Дантон

Но если в первой половине дня группа Дантона — Барера могла испытывать радость и тешить себя иллюзиями, то на исходе того же дня эта радость должна была померкнуть, а иллюзии — рассыпаться в прах.

Анрио не распустил народных войск. Напротив, он держал их наготове и ожидал только сигнала.

В пять часов вечера сигнал был дан.

Неустрашимый Марат, явившись в Ратушу, произнес полную огня призывную речь. Под общие аплодисменты Друг народа поднялся на башню Ратуши и сам ударил в набат.

Тотчас же откликнулись десятки секционных колоколов.

Столица вновь загудела.

Под этот не прекращающийся ни на секунду звон окончился вечер, прошла ночь и наступило следующее утро. Оно ничем не напоминало утра прошедшего дня.

На этот раз Конвент действительно был полностью окружен армией революции.

Стотысячное войско заняло все прилегающие к Карусельной площади улицы и переулки. Сто шестьдесят три орудия были направлены на окна зала заседаний.

Жирондисты, совершенно обессилевшие от пережитых волнений и бессонных ночей, мрачно занимали свои места. Они знали, что несколько часов назад по приказу революционных властей были закрыты и конфискованы все их газеты. Они знали также, что Революционный комитет издал постановление об арестах Ролана и Клавьера и что вследствие бегства Ролана только что схвачена его жена. Они знали, наконец, что сегодня всем им не уйти от расплаты.

В начале заседания были оглашены депеши из департаментов, которые определили весь последующий ход дебатов.

Из Вандеи сообщали, что артиллерия, провиант и боевые припасы республиканцев попали в руки мятежников. В департаменте Лозер начиналась гражданская война и лилась кровь патриотов. В Лионе, сообщения из которого давно уже носили тревожный характер, вспыхнул роялистско-жирондистский мятеж, были замучены восемьсот якобинцев-демократов.

Жирондисты понимают, что врагам нельзя дать опомниться. Один из наиболее злобных ораторов партии, Ланжюине, бросается к трибуне.

Не обращая внимания на рев галерей и верхних рядов, укоряет Конвент за его «слабость», требует уничтожения Коммуны, издевается над санкюлотами…

— Спускайся с трибуны, — кричит возмущенный до бешенства депутат Горы, бывший мясник Лежандр, — а не то я убью тебя!

— Сначала добейся декрета о превращении меня в быка, — иронизирует Ланжюине.

Лежандр направляет на оскорбителя пистолет. И с той и с другой стороны спешат на помощь. В воздухе сверкают кинжалы и шпаги.

Свалку пресекает выступление делегата от властей Парижского департамента.

— Представители нации, — говорит он, — вот уже три дня, как граждане Парижа не расстаются с оружием. Народ устал и не хочет больше откладывать своего счастья. Спасите его, или он заявляет вам, что сам будет спасать себя!

Эти слова отрезвляют Собрание.

Несколько голосов из напуганного «болота» призывают к «временному аресту» лидеров Жиронды.

Барер еще раз пытается исправить положение.

Желая избавить бриссотинцев от ареста, он предлагает от имени Комитета общественного спасения, чтобы перечисленные в петиции депутаты добровольно сложили свои полномочия.

Но монтаньяры дружно протестуют.

— Если они невиновны, — заявляет Билло-Варенн, — пусть остаются, если виновны — пусть будут наказаны.

Билло предлагает поименно вотировать обвинительный декрет.

Завязываются прения. Их нарушает новая суматоха. Кто-то из депутатов кричит, что, когда он захотел выйти из зала, его не пропустили: все проходы заняты вооруженными людьми!

Барер проявляет высшую степень возмущения. Он обличает «новых тиранов». За «самоуправством» народа он видит руку Лондона, Мадрида или Берлина.

Его поддерживает Делакруа.

Дантон, до этой минуты мрачно молчавший, вдруг тоже возвышает голос. Он требует декрета о строгом наказании человека, осмелившегося держать Конвент в состоянии осады.

Анрио немедленно вызывают для объяснений.

