Страница 97 из 123
Но оставшиеся сами пребывали далеко не в лучшем состоянии. Любая хворь, даже небольшая, приводила к тому, что человек объявлялся поражённым эболой. Вскоре, чтобы спастись, таких просто убивали. «Из милосердия». Потому, что действительно, умиравшие испытывали просто нечеловеческие муки истекая гноем и кровью.
А отряд таял, и таял. Из живых, вскоре остались только четверо солдат. По иронии судьбы, двое бельгийцев и двое англичан. И два офицера. Бельгиец и англичанин. Учёные и врачи погибли все. И теперь все их записи Генри тащил на себе. Бросив всё, что даже представляло некую ценность — научное оборудование, инструменты.
Он справедливо считал, что теперь в этих записях — жизнь и смерть Англии. А возможно и всей Цивилизации. Когда пять выживших, добрались до Леопольдвиля, Генри мог быть там самым истинным из всех возможных эталонов «белого человека». У него даже волосы все стали белыми.
И, кстати, не потому, что он боялся заболеть. Он заболел. И самый большой страх он испытал как раз за то, чтобы остальные, не обнаружили этого. А самочувствие у него было как при гриппе, который он перенёс за год до путешествия в Африку. Он с диким страхом ожидал, что вот-вот, появятся и другие симптомы эболы. Язвы и прочее. Но они, на его счастье, не появились. Пронесло. Иначе, как и было уговорено, его бы пристрелили. И бросили.
Бросили бы потому, что даже тем защитным костюмам, что у них были, доверия не было никакого. И хоронить погибшего просто было некому. Даже подходить близко было до судорог страшно.
И самое чудовищное, за что его действительно могли убить, это бутылка. Небольшая, неприметная, непрозрачная. Там, как и было условлено, ранее, были сохранены ткани, поражённые вирусом. Не дезинфицированные.
Кого-то из шишек в Англии очень сильно заинтересовала идея селекции бацилл, упомянутая в книге. И эта бутыль была для Генри… В ней была его жизнь. И смерть. Причём и то и другое — в буквальном смысле этого слова.
В порту их встретили.
И когда увидели, что осталось от экспедиции — не поверили своим глазам. Когда узнали что произошло — долго, решали что делать. Но больше никто не заболел.
Спустя неделю после их прихода в Леопольдвиль, останки экспедиции погрузились на корабль и медленно отправились по реке к устью.
Каждый вечер, майор Томсон, из выживших, и Генри Сесил собирались вместе и нажирались. Пока не кончилась выпивка. Двоих солдат, что были с ними, вообще посадили под арест, чтобы никто не болтал лишнего. Кормили их очень хорошо. Но этим всё и ограничивалось.
Всё для того, чтобы страшные рассказы не поползли по кораблю. Не вызвали чего доброго, паники среди матросов.
Но… Дней через десять, вняв мольбам и просьбам Сесила и майора — отпустили. Всё равно, катастрофа экспедиции для всех была «секретом Полишинеля». Так что одной страшной историей больше, другой меньше — уже несущественно.
Однажды, вестовой, приставленный к Генри, заместо погибшего в джунглях, рылся в вещах.
В руки ему попалась какая-то бутылка. Горлышко у неё было залито сургучом. И выглядела она как прочно забытая её хозяином. А слуга очень хорошо помнил, как хозяин каждый день ругался сетуя на то, что выпивка кончилась.
«Значит ли это, что об этой бутылке мистер Сесил забыл?» — подумал слуга. — «Но если он про неё забыл, то он же не будет против, если я ещё выпью потихоньку и выкину уже пустую за борт?».
Придя к таким оптимистичным выводам, он тихо сломал сургуч, вытянул пробку, и понюхал содержимое.
Лучше бы он это не делал. Наружу вырвалось такое амбре… Он выронил бутылку и небольшая часть содержимого пролилась под ноги.
Быстро убрав последствия этого «занюхивания», он выкинул бутылку за борт. Но это уже ничего не меняло.
Эбола снова нашла свою жертву.
Нет, не вестового, который выкинул уже давно протухшие образцы, где вирус давно умер.
