Иллюзии Доктора Фаустино

Дон Фаустино поспешно вошел в зал, посреди которого на высоком катафалке с четырьмя зажженными свечами лежала его мать. Б благоговейном молчании он приблизился к усопшей, опустился на колени, чтобы испросить у нее прощения, затем поднялся и, склонившись в глубокой печали над лицом покойницы, воскликнул, словно желая разбудить ее:

– Матушка, дорогая моя!

Респетилья, отец Пиньон, донья Арасели, кормилица Висента молча стояли подле гроба и плакали.

Доктор в последний раз посмотрел на бледное, преображенное смертью лицо матери и трижды поцеловал его.

Присутствующие при этой скорбной церемонии почти силой оторвали дона Фаустино от гроба и отвели в его комнату.

XXV

Одиночество

Отчаяние доктора в первые дни после смерти матери не знало границ. Оно было вызвано не только горячей сыновней любовью, но и чувством вины перед нею.

Перед его мысленным взором прошла вся жизнь доньи Аны, которая была сплошным мучением. Главными мучителями были его отец и он сам.

Донья Ана, женщина умная и образованная, принуждена была жить в Вильябермехе, где буквально не с кем было перемолвиться словом. Муж был слишком груб и неотесан, чтобы оценить ее достоинства. Он не испытывал даже чувства благодарности к жене за то внимание и заботу, которыми она его окружала. Не щадя ни чести, ни достоинства доньи Аны, он постоянно волочился за девицами вроде Бусинки и Гитары. Даже простые дружеские чувства были ему незнакомы: за всю совместную жизнь он едва ли говорил с женою долее пяти минут. Проводя все свое время в кутежах, карточной игре, увеселениях, разъездах, он совершенно расстроил хозяйство; бесчисленные подарки любовницам и разные дурацкие начинания и прожекты поставили семью Лопесов де Мендоса на грань катастрофы.

И вот теперь он, дон Фаустино, своим. легкомысленным поведением возбудил гнев Роситы, который пал на голову доньи Аны, а его бегство и плен окончательно ее убили, Он был безутешен и не искал себе оправдания.

Донья Арасели и отец Пиньон старались утешить его, как могли: призывали к смирению и уверяли, что донья Ана, обладавшая неисчислимыми добродетелями, безусловно, вознеслась на небо. Наряду с этими доводами, основанными на вере, отец Пиньон, проявляя подкупающее простодушие и здравый смысл, лишенный всякой сентиментальности, высказывал и другие мысли и соображения, которые не казались доктору убедительными, но отвлекали его от мрачных дум.

– Фаустино, – говорил ему священник, – не печалься без меры. Зачем так сокрушаться? Разве смерть не естественное дело? Если бы люди не умирали, они заполонили бы всю землю. И разве могли бы мы вынести все страдания, если бы были бессмертными? Жизнь превратилась бы в скучнейшую штуку, если бы не было смерти. Думаю, что бессмертная жизнь на нашей грешной земле – хуже муки бессонницы или крайней усталости. После долгих бдений и трудов человек чувствует себя усталым и хочет спать. Не правда ли? То же самое происходит, когда человек долго живет и трудится: он желает смерти, Смерть – это отдохновение, это сон после долгих бдений и тяжких трудов. Мне иногда кажется, что от смерти человек получает огромное удовольствие, сходное с тем, когда он, славно потрудившись и употребив день на всякие богоугодные дела, получив поденное вознаграждение, приходит домой, ложится в постель, вытягивается и засыпает.

– Да, святой отец, – говорил доктор, – но этот человек засыпает, надеясь, что он утром проснется, увидит свет божий и будет чувствовать себя свежим и отдохнувшим.

– Но твоя матушка отошла ко сну с более вызвышенной и прекрасной надеждой, – возразил отец Пиньон, оставив свою доморощенную философию и возвращаясь на стезю доброго христианина и духовного наставника. – Твоя мать погрузилась в сон с надеждой проснуться утром, но это нескончаемое утро не принесет ей новой усталости, насладиться светом, но более прекрасным, насладиться вечным днем, получить чудесное вознаграждение за свои труды и добродетели.

К сожалению, ни житейские примеры, ни метафизические доводы отца Пиньона, ни цитаты из требника не принесли утешения дону Фаустино. В его жизни было два человека, которых он глубоко понимал и любил всем сердцем, – мать и Мария. И вот их нет: одна умерла, с другой он был разлучен, может быть, навсегда, неодолимыми препятствиями. Было от чего прийти в отчаяние.

