Пансион Евы

— В укрытие! — скомандовал старшина, а люди уже бежали что есть силы к щели с накатом, устроенной в земле метрах в ста от завала. Двое из подразделения лежали неподвижно, сраженные осколками наповал. Ненэ обернулся — Личо корчился на земле, обе ноги были перебиты, кровь хлестала из артерий, попадала на густую пыль и застывала в виде грязных бурых комочков. Личо выл и безумно смотрел Ненэ в глаза, ничего не соображая. Одна лишь дикая пронзительная боль заполняла его в эту секунду. Недолго думая, Ненэ бросился к товарищу, поднял, положил его руки сзади себе на плечи, взвалил на спину и потащил к укрытию.

Все вокруг было наполнено адским грохотом, шелестом осколков, свистом и разрывами бомб, ревом моторов, пулеметными очередями. Ненэ не чувствовал ни ужаса, ни страха, его инстинкты оцепенели, тело двигалось само собой, уши заложило, глаза заливал грязный липкий пот. Ненэ лишь отчетливо слышал мычание Личо, вернее, ощущал затылком вибрации, исходившие из его горла. Да еще явственно чувствовал на своей шее теплую струйку крови, смешанную со слюной изо рта Личо. Щель с накатом была уже совсем близко, люди махали руками и кричали, но ни один их них не вылез из укрытия, чтобы помочь. Вот Ненэ уже у края окопа, как вдруг в пяти шагах разорвалась бомба. Ненэ почувствовал один за другим два тупых удара в спину и рухнул навзничь на дно окопа, с товарищем за плечами. Два осколка вонзились под лопатку и в позвоночник Личо. Если бы Ненэ не тащил его на плечах, осколки достались бы Ненэ.

Моряки подняли Личо и бережно положили на расстеленный бушлат. Ненэ задыхался, в глазах стояли кровавые слезы, ни ног, ни рук он больше чувствовал. Потом, сделав нечеловеческое усилие, подполз к Личо. Агония была мучительной: ноги парня дергались в конвульсиях, он хрипел, на губах пузырилась кровавая пена. Правая рука бессознательно скользнула во внутренний карман, но тут тело содрогнулось в предсмертной судороге, и Личо затих. Матрос закрыл парню глаза. Бомбежка продолжалась, а Ненэ сидел у трупа и тупо смотрел на бледное, искаженное гримасой лицо. По щекам Ненэ катились слезы, смешанные с кровью, пылью и потом.

Минут через тридцать налет прекратился. Над площадкой стояло облако дыма и пыли. Неподалеку что-то с треском и шипением горело. Кашляя и ругаясь, люди потихоньку вылезали из убежища. К Ненэ подошел старшина, внимательно посмотрел ему в лицо, заметил следы слез, но ничего не сказал.

— Надо маме его сообщить, — сказал Ненэ глухим голосом и вдруг, вспомнив что-то, добавил: — И еще его невесте.

Старшина осторожно сдвинул руку Личо с груди, в пальцах была зажата фотокарточка. Мужчина удивленно посмотрел на нее, а потом протянул Ненэ. Это была вырезанная из журнала и наклеенная на картон фотография Греты Гарбо.

Через трое суток Ненэ получил увольнение на полдня. Он шагал по пустынным улицам в каком-то полном отрешении, так что не заметил несущийся на скорости автомобиль. Водитель успел затормозить, но все-таки задел Ненэ, и тот грохнулся на землю.

— Поранился? — закричал водитель, выскакивая из машины.

— Нет.

Ненэ попытался встать, и мужчина протянул ему руку.

Ненэ обомлел — рука, за которую он держался, принадлежала человеку, которого считали покойником!

Барону Джаннетто Никотра ди Монсеррато, чьи жалкие останки извлекли из-под развалин собственного загородного дома. Барону, из-за которого Сирия, возможно, лишила себя жизни.

Да, это был он, вне всякого сомнения, несмотря на то, что отрастил усы, как у татарского наездника. Барон тоже узнал Ненэ.

— Ах, это ты? Здравствуй, — произнес он ледяным голосом.

— Но вы же… вы…

Ненэ испытывал шок не столько от наезда автомобиля, сколько от встречи с человеком, которого считал погибшим.

— Так и быть, сейчас все расскажу. Подожди меня вон в том кафе. Только отгоню машину и вернусь.

И он пошел, прихрамывая, к хорошо знакомому спортивному автомобилю. Стало быть, его машину никто не угонял. Ненэ сел за столик, и скоро в кафе зашел барон.