Но тот и не думает являться.

Тогда Барер предлагает всем членам Конвента сообща выйти к вооруженному народу, с тем чтобы продемонстрировать свою независимость.

Большинство депутатов во главе с председателем Эро де Сешелем поднимаются со своих мест. Только Марат и группа его сторонников остаются в пустеющем зале.

Процессия двигалась в полном молчании.

Впереди медленно шел председатель, надевший шляпу в знак печали. За ним следовали жирондисты, «болото», монтаньяры — все с непокрытыми головами. Вооруженные санкюлоты с любопытством разглядывали своих избранников.

Дойдя до ворот, выходивших на Карусельную площадь, депутаты остановились. Дальше ходу не было. Дальше тянулся необозримый лес пик и штыков.

Послышался цокот копыт. Навстречу Эро подъезжал Анрио в полной парадной форме, держа руку на эфесе сабли.

Председатель прочитал декрет о снятии караулов и удалении вооруженной силы. Анрио молча смотрел на читавшего. Тогда тот с упреком в голосе тихо спросил:

— Чего же хочет народ? Конвент озабочен только его счастьем.

— Народ восстал, — сухо ответил Анрио, — не для того, чтобы выслушивать красивые фразы, а для того, чтобы отдавать приказания. Он желает, чтобы ему были выданы изобличенные преступники.

В рядах депутатов произошло волнение.

Анрио осадил коня и громко приказал:

— Канониры, к орудиям!

Кто-то взял Эро под руку и оттащил в сторону. Депутаты повернули обратно. Надо было продолжать заседание.

Теперь все было ясно.

Едва установилась тишина, монтаньяр Кутон, обведя своих коллег насмешливым взглядом, сказал:

— Члены Конвента должны быть спокойны за свою независимость: вы вышли к народу и всюду нашли его добрым, великодушным, неспособным покуситься на безопасность своих избранников…

Из рядов Жиронды раздалось свирепое рычание.

Кутон продолжал. Он потребовал немедленного ареста всех обвиненных петиционерами депутатов.

— Дайте Кутону стакан крови! — съязвил Верньо. — Он хочет пить…

Но взаимное острословие ничего не могло исправить. Народ твердо выразил свою волю, и Конвенту оставалось лишь декретировать арест двадцати девяти главных представителей Жиронды.

Дантон в течение всего этого времени не проронил больше ни слова. Его соседи обратили внимание на то, что он выглядел утомленным и пристыженным.

Впоследствии кое-кто вспоминал, что трибун вел себя в конце этого дня весьма противоречиво. Сначала он потребовал голову Анрио, затем во время шествия к Карусельной площади он, будто бы смеясь, сказал тому же Анрио:

— Не бойся, продолжай действовать по-своему…

А еще позднее, когда все уже было кончено, Жоржа видели вместе с народным генералом у стойки в буфете. Дантон подливал вино в стакан хмурившемуся Анрио и ласково уговаривал:

— Ну ладно, не сердись…

Все это весьма похоже на правду. Поняв, что план его окончательно провалился, Жорж по своему обыкновению быстро перестроился, меняя ориентацию прямо на ходу…

Итак, после года борьбы и трех дней агонии Жиронда пала. Революция вступала на новый этап. Теперь правящей партией становилась партия якобинцев — монтаньяров.

Казалось бы, Жорж Дантон, объединившийся, наконец, с Горой, мог считать себя победителем.

В действительности он был побежденным.

Ибо теперь он вставал лицом к лицу с Робеспьером, Маратом, парижскими санкюлотами — той грозной силой, на которую он до сих пор лишь опирался в своих хитроумных комбинациях.

Прежде он мог лавировать между крайними партиями — это было его поле боя, его стихия; здесь он чувствовал себя непобедимым и неуязвимым.

Теперь он сам отходил в крайнюю партию, ибо справа от него никого больше не оставалось. Место лавированию должен был уступить или твердый союз с демократами, или принципиальная борьба с ними. Матерый вожак «болота» на первое был неспособен, во втором — неизбежно проигрывал.