Иллюзии Доктора Фаустино

И не было больше ни вздохов, ни судорог, ни конвульсий: дух Марии тихо и покойно, не причиняя ей ни боли, ни страдания, словно покидая плен и обретая свободу, покинул ее прекрасное тело и отлетел в лучший мир.

Усталое сердце не выдержало. Сначала оно ровно расширилось, движимое прощением, но у него не хватило сил сжаться и послать кровь по артериям. Бег крови остановился навсегда.

Дон Фаустино еще слышал чарующий любимый голос, который его прощал и благословлял, вселяя в его душу новые надежды, и тогда он подумал о боге, который простит его, ибо он сам добьется прощения, потому что уже видит путь к совершенству, и у него появилась уверенность, что он мужественно одолеет все препятствия и вступит на утерянную было дорогу истины.

Но Мария умерла, голос ее угас, потух факел, который мог осветить ему путь, и прежние сомнения стали одолевать доктора Фаустино.

«Если я совершил низкий поступок, если я низкий человек, то я буду винить и корить себя вечно, если жизнь вечна. Это будет сущий ад, от которого нет спасения. Если я буду существовать как личность, как индивидуум, то вместе со мной пребудет и эгоизм, который есть сущность моей личности. Нет, это невозможно! Все дурное, эгоистичное, нечистое непременно должно умереть. И пусть останется на веки вечные только то, что составляет лучшую часть нас самих. Марии был чужд эгоизм, вся она – преданность и самопожертвование. Так же, как когда-то она стала моею, так она приняла и смерть: самозабвенно, всем существом. Какая часть ее души будет пребывать там? Вся, целиком. Такой принял ее бог в свое лоно. Она слилась с вечным, абсолютным, божественным».

Потом доктор сухими глазами пристально смотрел на труп Марий. Это была еще прекрасная женщина, и он подумал о том, как будет распадаться, разлагаться ее красивое тело в вонючей, гнилой жиже. Внезапная нервная дрожь была ответом на эти жестокие мысли, не смягченные верой.

И доктор разразился ужасным смехом.

Дочь и дон Хуан бросились к нему. Но было уже поздно. Доктор устремился в спальню. На комоде лежал револьвер. И раньше, чем кто-либо успел удержать его, он вставил дуло в рот, прижал к нёбу и спустил курок.

Дон Фаустино бездыханный упал на пол. Смерть наступила мгновенно.

Ирене, стоя на коленях и возведя глаза к небу, молилась за всех.

Дон Хуан Свежий был потрясен, ошеломлен и совершенно убит случившимся, несмотря на все свое жизнелюбие.

Ирене, пораженная в самое сердце, пережив весь этот ужас, потеряв всякий интерес к мирской жизни, нашла утешение в молитвах. Душа ее была отдана теперь богу; от эфемерной, фальшивой жизни она ничего уже не ждала, кроме огорчений. Серафинито мало сказать любил Ирене – обожал ее. Он был теперь в Мадриде, где изучал право. Ирене любила его как брата.

Ни глубокая печаль славного юноши, ни просьбы и увещевания дона Хуана не могли отвратить девушку от принятого решения.

Через два месяца после смерти отца дон Хуан и Серафинито отвезли ее в Авилу, где она стала монахиней монастыря святого Иосифа, основанного святой Тересой.[123] После посвящения и пострига она вступила в орден босых кармелиток, без сожаления сменив блага и наслаждения мирской жизни на суровую епитимью.

Такова печальная история, которую поведал мне дон Хуан Свежий в отсутствие Серафинито – он не хотел расстраивать молодого человека.

Мораль, которую дон Хуан извлекал из этого рассказа, состояла в том, что нынешнее воспитание порождает множество людей тщеславных, заносчивых, честолюбивых, начиненных абсурдными планами – он и называл их иллюзиями, – ни во что не верящих и ни на что не способных, ни на добро, ни на зло.

– В наше время, – часто говорил он, – полным-полно докторов Фаустино

.

Так сказал древний-поэт сатирик.

Однако, когда разговор заходил о доне Фаустино, дон Хуан всегда присовокуплял – то ли из любви к нему, то ли это было действительно так, – что доктор по природе своей был благороднейшим и добрейшим человеком, но воспитание и среда испортили его.

