поддался ему, замороченный судьбой.
Искромёт произнёс, сжав кулак:
- Мы вернём твоих сородичей в лоно истинной веры. Вам не придётся больше плясать под дуду Отцов.
И тут же вспомнился хищный лик Отца Огневика, и его прищуренные острые глазки, и голос - пришепётывающий, будто шуршание полозьев по голой земле: "Или Огня не боишься? Он, Огонь-то, всё видит".
А вокруг летали слова, как ошмётки пепла над пожарищем, и ядовитой крамолой насыщалось жилище.
- Отца изгнать - и дело с концом, забери его земля.
- Сам уступит. Огонь уйдёт, и он уйдёт. Так будет!
- Отцы-хитрецы, удалые молодцы! Уж сколько я с ними дело имел, а всё одно и то же...
- Собачатиной детей кормим...Если мужики не начнут, бабы голос подымут.
И дивно, и страшно было слышать это: словно под потолком кружились обрывки чужих снов, а Головня по чьей-то оплошности заглядывал в них. Чудеса, да и только!
Вождь перегнулся, положил ему руку на плечо.
- Помню твоего отца, Головня. Он был добрым загонщиком и верным товарищем.
О боже...
Искромёт засмеялся:
- Он уже наш друг. Наш хороший друг Головня. Лёд не посылает благословение абы кому. Он знает, кого выбрать. Он выбрал тебя, Головня. Иначе ты не пошёл бы в мёртвое место. Ты - наш, Головня.