Страница 46 из 65
…Он слышал крик. Свой собственный и такой пронзительный, что отчаянно звенело в ушах.
— Ма-ама-а!!
Рядом что-то пыхтело и сопело. Что-то огромное, необъятных размеров, похожее больше всего на огромного, выбравшегося из берлоги медведя. Страшная, когтистая лапа протянулась и схватила его за волосы.
— Ма-ма!!! — снова, надрываясь, крикнул Женька. Она должна была быть где-то рядом. Прибежать на помощь, спасти от этого жуткого чудища. Но почему-то она не шла.
Медвежий монстр издал какой-то сиплый рев и потащил Женьку за собой. Он отчаянно сопротивлялся, пытаясь ухватиться за все подряд — за ножку стола, за табурет, за край кровати. Руки скользили и срывались.
— Мама! — кричать уже не было сил. Только пищать, как маленькая полузадушенная мышь.
— Заткнись! — рявкнул внезапно медведь человеческим голосом. Лапа наотмашь ударила по лицу. В глазах сразу стало темно. Ноги подкосились. Женька повис, как тряпичная кукла, и замолчал.
Медведь продолжал куда-то волочить его, глухо ворча. Сквозь пелену он различал его спину, почему-то лишенную шерсти, одетую в синий ситец с белым горошком. Знакомый белый горошек. У мамы было такое платье, совсем короткое с широкой юбкой и красивым светлым воротничком. «Он убил маму, — понял Женька и его охватил паралич. — Убил и съел. И надел ее платье. И меня он тоже убьет…»
Все сделалось ему безразлично. Когда тебе четыре года от роду, жизнь без мамы не имеет смысла.
Медведь остановился. Поставил Женьку на ноги и сильно тряхнул за плечи. Тот плавно съехал на пол.
— Стой! Стой, тебе говорят! — жарко рычал в лицо медведь.
Потом он снова ударил. Женька отлетел в сторону. В спину вонзилось что-то острое и нестерпимо горячее. Это была батарея парового отопления. Медведь продолжал наступать.
От боли и ужаса Женьку прорвало. Он заорал с новой силой, захлебываясь криком и слезами:
— Уходи-и! Уйди-и!! Ма-ама! Ма-амочка-а!
Медведь яростно топтал его, потом мохнатые лапы сомкнулись у него на горле. Женька захрипел, но продолжал яростно сопротивляться, катаясь клубком по ковру, пытаясь отцепить от себя страшные, стальные конечности.
— Заткнись, скотина! Ублюдок! Убью!!
Колоколом грянул звонок. Еще и еще — пространство вокруг наполнилось трезвоном. Женька уже просто вопил, без слов, на одной высокой ноте:
— А-а-а…
Трезвон сменился стуком. В дверь барабанили изо всех сил.
— Зина! Зина, открой! Что у вас там?
Медведь, тяжело дыша, отвалился в сторону. Женька лежал навзничь на полу, раскинув руки.
Что-то треснуло в прихожей. Затем раздался звучный щелчок. В комнату вбежала соседка.
— Зина… — Она остановилась у порога, прижав руки к груди. — Что ж это такое?
Раз она зовет мать, значит, видит ее. Значит, та жива. Женька с трудом шевельнулся и обвел комнату глазами, но матери нигде не было. Рядом раздавалось тихое рычание. Все-таки, он не сдался медведю, не дал себя уничтожить.
Женщина, осторожно ступая, подошла и присела на корточки перед Женькой.
— Зина, ты с ума сошла. Это же ребенок.
Он никак не мог взять в толк, к кому она обращается. Его мутило, все тело ныло, как один огромный синяк. На губах запеклось что-то соленое.
Медведь урчал. Уже не грозно и яростно, а тихо и даже жалобно.
— Отойди, — велела ему женщина.
Он послушно отполз в сторону. Морды его Женька по-прежнему не видел, но зато видел светлый воротничок, заляпанный красными пятнами.
«Это кровь, — подумал он, совершенно, как взрослый. — Моя кровь».
Женщина взяла его на руки и подняла с пола. В глазах у нее застыли ужас и страдание.
— Тетя Аня, — с трудом ворочая языком, прошелестел Женька. — Где мама?
Ее лицо сморщилось, губы задрожали.
— Пойдем ко мне. Мама ушла. Она потом придет. — Она понесла его к двери.
— Она не придет. Он съел ее. Съел. — Женька тихо плакал. На громкие эмоции у него не осталось сил.
