Страница 24 из 73
96
раздражены предложением правительства. С другой стороны, депутаты, не обладающие поместьями, с трудом могли скрыть радость, причиняемую им гневом товарищей. Президент г. Дюпен тщетно звонил для восстановления порядка, никто его не слушал, никто не хотел возвратиться на свое место, и шум не прекращался. Маркиз де Граммон, обладающий значительными землями в провинциях, где возделывают свекловицу, схватил министра финансов за полу кафтана<!>; герцог Фиц-Джемс кинулся, чтобы разнять их, и вся эта сцена кончилась общим смехом. Президент еще раз пригласил депутатов занять свои места и сказал, что в противном случае прекратит заседание, но> все было тщетно. Никто не запомнит подобного смятения в Палате депутатов; казалось, будто бы дело шло о политическом бедствии, угрожающем всему государству, между тем как новый закон вредит материальным выгодам некоторой части самих членов. Спокойствие было восстановлено через четверть часа, и можно было продолжать заседание. Вслед за тем г. Дюко начал чтение донесения о проекте таможенного закона. После нескольких общих рассуждений он перешел к происхождению таможенной или запретительной системы; в собрании начали показываться некоторые знаки нетерпения. Оно в скором времени дошло до того, что г-ну Дюко дали совет прекратить чтение и положить свое донесение на стол президента. Суждения о сем законе начнутся 11 апреля.
№ 61. Ф. В. БУЛГАРИНУ
Париж, 8 апреля 1836 года
Рассуждения о проекте закона касательно налога на свекловичный сахар служат темою для парижских журналов. В «Курьер франсэ» сказано о сем предмете: «Чем внимательней смотрим на предложенный закон, тем более удостоверяемся, что нынешнее положение вещей в равной степени опасно и колониям, и свекловице, и казначейству. Тщетно стараются выбраться из лабиринта, в который завлечены все интересы чрезмерною запретительною системою: со всех сторон представляются затруднения, и правительству остается только выбор между ошибками. К несчастью, министр финансов избрал худшую из сих ошибок, меру, нарушающую права собственности и обычаи граждан, а именно, надзор и досмотр домашний. Исчислим нашим читателям
97
вкратце те данные, которые так долго были оспариваемы и которые наконец признаны справедливыми. Во Франции потребляют ныне около 100 млн. килограммов сахару, в числе их 40 млн. свекловичного. Колониальный сахар приходится, без пошлины, в 90 фp. за 100 килограмм; столько же стоит и свекловичный в магазине. Но колониальный сахар подвержен, кроме того, пошлине в 49 фр. 50 сант. за 100 килогр., от коей доныне был освобожден свекловичный, следственно, сей последний пользовался выгодою 50 процентов. Так как, однако же, цена свекловичного сахара (без платы пошлин) определяется по колониальному (с пошлиною), то потребители, очевидно, до сих пор не получают никакой пользы от выгод, предоставленных свекловичному сахару, и ими пользуются одни сахарные фабриканты. Итак, потребители не только не должны ничего страшиться от наложения пошлины на свекловичный сахар, но, напротив того, если бы не было наложено пошлины, они должны были бы нести долю пошлины, которую были бы принуждены увеличить для покрытия таможенных недоимок. Вот мнение министра финансов. Докажем теперь, что если бы прилагаемый проект закона и был приведен в действие в полной силе, то трудно было бы помочь сему злу. Пошлина в 16,5 фр., а со всеми издержками — в 20 фр. не разорит производителей; вместо выгоды 50 фр. они будут получать 30 фр. Выгода все еще довольно велика для побуждения их к продолжению занятия этою ветвию промышленности. Можно с уверенностью предсказать, что свекловичный сахар войдет во всеобщее употребление и что вместо 40 млн. его будет расходиться 60 и 80 млн. килогр. В этом случае цены сахару остались бы те же, но государственное казначейство теряло бы не 16 фр. 50 сант., а 49 фр. 50 сант. Вместо 50 млн. франков, которые бы оно взимало с сахару, если бы все 100 млн. килогр. были привозимы из колоний, оно будет получать только 16 500 000 фр. Полагает ли г. д'Аргу покрыть сим способом недоимку в государственных доходах с сахару? Предполагаемый новый налог повредит одним мелким фабрикантам, но большим, по этой самой причине, он принесет двойную пользу; их корыстолюбие высказывается уже тем, что они, в противность всем другим, не опровергают новой меры. К чему служат в таких обстоятельствах жалобы правительства на бедственное положение колоний? Не лучше ли было бы
