Страница 45 из 99
Прошло тридцать три года. И книга Верзилина из серии «Школьная библиотека» зримо и убедительно доказывала: слова Ленина из программы превратились в факт повседневной практики.
Выросли новые, свободные от нищеты духа люди. Люди, настолько обогатившие свой ум знанием духовных и научных богатств человечества, что они уже были способны писать новые книги для тех, кто может стать еще умнее, свободнее и пытливее их.
Всего лишь книга об истории культурных растений и о полезных растениях дикорастущих. Но на ее страницах естественно соседствуют герои Жюля Верна и Дефо, Марка Твена и Купера, Майн Рида и Арсеньева. Стихи Лонгфелло об индейце Гайавате и стихи Майкова, Ивана Сурикова, Всеволода Рождественского, Петра Комарова о русской природе. Цитаты из Саади и Миклухо-Маклая, рассказы о войнах Алой и Белой розы и о приключениях советской летчицы Марины Расковой. История чая, кофе, красок, бумаги... И советы, как эту бумагу, эти краски сделать в походе по русскому лесу, как разложить костер, испечь лепешки и найти верную дорогу в чаще. Узник Шлиссельбурга, народоволец Новорусский, натуралисты Бербанк и Мичурин, отважные капитаны де Клие и Картье, академики Петр Паллас, Тимирязев и Обручев, легионеры Древнего Рима и мумии Египта, Садко и Васька Буслаев... Сотни имен, дат, ситуаций — и все это не распадается, а живет единой жизнью единого в ТВОРЧЕСТВЕ, ПОИСКАХ И ТРУДЕ человечества.
Скромная книга. И одновременно — величественный итог эпохи Сталина. Один из ее логических результатов, обращенный вперед, в умное бытие Человека — друга и хозяина Планеты...
Впрочем, в начале 1930-х до этого еще было далеко. Собственно, тогда еще была под бо-ольшим вопросом сама возможность такого будущего в СССР
Под вопросом и потому, что настоящая работа в стране только начиналась. И потому, что было много желающих охаять ее и сорвать.
В сентябре 1930 года Сталин пишет Молотову: «Вячеслав! Уйми, ради бога, печать с ее мышиным визгом о «сплошных прорывах», «нескончаемых провалах», «срывах» и т.п. брехне. Это — истерический троцкистско-правоуклонистский тон, не оправдываемый данными и не идущий большевикам. Особенно визгливо ведут себя «Экономическая жизнь», «Правда», «За индустриализацию», отчасти «Известия»... Ну, пока. Жму руку. И. Сталин».
Да-а, не позавидуешь! С одной стороны — бывшие князья, за глаза числящие тебя «садистом». С другой — вчерашние соратники, товарищи по партии, честящие «авантюристом», да и не очень-то лояльные к своему Генеральному секретарю.
Отношение тогдашних партийных идеологов к Сталину невольно описал опять же Сергей Голицын.
Лето конца 1920-х...
Он зубрит политграмоту по толстому учебнику Бердникова и Светлова и тоненьким — «Азбуке коммунизма» Бухарина и «Краткой истории РКП (б)» Зиновьева.
Ни в одной о Сталине ни слова. Зато в толстом учебнике, как свидетельствует Голицын, «была доказана невозможность построения социализма в одной стране».
Прошло пять лет, и «провалившийся» в глазах князей Голицыных «садист» пишет все тому же Молотову: «Здравствуй, Вячеслав! 1). Письмо получил. Думаем организовать кадетские школы по артиллерии, авиации и морскому флоту. 2). Посылаю директиву СНК и ЦК по составлению контрольных цифр на 36-й год. В случае снижения стоимости капитальных работ на 8% — а это является обязательной директивой, капитальные работы будут доведены до 27 миллиардов при выдаче со стороны государства 25 миллиардов. Это создает заинтересованность в снижении стоимости.
Увеличение по школьному строительству (+ 760 миллионов), по легпрому, лесу, пищепрому и местпрому (всего +900 с лишним миллионов), по обороне — (+ 1 миллиард 100 миллионов), по здравоохранению, Москаналстрою и другим статьям (более 400 миллионов рублей) определили физиономию и размер контрольных цифр на 36-й год.
