Великий князь

Великий князь

Кулаков Алексей Иванович

Пролог

Молодой мужчина и юный недоросль, лет этак четырнадцати-пятнадцати схожие лицом так, как только и могут походить друг на друга родные братья, преодолели крутой подъем на крепостную стену славного города Тулы, немного прошлись вдоль высоких зубцов в поисках лучшего места и наконец-то остановились.

 — Вот наш завод. Любуйся.

 — Ух ты! Экая красотища!!!

Дозорный, прогуливавшийся невдалеке от тонких ценителей красоты, едва не споткнулся на ровном месте — потому что на его непритязательный взгляд, новые постройки, появившиеся всего с год назад за городской стеной, иначе как уродливыми назвать и нельзя было. Какая-то высоченная громадина, день и ночь извергавшая из своего нутра смрадные клубы дыма, несуразно большие амбары из кирпича с окнами такой ширины, что в них две телеги спокойно могли разъехаться — если бы те сначала как-то исхитрились попасть на высоту в две сажени, конечно. Лязг и постоянные громыхания чего-то явно тяжеленного, суета мастеровых людишек, натуральные горы железной руды и древесного угля под навесами, вереницы телег, что эти горы пополняли, непонятные строгости с охраной...

 — А куда готовое девают?

 — Вон тот лабаз видишь? Из него каждую вторую седьмицу большой обоз в Москву снаряжают.

Правда, чего греха таить, были во всех этих переменах для горожан и хорошие стороны. Уклад , что выпускали царские плавильни, был, честно говоря, так себе — зато тульским кузнецам его продавали дёшево и в любом количестве. Пускать на сабли или доспехи его запретили особым указом, зато наконечники стрел и сулиц, клевцы, железки рогатин и секир — это пожалуйста, за милое дело. Ножи, опять же, выходили неплохие. Не боевые, а так, по хозяйству чего порезать, хлеба или чего ещё. Ещё одним приятным обстоятельством было серьёзное увеличение гарнизона и поместных войск — такое серьёзное, что степные людоловы второй год предпочитали искать добычу подалее от Тульских рубежей. Такая легота дорогого стоила! Опять же, и трубу эту вонючую поставили так, чтобы дымила она исключительно от города, а не на него. Уж как только и исхитрились?..

 — Насмотрелся? Пойдём теперь поснедаем, а потом я тебе завод изнутри покажу.

Проводив мужчину в кафтане царского розмысла и недоросля в одёжке ученика долгим взглядом, дозорный сплюнул и пробормотал:

 — Ну-ну.

Чуть больше чем через час его сомнения едва не оправдались, когда двое братьев подошли к воротам в высоком деревянном частоколе. Который, кстати, доживал последние свои дни, ибо каменных дел мастера уже готовились заменить дерево на крепкую краснокирпичную стену.

 — Куда! Назад.

Увидев, как грозно шевельнулись острия бердышей, братья тут же остановились, после чего старший из них удивлённо вопросил у воротной стражи:

 — Вы чего, меня не признали, что ли?

 — Тебя-то признали, Нафан Кондратич. А вон его нет.

Звучно и укоризненно шлепнув себя по лбу, личный ученик самого государя-наследника запустил руку в странную плоскую сумку на боку, называемую довольно чудно "планшеткой", и извлёк из неё небольшой листок. После чего безбоязненно подошёл вплотную к троице сторожей и вручил им свою добычу.

 — Так. За успехи в учёбе наградить Захарку сына Кондратия поездкой на Тульский железоделательный завод за казённый счёт. Писано собственноручно в феврале года семь тысяч семьдесят четвертого от Сотворения мира. Две седьмицы назад, стало быть? Гм!

Освидетельствовав дорогую бумагу с тиснёными яркой киноварью орлами и полюбовавшись на красивую, и в то же время невероятно затейливо-сложную тугру -подпись государя-наследника Димитрия Ивановича, старшой воротной стражи с неподдельным почтением вернул поистине драгоценный докумен.

 — Другое дело.

Пройдя сквозь узенькую калиточку, они тут же направились к самому большому из амбаров — тому самому, из которого вырастала высоченная громадина трубы.

 — А ну постой, торопыга.

