Страница 42 из 47
«Грейг был родом шотландец. На флот попал в детские годы, волонтером участвовал во многих войнах, сражениях и дальних плаваньях. В русскую службу поступил с чином капитана первого ранга и командовал разными эскадрами. Он считался главным советником Орлова во время экспедиции в Архипелаг.
Именно Грейг организовал ночную атаку брандерами турецкого флота в Чесменской бухте. Он доверил ее подготовку главному бомбардиру флотилии, чернокожему поручику по фамилии Ганнибал – фамилию эту его отцу, выходцу из далекой Африки, нарек некогда сам царь Петр I.
Недоброжелатели Алексея Орлова Чесменскую победу в Чесменском сражении приписывали двум англичанинам – капитан-командору Грейгу и контр-адмиралу Джону Эльфинстону. Граф Орлов же путешествовал при них пассажиром. А когда началось сражение и взорвался и взлетел на воздух корабль „Святой Евстафий“, на котором находился его родной брат Федор, граф воскликнул: „Ах, брат!“ – и как чувствительная девица упал в глубокий обморок.
А оба англичанина и чернокожий Ганнибал воспользовались тем, что им никто не мешает глупыми сухопутными распоряжениями, и успели поджечь турецкий флот. И, когда граф Орлов пришел в себя, дело уже было сделано.
Завистники желали умалить славу графа Орлова-Чесменского. Описывая события, они упускали из вида, что корабль „Святой Евстафий“ взорвался за три дня до Чесменского сражения.
Это произошло у острова Хиоса, известного самым лучшим вином во времена великого песнопевца Гомера. Шестидесятишестипушечный „Святой Евстафий“ вступил в бой с флагманом турецкого флота, девяностопушечным „Реал-Мустафой“. Командовал нашим кораблем капитан Александр Иванович фон Круз, коренной москвич, смелый и удачливый моряк, позже вышедший в адмиралы.
На „Святом Евстафии“ действительно находился родной брат Алехана Федор Орлов, а также адмирал эскадры Спиридов. Спиридов приказал идти на абардаж. Чтобы подбодрить моряков, он велел поставить на юте музыкантов, а им приказал сразу же играть самую бодрящую музыку.
Но когда корабли сцепились, или, как говорят моряки, „свалились“, на „Реал-Мустафе“ начался пожар. Горящая грот-мачта турецкого корабля упала на „Святой Евстафий“ и он тоже загорелся. Согласно морскому уставу, при таком положении дел адмирал обязан перенести свой флаг на другой корабль.
Поэтому адмирал Спиридов вместе с графом Федором Орловым на шлюпке отплыли от „Святого Евстафия“ и перебрались на пакетбот „Почтальон“. Огонь, охвативший „Святого Евстафия“, наконец добрался до крюйт-камеры и корабль взорвался – следом за ним взорвался и „Реал-Мустафа“. От взрыва огромной силы оба корабля взлетели на воздух. Почти полтысячи человек команды „Святого Евстафия“ погибли – вместе, разумеется, с музыкантами, числившимися по военному ведомству.
В живых остался только капитан „Святого Евстафия“ Александр Иванович Круз. Его так высоко подбросило в воздух, что он вылетел за пределы испепеляющей ударной волны, а падая в море, ухитрился нырнуть и не разбиться о поверхность воды. Будучи прекрасным пловцом, Александр Иванович проплавал в море несколько часов, пока его не подобрали наши матросы.
Спасся и находившийся на „Святом Евстафии“ в момент взрыва чернокожий поручик Ганнибал, но ему, скорее всего, помогла нечистая сила, с ней он, как полагали многие, явно имел какие-то связи.
Что касается Алехана, то он, увидев, как взорвался „Святой Евстафий“, конечно же решил, что его брат Федор погиб. Но даже если бы Алехан и упал в обморок от внезапно нахлынувших на него чувств – известно, что братья Орловы очень дружны и всегда переживали друг за друга – то обморок этот не мог продолжаться три дня. Именно столько времени прошло после сражения при острове Хиосе до того, как наши эскадры догнали турецкие корабли, пытавшиеся скрыться в Чесменской бухте.
А графа Федора Орлова вскоре отыскали на пакетботе „Почтальон“. Он, держа на всякий случай в руке обнаженную шпагу, наскоро перекусывал приготовленной для него яичницей, так как перед началом Хиоского сражения не успел позавтракать.
