Дети зимы

Ник видел, что мать неодобрительно окинула взглядом его комнату, немытые кастрюли в раковине, грязные кухонные полотенца и загроможденный стол. Но она промолчала. Это была его половина дома, и не ее дело, как он тут жил и вел хозяйство. Уборка и стирка – женское дело, и он не собирался менять свои привычки. Даже после бегства Мэнди такое раздельное ведение хозяйства устраивало их обоих. Дверь коридора была их домашней Берлинской стеной, отделявшей юг от севера, мать от сына, мел от сыра, Моцарта от Баха.

Ник видел, что у матери чесались руки прибраться в его покоях, как во времена, когда он мог, фигурально говоря, слизать кашу с чистейших половиц. Но времени для споров не было, надо было поскорее приготовить домик со всеми удобствами для неожиданных жильцов. Черт побери эти агентства! Им все равно, что будни, что праздники. Может, у Брюса Стикли все-таки проснется совесть, и он попытается исправить свои резкие шаги.

– Мы потратили столько денег на перестройку сарая, и теперь ты ворчишь из-за того, что нашлись желающие в нем пожить. После этого жуткого лета надо просто благодарить Бога, что у нас остался хоть этот источник доходов, – добавила она.

– Да, а чего нам это стоило? – Ник подумал о старинных вещах, которые им пришлось продать для этого. – И вообще, не люблю я городских. Они сразу все замусорят, будут оставлять открытыми ворота и задавать дурацкие вопросы. – Ему не хотелось никакой поддержки со стороны незнакомых людей, никаких сочувственных взглядов, когда они поймут, что случилось. У него были все основания ненавидеть лето и ущерб, причиненный фермерам. Ведь сейчас он отправится на похороны одного из них.

– Брюс Стикли дал нам тогда хороший совет – оборудовать в домике центральное отопление и поставить двойные стекла. Все получилось неплохо. А уж вид из окон такой, какого нет больше ни у кого в долине. Тебе не угодишь, сын, – буркнула Нора. – Это единственное разумное капиталовложение, которое у нас осталось. Кроме дома, конечно. Если мы все-таки решим продавать…

Ник не хотел и слышать о продаже дома.

– Стикли не получит наш дом. Только через мой труп! Я-то знаю, на что он нацелился; и тебя подмазывает. Он сам положил глаз на Уинтергилл, давно уже… То он придумал выдавать разрешение на каждый чертов сарай, навес, на каждую щель, а потом купит все задешево и продаст за настоящую цену. Я знаю его грязные фокусы.

Нора понимала, что сын прав.

– Знаешь, Брюс все-таки прав, – возразила она. – Дом слишком велик для нас двоих. Мы катаемся в нем будто сухие горошины. Зачем нам, спрашивается, двадцать комнат? Ведь ты не… – Она осеклась. – Ну, ты знаешь, о чем я…

– Перестань, мать. Наша семья жила в Уинтергилле много поколений, и я не вижу оснований менять этот обычай. Сноудены неплохо зарабатывали на этой земле. Конечно, тут сплошные склоны и овраги, хорошей земли немного, но ничего, мы выживем, – убеждал он сам себя.

– Неужели ты думаешь, что в этом климате можно жить нормально? Подумай сам. Я уже слишком стара… Мне уже под восемьдесят, да и ты моложе не становишься… Кому все это отойдет? – Она вздохнула и помолчала, понимая, что сейчас не время для обвинений. Кроме них, других Сноуденов не было. Наследников не осталось… – Сейчас все говорят о рациональном подходе к жизни, – продолжала она. – Надо взять деньги и бежать отсюда. Пока у нас есть выбор. Ведь ты пока не решил, на что истратишь деньги.

– Те деньги лежат в банке. Они предназначены для восстановления поголовья. Я не хочу ничего предпринимать, пока не пойму, как мне действовать, – возразил Ник. – И я не намерен слушать твои бредни. Сейчас я быстро помоюсь.

– Как же дрова? – крикнула она.

– Потом принесу, времени хватит, – ответил он, поднялся по лестнице, стянул с себя одежду и стал искать свой лучший темный костюм, поглядывая на себя в зеркало. Что ж, пока он в нормальной физической форме – плечи широкие, пивной живот почти не вырос, крепкие ягодицы, мускулистые ноги благодаря многолетней игре в регби и приличная снасть в хорошем состоянии, хоть и мало использовавшаяся в последние годы.