Он не умер в одном из солдат, что сейчас преспокойно спал своей каюте. Двадцать дней инкубационного периода истекли.
Глава 22
Физики против «лирики»
Лёгкая, хоть и длинноватая, прогулка по Петербургу завершилась у здания Университета. Там уже ждали.
В аудитории университета, отданной под лекцию и дискуссию, яблоку негде было упасть. В неё, кроме профессуры, набилось столько студентов, что стояли даже в проходах. Григорий тихонечко прошагал к заранее зарезервированному для Высоких Гостей месту. С кем рядом сел, он не знал. Хотя тихо подозревал, что тоже кто-то из изрядно знаменитых.
Василий же, привычным взором окинув собравшихся, привычно поздоровался с аудиторией и быстро прошёл к столу, на котором были расставлены какие-то приборы. Быстро повернул небольшой белый экран, так чтобы было видно всем в аудитории и слегка переставил при этом приборы. Лаборант даже не успел рыпнуться, как всё было расставлено как надо. Василию лишь оставалось вяло махнуть ему рукой чтобы не беспокоился.
Привычки университетского преподавателя тут его выдавали с головой. Что явно отметила про себя вся преподавательская братия.
Также привычно заняв место за преподавательской кафедрой, Василий выпрямился и оглядел аудиторию. Аудитория тут же затихла.
— Дамы и господа! Уважаемые преподаватели и учёные! Прошлый раз я обещал показать некоторые опыты, которые прямо свидетельствуют о правоте нового подхода в изучении природы. Но для того, чтобы эти опыты были особенно убедительны, я попросил коллегу — кивок явно студенту, стоящему поодаль с пачкой листов в руках — доказать с точки зрения классической механики, что прибор, генерирующий монохроматическое, когерентное излучение, попросту невозможен, так как грубо нарушает фундаментальный закон природы — закон сохранения энергии. Итак, прошу любить и жаловать, Абрам Фёдорович Иоффе!
Не без театральных эффектов, приветственно взмахнув рукой, Василий пригласил студента к докладу.
— Я понимаю, что докладывать по столь важному делу будет, фактически студент. Студент Технологического университета. Но мне понравился этот студент тем, что очень плотно знает свой предмет. Впрочем, о качестве его доклада, и полном соответствии всем канонам как серьёзной работы, так и основным положениям классической механики — судить вам!
Сильно робеющий студент последовал к кафедре. Василий же посторонился, благожелательно при этом кивнув ему.
— Могу лишь со своей стороны сказать, что работа выполнена на очень высоком уровне. И полностью соответствует… Да иначе и быть не могло! Словом, вот вам возможно будущая звезда Российской физической науки.
Студенты зааплодировали, ибо такой заход жутко льстил им всем. Профессура же зашумела.
— Всё отлично, — шепнул он на ухо студенту. — Покажи им всем. Лаборатория у нас тебе обеспечена.
От такого захода на несколько секунд студент потерял дар речи. Но когда он к нему вернулся, действительно «показал».
Измалевав всю доску выкладками, ни разу не прервавшись, будто даже не видя аудиторию он досконально «раскрыл тему».
— Я его проинструктировал как себя вести — шепнул Григорию, отошедший подальше от кафедры Василий. — Сказал записать всё выступление, заучить его, и представить себе что вокруг никого кроме меня нет.
— Правильный студент! — одобрительно зашипел Григорий. — Где нашёл?
— А тебе фамилия, разве, ни о чём не говорит?
— Не-а!
— Будущий основатель ядерных исследований в Советской России.
— Оба-на!!!
Всё было сказано на санскрите, чтобы окружающим не допёрло о чём речь. Но последнее восклицание, говорило само за себя. Сидящий рядом препод настороженно покосился на Григория и проследив направление восторженного взгляда, обнаружил там студента Иоффе.
Меж тем доклад окончился и студент скромно став слева от доски принялся стесняясь стряхивать мел с ладоней.
— Блестяще! — тут же подхватил Василий и поспешил к доске.
— Как видите, Абрам Фёдорович, не оставил казалось бы камня на камне от возможности построить такой чудо-прибор. Ведь действительно противоречит! И действительно закону сохранения энергии.