Злоязыкие недоброжелатели Орлова-Чесменского не присутствовали на месте событий и не брали в расчет несоответствие по времени, вкравшееся в их описание последовательности эпизодов Хиоского и Чесменского сражений.
Но даже если бы кто-нибудь подсказал им, что между этими морскими битвами прошло три дня, они или утверждали бы, что обморок Алехана мог быть весьма продолжительным – тем более что такие случаи известны медицинской науке, или просто игнорировали бы такое разъяснение, как это делают, полагаясь на собственное мнение и свой вкус, многие мемуаристы и историки, что тоже нередко случается.
И мне ли упрекать недоброжелателей графа, людей обычно несколько раздраженных и пристрастных в таких, с их точки зрения, незначительных погрешностях во времени. Я ведь и сам, несмотря на свою совершенную беспристрастность, часто увлекаюсь впечатляющими мое живое воображение деталями и допускаю разного рода анахронизмы, нарушая в своих описаниях очередность событий, особенно когда дело доходит до проявления чувствительных подробностей, они ведь иногда и автору да и читателю кажутся важнее скрупулезному следованию строгому течению дней, сурово отмечаемых неумолимыми календарями и хронологическими таблицами, в них, впрочем, тоже иногда отыскиваются ошибки и неточности.
Тем более что даже поэты – к ним я себя никак не причисляю, но глубоко чту их и всегда восхищаюсь ими – разделены во мнении относительно точности времяисчисления. Одни из них, в пылу божественного вдохновения, совсем не обращают внимания на календари, другие пытаются следовать им и рассчитывают с их помощью нумерацию глав своих бессмертных произведений, что, несомненно, делает их стройнее и изящнее, хотя не способствует пространности, о чем иной раз и пожалеешь.
Однако вернемся к уничтожению турецкого флота. Сожжением его в Чесменской бухте действительно руководил капитан Грейг. Он приказал поручику Ганнибалу, выделявшемуся среди других моряков как цветом лица, так и знанием дела и исполнительностью, приготовить брандеры из четырех старых фелюг, доставленных тремя греческими священниками с острова Хиос, братьями Дмитрием, Афанасием и Степаном Гунаропуло.
Тихой лунной ночью несколько наших кораблей вошли в Чесменскую бухту, в центре которой в беспорядке сгрудились турецкие суда. После удачного выстрела с фрегата „Гром“ загорелся один из турецких кораблей. Началась паника. Четверо добровольцев повели брандеры.
Первый из них сел на мель, второй отбили опомнившиеся от страха турки, подплыв к нему на галере, третий столкнулся с уже горевшим кораблем. И только четвертый брандер – его вел лейтенант Ильин – сцепился с восьмидесятичетырехпушечным турецким кораблем.
Ильин поджег брандер и успел отплыть на шлюпке. Огонь с брандера перебросился на огромный корабль. Охваченный пламенем, он взорвался, его горящие обломки упали на другие корабли, ветер подхватил огонь и вскоре весь турецкий флот пылал единым костром.
Было уничтожено больше полусотни судов, из них пятнадцать линейных, цвет и гордость флота султана. Десять тысяч турецких матросов погибли в море огня и в море воды.
Маленькая Чесменская бухта к утру превратилась в месиво пепла, грязи, крови, человеческого обгорелого мяса и головешек – это все, что осталось от турецкого флота, обошедшегося в немалую копеечку французской казне – в ней тогда еще водились ливры, миллионы ливров, позднее исчезнувшие, как точно выяснилось, неизвестно куда и безвозвратно.
В копеечку встала экспедиция в Архипелаг и императрице Екатерине II Алексеевне, о чем она нисколько не жалела. Она щедро наградила чинами и деньгами всех оставшихся в живых участников Чесменского сражения, а потом даже велела взять из не пустой, а ежегодно пополняемой казны пять тысяч рублей и раздать женам и детям, ожидавшим возвращения моряков из славного похода.
А кроме того, императрица в память о том, что произошло с турецким флотом, приказала выбить медаль с красноречивой надписью „Был“, превзойдя тем самым в лаконизме самих спартанцев, обитателей древней Лаконии, прославившихся в веках как воинским мужеством, так и краткостью и содержательностью своих речей».