98
уменьшить пошлину, простирающуюся ныне до 49 фр. 50 сант., вместо наложения пошлины на свекловичный сахар? В этом случае, по крайней мере, имели бы какую-нибудь пользу потребители. Потребление увеличилось бы, а с ним и доходы казны, без необходимости прибегать к домашним обыскам, возбуждающим всеобщее негодование. К сожалению, г. министр финансов принадлежит к числу людей, которые не верят, что уменьшением налогов умножается потребление. Г. д'Аргу принадлежит к фискальной школе и должен будет испытать многое, чтоб узнать, что в таможенных делах дважды два не всегда четыре. Он, например, исчисляет в подробности миллионы, уплаченные колониям, и присовокупляет к тому проценты с кораблей, употребленных на сию меновую торговлю. Наши колонии умирают медленною смертью, и наш флот вместе с ними. Вопиющая премия, дарованная свекловичному сахару, в ущерб сахарному тростнику и данным обещаниям, эта премия в 720 франков с гектара не достигла своих целей, не упрочила торжества свекловицы и только приостановила его падение; туземный плод равно погибнет, как и тропический тростник, и при этом казна теряет сто миллионов франков. Одна надежда остается. Говорят, что граф Дюшатель представил записку об уничтожении пошлины на колониальный сахар, которое положит сразу конец корыстолюбивым замыслам финансовой аристократии. Перье, Делессер, Граммон, Жиске еще не чуют этого и моют себе руки пока в свекловичном соке. Король за нас. Он видит, что участь нашего флота зависит от правильной постановки этого вопроса и не пройдет трех месяцев, что д'Аргу предоставит место Дюшателю. Помяните меня.
№ 62
Париж. 30 апреля 1836 года
Графиня Суза сегодня скончалась на 76-м году от рождения. Я три дня неотступно провела у ее кровати, стараясь немного ее успокоить. Она в самом деле умерла с горя, которое ей причинил Морни своим со мной поведением. Она умерла, благословляя меня и проклиная графиню Л<егон>. За два часа до смерти она потеряла всякое сознание: с ней сделался нервический удар. Перед смертью она мне вручила сорок тысяч
99
франков, которые держала под подушкой. Ее сын, граф Флаго, показал себя истинным рыцарем, до мозгу костей. Морни попробовал предъявлять свои претензии. Адрес на конверте надписан был рукой самой графини, затем перечеркнут и той же рукой надписано: «Моему другу Адель де Гелль». Граф Флаго принял от меня пакет и сделал соответствующую надпись, как сын покойницы.
№ 63. ДЕВИЦЕ МЮЕЛЬ
Берлин. Суббота, 7 мая 1836 года
Я имела ужасную сцену с Демидовым и решилась от него бежать. Я проплакала всю дорогу до Берлина. Я едва могла проститься с королевой. Она мне дала письмо к принцессе Лигниц. Герцоги Орлеанский и Немурский будут в Берлине 11 мая и останутся до 28-го. Я их предупредила и поскакала в моем дормезе с большим фургоном в Северные Афины, снабдив себя письмами от Решид-Эффенди к князю Витгенштейну и графу Рейтерну, суперинтенданту театров. Я представлялась королю и принцессе Лигниц. 29-го принцы будут уже в Вене. Но я туда же тороплюсь к 17-му хлопотать о наборе остальных моих танцовщиц или, пожалуй, одалисок для султана. Со мной из Парижа их едет четыре, для которых я беру экстрапочту. Я описала мое берлинское пребывание и намекнула, не стесняясь нимало, на мои отношения к герцогу. Вышло даже забавно; герцог Н<емурский> ужасно ревновал. Я была на параде в Потсдаме, меня сопровождал верхом граф Рейтерн, суперинтендант театров, граф Клейст, обер-егермейстер, и граф Бисмарк, посланник Вюртембергского двора. Принц Карл мне подарил великолепного жеребца Тракенера (так называют королевский конный завод, где воспитывают этих чудных вороных лошадей). Он подъехал с принцем Альбертом после парада. Герцоги также присоединились к моей свите. Я всем дала великолепный и блистательный завтрак. Ели мы довольно плохо; пресловутый «Римский двор» ничем не отличается от прочих отелей в Берлине. Зато почести было больше.