Однажды, когда мне довелось быть в Вилъябермехе, дон Хуан повел меня в местную церковь. Отец Пиньон, живой-здоровый, радушно нас принял и показал мне все достопримечательности.

Мы немного постояли около серебрянной фигурки святого покровителя Вильябермехи, о котором говорят, что «сам он с огурец, а чудес творит на тысячу дьявольских сил». Среди даров, которыми уставлен алтарь, отец Пиньон показал мне восковую фигуру дона Фаустино. Это был дар по обету кормилицы Висенты, утверждавшей, что не кто иной, как святой покровитель, спас доктора от смерти после дуэли.

– Худое чудо сотворил святой, если он это сделал, – сказал мне дон Хуан. – Было бы лучше, если бы он умер тогда же!

– Сеньор дон Хуан, – возразил на это отец Пиньон, – не говорите глупостей. Если этого не сделал святой, то это сделал бог, и то, что им сделано, – сделано: ведь нам недоступны истинный смысл и намерения всех его деяний.

На другой день мы посетили родовой дом Лопесов де Мендоса.

Там я увидел портрет перуанской принцессы, которая, как утверждает дон Хуан, похожа на Марию.

Респетилья, Хасинтика и девять их отпрысков счастливо живут-поживают в первом этаже. Второй отдан воспоминаниям. Здесь все комнаты заперты, проникают туда разве что духи. Духам нравится бродить там, где они жили смертной жизнью, любили и умерли.

В одной из комнатушек нижнего этажа поселилась кормилица Висента. Она живет воспоминаниями о вскормленном ею дитяте, доне Фаустино. Только этим и живет.

Как дорогие реликвии нянька хранит в сундуке и докторскую мантию, и шапочку с кисточкой, и мундир капитана копейщиков, и костюм члена клуба верховой езды.

Я внимательно осмотрел эти доспехи. Кормилица Висента, уступив нашим просьбам, с гордостью показала их нам.

Дон Хуан Свежий, непримиримый враг иллюзий, вздохнул и затем без тени иронии сказал:

– Предметы эти, лежащие здесь, символизируют гибель моего двоюродного племянника. Докторское облачение символизирует тщеславие ученого, ученый педантизм и неверие во все то, что является здоровой и нормальной человеческой энергией; мундир национального гвардейца – символ той мешанины, которую мы делаем из подлинной свободы и произвола, мятежей, беспорядков и всяких коловращений; костюм кавалера Ронды символизирует манию величия, которая рождает леность, расточительство, неспособность к труду и свидетельствует о непонимании того, что приносит нации богатство и процветание.

Послесловие

Я колебался, писать или не писать мне это послесловие к настоящему изданию. Как видите, я решился его написать после того, как первое разошлось, несмотря на то, что суровые критики назвали книгу плохой, сочли, что я не романист и никогда им не стану. Не буду с ними спорить. Больше того – скажу, что мне все это неважно, как неважно и то, читают мою книгу или не читают, хорошо ли она расходится или нет.

Цель моей приписки в другом.

Хотя в «Иллюзиях доктора Фаустино», кажется, все ясно, находятся умы столь изощренно тонкие, что наводят тень на ясный день, и поневоле приходится прибегать к объяснениям и пояснениям, если не хочешь, чтобы тебе приписывали то, чего у тебя и в мыслях не было.

Сочиняя повести, рассказы и прочее – если уж нельзя назвать их романами, – я не стремился ничего доказывать. Если бы я захотел что-то доказывать, я написал бы, очевидно, ученый трактат. Моим намерением было нарисовать картину нравов и страстей нашей эпохи, дать достоверное художественное изображение человеческой жизни. Если это полотно или изображение мне удалось сделать хорошо, то, я надеюсь, читатель может извлечь из него не одно, а целый ряд полезных поучений. Но все же главная цель художника состоит в создании картины, а не в поучении. Никто не станет отрицать, что для создания художественного полотна необходимо найти и изучить прототипы. Однако задача художника не заключается в слепом их копировании. Ни в коей мере.

123

Святая Тереса – т, е. Тереса де Хесус (1515–1582) – испанская монахиня и писательница.

124

Скверных и ничтожных людей порождает ныне земля (лат.).