Соседка прижала его к груди.
— Не съел, не съел, успокойся. Она вернется. Завтра утром. Или вечером. Придет за тобой, вот увидишь. А пока тебе нужно лежать.
Медведь в углу начал медленно, неуклюже подниматься. Несмотря на только что пережитый страх, Женька не смог преодолеть любопытства. Он завертел головой, пытаясь разглядеть своего мучителя. Заметив это, женщина поспешно прикрыла ему лицо ладонью.
Но он все равно увидел. Сквозь пальцы, слабо пахнущие туалетным мылом. Увидел то, чего нельзя было объяснить. Ничем. Лишь тем, что происходящее — не что иное, как кошмарный сон.
У медведя не было морды. У него было лицо. Красивое — женское лицо, очень бледное, с яркими синими глазами и белыми завитками надо лбом. Оно до ужаса напоминало лицо матери.
— Мама? — скорее не произнес, а выдохнул Женька, и тут же женщина шагнула за порог, унося его из страшной комнаты, где у окна стоял оборотень…
Потом он лежал на кровати в другой комнате. На подоконниках было множество цветов в горшках: веселенькие голубые фиалки, настоящие живые розы, правда, очень мелкие, нежные цикламены. Соседка поила его с ложечки теплым молоком, потому что пить из стакана он не мог — губы были искусаны в кровь и запеклись сплошной коркой. Она же, соседка по имени тетя Аня, читала ему книжку «Приключение Нильса с дикими гусями». Женька повторял понравившиеся ему имена гусят: Юкси, Какси, Кольме, Нельме, Витсе. Потом вдруг у него в голове что-то щелкнуло, и он посчитал самостоятельно, не дождавшись, пока ему прочтут дальше: один, два, три, четыре, пять. Тетя Аня пришла в восторг: надо же, какой умница, и всего-то четыре года.
Она старалась, чтобы он забыл обо всем, что случилось. Искала для него по телевизору мультики, стояла в очередях, пытаясь раздобыть что-нибудь вкусненькое — в то время магазины Москвы щеголяли пустыми прилавками. Но Женька не забывал. Он помнил. Отчетливо помнил, как мать превратилась в медведя и хотела его задушить. Он боялся ее. И одновременно тосковал по ней. Ему хотелось, чтобы она вернулась. Пришла за ним и забрала обратно домой. Женька не решался спросить тетю Аню, когда это произойдет. Он интуитивно чувствовал, что лучше молчать. И молчал.
Мать появилась дней через пять. Как всегда красивая, стройная, модно одетая. От нее пахло духами — любимый Женькин аромат, который он с удовольствием вдыхал, когда она брала его к себе на колени.
Она стояла в дверях, он сидел перед телевизором на пушистом коврике… Оба оцепенело смотрели друг на друга. У матери глаза стали мокрыми. Она подошла к Женьке, опустилась на пол — на колени, подняла руку, не решаясь дотронуться. Тогда он сам прильнул к ней, в один момент прощая то, что было, как можно прощать лишь в детстве, в малышовом возрасте, когда главное, чтобы тебя приласкали, назвали ласкательным именем, а остальное не так уж и важно.
Тогда ни он, ни она еще не знали, что это лишь начало. А впереди — череда страшных повторений, в процессе которых из нее уйдет все доброе и материнское, а из него все наивное и детское….
…Он вздрогнул и открыл глаза. Ну, и кому все это расскажешь? Как объяснишь, что такое бояться человека до рези в животе и одновременно с этим отчаянно жалеть его и любить? Что такое жить с этим долгие, нескончаемо долгие три года? И потом — жить дальше, непрерывно вспоминая обо всем этом кошмаре. Эмоций было слишком много в его жизни, получился перебор. Вот они и вырубились, все до одной. Осталась только ненависть к тому, кто все это устроил. К тому, по чьей вине мать стала оборотнем.
Женька решительно встал с лавочки. Нет, не будет он Жене ничего объяснять. Пусть спит спокойно. Нужно постараться принять все так, как есть — другого выхода просто нет. Ведь он же любит ее. Любит, хотя никогда не думал, что способен на такое чувство, как любовь. Иначе не сходил бы с ума по ней, не ревновал к каждому столбу, не становился бешеным в ее отсутствие. Когда любишь, приходится смириться со всеми недостатками твоего избранника — даже если тот общается с ненавистным тебе существом.