Кроме того, когда матери не стало, он корил себя за недостаточное внимание к ней, не мог простить себе, что мало проявлял к ней любви и уважения.

Донья Арасели старалась утешить племянника, как умела, но это удавалось ей еще меньше, чем отцу Пиньону.

Между тем тетка оказала их дому неоценимую услугу. Мало того, что она передала Респете более двух тысяч дуро – все свои сбережения – на уплату по векселям, мало того, что осуществила продажу драгоценностей доньи Аны и кое-каких продуктов из ее имения на сумму около тысячи дуро, но, заложив часть собственного имущества, привезла с собой еще шесть тысяч дуро. Этих девяти тысяч вполне хватило, чтобы выйти из бедственного положения и избежать катастрофы.

Перед смертью донья Ана сама могла оценить великодушие своей кузины. Верная подруга заботилась о ней до последней минуты и сама закрыла ей глаза.

Поскольку в смерти матери отчасти был повинен нотариус-ростовщик, то доктор подумывал о мести, но скоро оставил эту мысль. Смешно и нелепо замышлять месть против тех, что сами были оскорблены Мендосой и виновны разве только в том, что по праву требовали свои деньги. Дон Фаустино не испытывал к нотариусу и к Роси те ничего, кроме презрения, с чем мы тоже не можем согласиться.

Дон Хуан Гутьеррес был совершенно подавлен и обескуражен смертью доньи Аны и возвращением доктора. Ему часто снилось, что покойница приходит к нему в спальню и трясет его за ногу; наяву он страшился дона Фаустино, который в любую минуту мог ворваться к нему и поколотить.

Большинство обывателей местечка ненавидело нотариуса. В этом проявлялась извечная ненависть бедняков к богачам, тем более что в данном случае богач был еще и скуп. Даже те бермехинцы, которые враждебно относились к Meндосам и жаждали отмщения, после смерти доньи Аны резко изменили отношение к ним и стали сверх меры поносить ростовщика за бессердечие и непорядочность.

Росита была мрачна, держалась замкнуто, однако хотела казаться безразличной и невозмутимой. Где-то в глубине души у нее порой возникало чувство раскаяния, но она старалась подавить его, вспоминая о нанесенном ей оскорблении. В ее воображении живо вставали картины ночи, проведенной в Ла-Наве, со всеми ее безумствами, любовным бредом и мечтами, которые так неожиданно развеялись в прах. Воспоминание о поездке было той чашей, из которой она пила нектар и на Дне которой остался только мутный осадок горечи и яда. К этому воспоминанию примешивалось иное: она не забыла ту, другую ночь, когда застала Марию в комнате Фаустино. Она ни в чем не раскаивалась, но ее угнетала проявленная ею слабость, ей было стыдно, что у нее не хватило храбрости всадить доктору кинжал в сердце.

Подавленный смертью матери, дон Фаустино не выходил из дому, делами не занимался и поручил отцу Пиньону и Респете снестись с нотариусом – уплатить ему долг, чтобы снять арест, наложенный на недвижимое имущество.

Все хозяйственные и денежные дела в доме нотариуса вела Росита. Она приняла священника и Респету в конторе, и, когда управляющий вышел, отец Пиньон сказал:

– Тут все деньги; таким образом долг погашен.

– Нет, святой отец, долг дона Фаустино нельзя погасить всем золотом мира. Его не оплатить ни кровью, ни самой жизнью.

– Ты закоренелая грешница, – сказал на это священник. – Меня считают слишком снисходительным. Но грех, вызванный любовью, не самый тяжкий. Может быть, я неправ, считая, что сильная любовь многое оправдывает, но я не нахожу оправдання тому, у кого любовь превращается в ненависть. Скажи мне, бессердечная, тебя не мучают угрызения совести за смерть доньи Аны?

– Послушайте, святой отец! Из-за чего мне угрызаться? Почему я должна винить себя за смерть этой женщины? Считайте, что ее унесли демоны, с которыми сна якшалась по ночам. А нам нет до этого дела. Ишь что придумали! Выходит так, что из боязни причинить беспокойство не в меру чувствительным должникам нам следовало отказаться от своих денег? Если. бы жулики умирали по таким пустячным причинам, Испания обезлюдела бы очень скоро.