Дантон

Те, кто хотел сберечь Людовика от казни, могли идти на любые выверты и ухищрения, но лишь до известного предела. Перейти предел — значило погибнуть.

Дюмурье вспоминал впоследствии, что во время своего январского пребывания в Париже он потратил много сил и стараний на то, чтобы заинтересовать видных членов Конвента в сохранении жизни Людовику XVI. При разговоре с Дантоном он с величайшим удивлением заметил, что его собеседник, еще вчера склонявшийся к соглашению, теперь вдруг стал непреклонным.

Дюмурье показалось, что он понял причину этого. Он узнал, цго бывший министр Бертран де Моллевиль, эмигрировавший в Англию, желая спасти короля, прислал в Конвент пакет с документами, доказывавшими, что в период Учредительного собрания многие обманывали Людовика и вели с ним переговоры с целью вымогательства денег. Дантон, утверждает Дюмурье, который был бы особенно скомпрометирован обнародованием этих бумаг, приложил все старания к тому, чтобы похоронить их вместе с королем.

О бумагах Бертрана сообщают и другие лица. По-видимому, этот факт имел место. Бумаги скрыл новый министр юстиции, расположенный к Дантону, Доменик Тара.

И все же Дюмурье ошибается. Боязнь материалов Бертрана — это лишь частный момент, который не мог определить поведения Дантона в январские дни. Основа была глубже и заключалась в том, что Дантон, так же как и английский премьер Питт, понял полную невозможность спасения Людовика.

В октябре он говорил Ламету:

— Я сделаю все, если у меня будет хоть один шанс на успех. Но если я потеряю всякую надежду, объявляю вам: я не желаю, чтобы моя голова пала вместе с его головой. Я буду среди тех, кто его осудит…

Теперь шанса на успех не было. Это и определило дальнейшее поведение Жоржа.

Дантон вернулся в Париж 14 января, в день, когда началась подача голосов по вопросу о приговоре.

Характерно, что ни 14, ни 15 он не пошел в Конвент. Он все еще выжидал.

Зато 16 он явился, преисполненный бодрости, и голос его сразу же загремел на весь Манеж.

Он с жаром накинулся на жирондистов. Он решительно отбросил их попытку спрятаться за систему голосования: для осуждения короля не требовалось двух третей голосов, вполне достаточно было простого большинства, ибо простым большинством утверждалась республика! Столь же решительно отверг он последние надежды на акции зарубежных правительств: свободный французский народ не мог вступать ни в какие переговоры с тиранами!

Жорж был так активен и так бесцеремонно вмешивался в прения, перебивая других, что один из приятелей Бриссо не выдержал и со злобой воскликнул:

— Ты еще не король, Дантон!..

При поименном голосовании он заявил:

— Я не принадлежу к числу тех «государственных людей», которые не понимают, что с тираном не вступают в сделку, что королей нужно поражать только в голову, что Франции нечего ждать от Европы и надо полагаться только на силу нашего оружия. Я голосую за смерть тирана!..

Когда Дантон произнес эти слова, в рядах умеренных кто-то испустил возглас изумления; по-видимому, некоторые из жирондистов до конца надеялись на своего временного союзника. Впрочем, большинство их поступило так же, как он: боясь разгневанного народа, «государственные люди» проголосовали за смерть того человека, жизнь которого они так настойчиво и упорно отстаивали два с лишним месяца подряд.

Это было первое серьезное поражение Жиронды в борьбе против Горы.

Осужденный большинством голосов, Людовик XVI был казнен утром 21 января 1793 года на площади Революции при огромном стечении народа.

Момент казни предполагалось отметить пушечным выстрелом. Этого, однако, не сделали, ибо, по словам одного журналиста: «…голова короля не должна производить при падении больше шума, чем голова всякого другого преступника…»

Историки много спорили о причинах странного поведения Дантона в дни королевского процесса. Особенно непонятным казалось то обстоятельство, что он, монтаньяр, один из главарей Горы, долгое время хотел спасти монарха и в этом вопросе вольно или невольно оказался горячим союзником Жиронды.