Все-таки из него получился бы хороший племенной баран. Вот если бы только у него был сын, которому он передал бы свое имя и наследство. Неужели мать не понимает, как дороги ему этот дом, ферма и земля? Любовь к ним у него в крови, в костях. Черт побери, это единственная вещь на свете, достойная его любви!

Ник макнул голову в тепловатую воду, чтобы смыть шампунь. Если бы у него был сын-наследник! Но теперь уже поздновато. Ох, Мэнди! Я думал, что ты моя судьба, а все получилось иначе… Он познакомился с ней в Харрогейте на балу Молодого Фермера и влюбился с первого взгляда; точнее – не влюбился, а возжелал. У нее были роскошные черные волосы и великолепная фигура, и танцевала она – просто зажигала. Ее ошеломила величина фермы и поначалу очаровала обстановка, похожая на книги Джеймса Хэрриота. Они поспешно обвенчались, слишком молодые и ослепленные страстью, не понимая, что их миры были слишком разные и не могли стать прочным фундаментом для долгой семейной жизни.

Ник закрыл глаза, прогоняя из памяти ту злополучную картину: полутемный амбар, она обхватила ногами талию Дэнни Пигхилла. Будь у него под рукой ружье, он пристрелил бы обоих как бешеных собак. Он оторвал их друг от друга и отколотил Дэнни. Конечно, гордиться там нечем, но он был пьян и оскорблен. Она сбежала в тот же вечер и вернулась за своими шмотками под охраной полицейских. По всей округе разнеслось, что Ник Сноуден не смог удержать свою жену. Ник был глубоко обижен тем, что она отвергла все, что было для него дорого. Потом горечь прошла, осталась лишь глухая боль сожаления. Он не слышал ничего о Мэнди уже много лет.

Постепенно он смирился с одиночеством – единожды обжегшись и все такое… Иногда у него бывали короткие романы, но ничего серьезного. Его финансовое положение пока что было слишком неопределенным, чтобы заводить новую семью, да он и боялся. Он больше не доверял женщинам. Прежде жены фермеров знали свое место, а теперь мир переменился. Теперь они сбиваются в кучки, сговариваются, требуют равную долю в бизнесе и работают не на ферме, а где-то в другом месте, чтобы дети были одеты-обуты. В душе он понимал, что такие женщины заслуживают уважения, но, по правде говоря, его ужасно пугали эти зубастые бабы с каменными лицами.

Но теперь смерть Джима Гримолдби покачнула его веру в правильность своих суждений. Он много лет сидел со своим старинным школьным приятелем за стойкой бара «Летящий Орел», они проклинали правила, установленные Евросоюзом и Департаментом окружающей среды, смеялись грубым шуточкам Джима, играли в дартс, иногда в регби, а в это время в душе Джима бушевал ад.

Никогда не знаешь, что творится в чужой голове. В этом небольшом пространстве между ушами всегда царит одиночество. Что заставило его друга пойти с ружьем на болото и отстрелить себе голову? Депрессия при виде убитых овец, чрезмерное пьянство или крайняя усталость от такой жизни? Каким же плохим другом был Ник, раз не почувствовал отчаяния Джима! Ведь сейчас полно адресов и телефонов, можно было проконсультироваться у психотерапевта. Но жители Долин гордые и упрямые, а еще они робеют перед чужими, какими бы благожелательными те ни казались.

Брайен Сэддлуорт перенес инсульт, когда уничтожили его стадо, и теперь продавал ферму. Бедняга Найджел Дэнби умирает теперь от рака легких, у него тоже нет будущего. Вообще минувший год был плохим для здешних фермеров, даже и без ящура. Так что надо смириться с предстоящим вторжением и подумать о ежемесячном чеке за аренду жилья. Видел бы отец, до чего дошли дела… Когда-то Том Сноуден отказывался даже рассматривать сдачу жилья в качестве небольшого побочного заработка. А теперь на каждой ферме висят объявления, приглашающие туристов. Вернее, висели, пока из-за карантина не были перекрыты все тропы, и туристы исчезли.

Сколько лет они жили в этом холодном сарае под названием дом, с его дубовой лестницей, темными деревянными стенами, окнами с частым переплетом и старинной мебелью. Ник не хотел продавать свои фамильные вещи ради того, чтобы на эти деньги создать для постояльцев комфорт, в каком никогда не жила его родная мать.