Я не жалею, так как все, что умножает продукцию ширпотреба, — необходимо усиливать из года в год. Без этого — нет возможности двигаться теперь вперед. Ну, привет! И. Сталин».
Нужны ли комментарии к этой картине эпохи и к личности, так тесно и так крупно с ней связанной?
С 1 октября 1935 года была отменена карточная система на мясные и рыбные продукты, на сахар, жиры и картофель. А с 1 января 1936 года — на промышленные товары.
В декабре же 1931 года, когда Сталин беседовал с немецким писателем Эмилем Людвигом, карточки были, но не как принцип, а как необходимость. Что касается принципов, то Сталин говорил Людвигу:
— Уравниловка не имеет ничего общего с марксистским социализмом. Только люди, не знакомые с марксизмом, могут представлять себе дело так примитивно, будто русские большевики хотят собрать воедино все блага и затем разделить их поровну. Такого социализма, при котором все люди получали бы одну и ту же плату, одинаковое количество мяса и хлеба, носили бы одинаковые костюмы — такого социализма марксизм не знает. Совершенно ясно, что разные люди имеют и будут иметь при социализме разные потребности. Социализм никогда не отрицал разницу во вкусах, в количестве и в качестве потребностей.
5 декабря 1936 года VIII Чрезвычайный съезд Советов принял новую — «Сталинскую» Конституцию. Там не было статьи о референдуме, но это лишний раз доказывало, что не все зависело от Сталина. Сам он еще за год до VIII съезда Советов считал, что референдум надо ввести.
Мнение для тиранов несвойственное.
В конце 1936 года в уютной московской «литературной» квартире принимали Пришвина. Хозяин, фольклорист средней руки Н., недавно вернулся из Праги и был под впечатлением последних статей Чапека.
— Представляете, Михаил Михайлович, как это глубоко! — Н. закрыл глаза, помолчал и продекламировал: «При нынешнем состоянии мира для интеллигенции существуют только три пути: соучастие в преступлении, путь трусливой капитуляции или путь мученичества».
Жирноватый Н. умолк, но глаз не открыл и сладко жмурился. Наверное, представлял себя мучеником. Он вздрагивал плечами, морщил лицо, а потом, видно испугавшись, что перемучается, быстро открыл глаза, потянулся к столу, быстро выпил рюмку водки и закусил грибком.
Пришвин все это время сидел задумавшись, а потом нехотя произнес:
— Ошибка большевиков в том, что взяли на себя больше, чем вообще может взять на себя человек: разумными средствами искоренить зло...
Собрались свои, поэтому никто не поежился, а Н., дожевывая солененькое, подтверждающе замахал головой и руками.
— Позвольте, товарищи, есть же еще один выход, — неизысканный Новиков-Прибой был в этом обществе всегда немного застенчив, однако голос порой подавал.
Конечно, для бывшего простого баталера на цусимском броненосце «Орел» компания была лестная, чистая, образованная. Но нельзя же перехлестывать через край. Грибки-то, чай, не сами собирали, бело вино не сами курили, да и семгу, вон, тоже, небось, не сами ловили...
— Какой путь, милейший Алексей Силыч? — расслабленно отозвался хозяин.
— С народом, — твердо ответил баталер.
— А-а... Ну да, ну конечно. Вышли мы все из народа...
— Что вы смеетесь? Времена-то могут наступить грозные. Войной пахнет. То ли «англичанка» опять подгадит, то ли вон Гитлер. Немец — это штука серьезная. А у нас, как я погляжу, очень уж много беспечности и лени, а дела — маловато. Как бы не разорили нам Россию.
Пришвин тронул бородку, поправил очки и убежденно возразил:
— Нам-то что! Пусть разорят всю страну — Слово останется. И мы из Слова построим вновь всю страну...
Читатель! Открою маленькую свою уловку. Я не выдумал фольклориста Н. и славного писателя-баталера, хотя придумал некоторые их реплики. Но приведенные мной ответные мнения «певца русской природы» — не выдумка. Как не выдумка и сам разговор трех литераторов. Однако состоялся он не в 1936 году, а позже.
Запись о нем есть в дневнике Пришвина от 4 апреля не «рационального», а реального тысяча девятьсот сорок второго года, когда мысли, высказанные Пришвиным, выглядели не то чтобы безответственно и кощунственно, а просто предательски.