Что побуждало его так действовать? Мягкосердечие? Или подкуп? А может, и то и другое?

Все это вполне допустимо. Дантон был доступен жалости и любил деньги. Но объяснять этим все — значило бы слишком примитивизировать великого якобинца. Дело было гораздо сложнее, и заключалось оно в общей политической линии Дантона — признанного вожака «болота».

Он никогда не был стопроцентным республиканцем, и новый строй Франции он принимал как неизбежное, но временное зло. Его идеалом оставалась «революционная монархия». Он, правда, давно уже разочаровался в Людовике XVI как короле. Но он не хотел его смерти, ибо не хотел полного разрыва с монархическими формами государства. Стать «цареубийцей» было для Дантона не легко, и он пошел на это только тогда, когда ясно понял, что его идеал в данное время абсолютно неосуществим, а сопротивление будет равносильно гибели.

Но когда он это понял, колебания его оставили. Он предвосхитил поведение Жиронды, отмежевался от нее, но потащил ее за собой. Бриссотинцы позже Дантона догадались о том, что их карта бита. Они слишком долго колебались и поэтому, капитулировав в вопросе о короле, все же не спасли себя от народной ненависти. И от этого их злоба к Жоржу Дантону, человеку, который их опередил и сумел выйти сухим из воды, стала еще большей.

Через десять дней после казни Людовика XVI Жорж Дантон бросил с трибуны фразу, вызвавшую рукоплескания всего Конвента:

— Вам угрожали короли; вы швырнули им перчатку, и этой перчаткой оказалась голова тирана!

Речь Дантона от 31 января 1793 года снова была программной. На этот раз оратор наметил программу войны, войны против монархов Европы. Он четко изложил те желаемые результаты, к которым Франция должна была стремиться на поле брани.

— Я утверждаю, что напрасны страхи по поводу чрезмерного расширения республики. Ее рубежи точно определены самой природой. Мы ограничим ее со всех четырех сторон горизонта: со стороны Рейна, океана, Альп и Пиренеев. Границы нашей республики должны закончиться у этих пределов, и никакая сила не помешает нам их достигнуть…

Так была сформулирована теория «естественных границ», благословлявшая дорогу внешних захватов. Оборонительная война кончалась. Впервые был намечен путь, по которому четыре года спустя двинулся Наполеон Бонапарт.

Этой осенью и зимой, казалось, все расточало улыбки молодой Французской республике. Канонада Вальми отбросила интервентов от Парижа, а полтора месяца спустя победа при Жемаппе дала Дюмурье ключи от Бельгии. Армия Кюстина, наступавшая вдоль Рейна, овладела Вормсом и Майнцем. На юге открывались горные кряжи Савойи и солнечное побережье Ниццы.

Повсюду, будь то в Бельгии или Рейнской Германии, в Шамбери, Льеже или Франкфурте-на-Майне, французских солдат встречали с восторгом, как долгожданных освободителей. Революционная армия республики несла народам избавление от векового гнета абсолютизма и крепостного права. «Мир хижинам, война — дворцам!» — этот лозунг санкюлотов был близок простому человеку любой европейской страны.

Жорж Дантон, вложивший столько огня души в дело национальной обороны, был упоен первыми победами республиканских армий. И по мере того как эти победы умножались, он намечал главные линии внешней политики французского государства.

Уже в конце сентября под гневный ропот нижних радов Конвента он провозглашает и пропагандирует идею революционной войны:

— Я заявляю, что мы имеем право открыто сказать народам: у вас не будет более королей. Французы не потерпят, чтобы народы, жаждущие свободы, имели правителей, которые не являются выразителями их интересов, и чтобы эти народы, воздвигая у себя троны, беспрерывно поставляли нам новых тиранов, на борьбу с которыми мы должны будем расточать свои силы. Посылая нас сюда, французский народ создал великий комитет всеобщего восстания против всех тиранов мира… Я предлагаю, чтобы Конвент, призывая народы к завоеванию свободы, указал им все средства для уничтожения тирании во всех ее формах и проявлениях…