— Закажешь что-нибудь?

— Апельсиновый сок.

У Ненэ пересохло во рту.

— А я возьму себе газировки. — Барон сделал заказ и взглянул на Ненэ. — По твоему удивленному виду ясно, что мне удалось здорово всех надуть.

— О да. А вы знаете, что Сирия пропала после того, как…

— Конечно, знаю. Все это было подстроено. Она пришла в условленное место, и мы на моей машине уехали в Мессину.

— Значит, Сирия знала, что ваша гибель не более чем спектакль?

— Ну, разумеется, знала. Мы с ней вместе все это и придумали.

Официант принес напитки.

— Пролив нам переплыть не удалось, — продолжал барон, — и тогда я отправился сюда, у моего друга здесь дача неподалеку, в четырех километрах, он мне ключи оставил. Я в Рагити заехал купить чего-нибудь. Слушай, у тебя деньги-то есть? Если нет, то поехали к нам на обед. Сделаем Сирии сюрприз.

— Нет, спасибо, мне надо вернуться в часть. Но простите мое любопытство: кому принадлежали останки, которые нашли под обломками вашего дома?

— А, те? Да какому-то трупу, сейчас их везде полно, сторож притащил. Надели ему на руку мой перстень, чтобы уж никаких сомнений не оставалось. А потом, во время бомбежки, сторож подорвал дом динамитом.

— Понятно. А вы не боитесь, что сторож проговорится?

— А какой ему интерес? Я продал этому сторожу всю мою собственность по очень дружеской цене. Ему не нужны заморочки с законом. К тому же у него еще будут проблемы с моей женой, когда та узнает, что перед смертью я все продал ему.

— И что вы теперь собираетесь делать?

— При первой возможности уедем на континент, в Швейцарию. У меня там есть деньги, которых нам вполне хватит на жизнь, и даже с лихвой.

Барон встал и полез в карман за деньгами.

— Я расплачусь, — заявил Ненэ.

Они пожали друг другу руки.

— Большая просьба… Никому ни слова.

— Не сомневайтесь. И большой привет Си… синьоре.

— Передам.

Около трех часов утра девятого июля Ненэ, который спал как мертвый, был разбужен моряком с соседней койки:

— Американцы начали высадку.

— Где?

— Между Джелой и Ликатой.

Над бункером бушевал настоящий ливень из бомб, пулеметных очередей, зенитных выстрелов, огня и стали. Ни одна живая душа не устояла бы под такой грозой. Ненэ спал в одежде, поскольку у него не было сил каждый раз раздеваться. Он поднялся со своей койки и пошел к выходу. В казарме никто не спал, люди, узнав про высадку, были возбуждены и встревожены. Часовых не было, ночь казалась днем. Ненэ вышел из бункера, сорвал шеврон и швырнул на землю. Да, он дезертировал, но это для него было уже неважно. Ненэ шагал легко и бодро в абсолютной уверенности, бог знает почему, что ни одна бомба, ни одна пуля, ни один осколок не причинят ему вреда. Так он шел и шел через Рагити, пока не вышел на дорогу к деревне, где находилась его семья. На рассвете его нагнал грузовик с итальянскими солдатами, и они подвезли Ненэ. Не проехали они и десяти километров, как появились два самолета и расстреляли транспорт. Грузовик сгорел, а солдаты убежали в поля. Ненэ продолжил путь пешком, солнце пекло немилосердно, и сил у него почти не осталось. Наконец он добрел до хижины, у дверей которой сидел старик.

— Можно попросить у вас немного воды?

Не говоря ни слова, старик протянул Ненэ кувшин с чистой колодезной водой:

— Дезертир?

— Да. А как вы догадались?

— Да таких, как ты, пацанов, уже с десяток здесь прошло. Есть хочешь?

— Хочу.

— Могу дать тебе немного жареных бобов.

Навстречу Ненэ ехала военная техника, итальянцы отступали с побережья, где высадились американцы. Один грузовик вдруг остановился, его двигатель заглох. Солдаты попрыгали из кузова, столкнули полуторку в придорожную канаву и поспешно залезли в другой, тоже битком набитый грузовик.

Что это, разгром, поражение? Беспорядочное, паническое бегство, спасайся, кто может? И куда же они бежали? К проливу, где, столпившись, как стадо баранов, дали бы возможность американским штурмовикам легко разнести всех в клочья?