Придержав младшего брата на входе в литейный цех, опытный розмысл взял из расположенного тут же короба два небольших тряпичных свёрточка.

 — Помнишь про пыль вредную? Ну так надевай маску, да завязки потуже затягивай — не то с непривычки на кашель изойдёшь. Да не той стороной надел-то! Вот теперь всё правильно. Слушаю сюда — от меня ни на шаг, под ногами у мастеровых не путаться, ни до чего без спросу не касаться.

Подождав, пока Захар послушно кивнёт, старший рывком отворил дверь в раскалённое пекло:

 — Вот теперь пошли.

Спустя полчаса дверь в литейный цех опять пришла в движение, выпуская на свежий воздух первого весеннего месяца двух братьев. Старший, если не обращать внимания на потёки и разводы пота на его лице, выглядел вполне достойно — а вот младший, с точно таким же блестящим от пота личиком, ещё и дышал словно загнанная лошадь, поводя дурными глазами по сторонам.

 — Рассупонь одёжку-то.

 — А?!?

 — Эк тебя придавило!..

Расстегнув первые три хлястика на шубейке Захарки, родич заодно избавил его от мокрой насквозь защитной маски, кинув её и свою в ещё один короб — постирают, высушат, и ещё с дюжину раз к людской пользе послужит.

 — Вот это да! Нафан, а как они там весь день? Это же... Ужас прямо, до чего жарко!

 — Люди и не к такому привыкают, брате. Тем более, это ты с непривычки сомлел, так-то оно всё вполне терпимо. Вон, видишь стенные продухи?

Задрав голову вверх, недоросль оглядел странное окно — широкое, высокое, вот только вместо слюды в нем были установлены ровно оструганные, и уже успевшие порядком почернеть доски. Причём установлены донельзя странно: не пластью, не кромкой, а как-то в наклон.

 — Учитель называл их жа-лю-зи. Запомнил? Доски-лопасти насажены торцами на штыри, и при необходимости могут крутиться всяко. В цеху к ним приставлен особый мастеровой, коий следит, чтобы сквозь жалюзи всегда проходило как можно больше света и воздуха.

 — А как их крутят?

 — К каждой доске рычажок малый приделан, а рычажки в свою очередь, к длинной планке, которая и заставляет их всех двигаться заедино с остальными. Тако же и в крыше цеха есть широкие продухи, которые при необходимости открывают или закрывают. Ну что, отдохнул? Тогда пошли.

Миновав несколько деревянных кругов, приводимых в движение меланхолично-равнодушными ко всему волами, братья зашли в следующий цех.

 — Вот это называется валки. Уклад, пока он ещё не остыл, пропускают сквозь них, раскатывая до нужной толщины. Смотри, как раз новая полоса пошла!..

Очарованный творящимся прямо на его глазах действом, Захарий едва не перестал дышать, наблюдая, как светящаяся обжигающе-красным полоса стали раз за разом проходит сквозь теснины больших чугунных "колбас", недовольно искрит, шипит, плюётся тёмной окалиной — и всё же послушно изменяется, превращаясь из узкой красной ленты в широкую темно-багровую полосу.

 — Опять сомлел, что ли?

 — Нет, брате!

 — Тогда ладно. Вон там ещё один прокатный стан — пруты-кругляки разные выделывают. Встань-ка сюда. Видишь? Те канавки на валах называются ручьями, от самого большого калибра справа до самого мелкого на левом краю. Сначала заготовку прокатывают на самом большом ручье, потом на том, который рядышком — он малость поменьше... Ну, в общем, катают до нужного размера.

За следующий час младший брат розмысла вдоволь насмотрелся, как горячий уклад проковывают, гнут, рубят в размер, с помощью большой давильни вырезают по тридцать наконечников для стрел за раз, снимают кромку на больших точильных кругах — а рядом сдирают окалину и наплывы металла с чугунных котлов и сковородок.

 — А это что такое, брате?

Нафан, к которому как раз подошёл переброситься словцом-другим его бывший соученик Михаил, отвлёкся от собеседника и бросил взгляд на довольно странно выглядевшую полосу уклада, ощерившуюся с одной из сторон частыми зубчиками.