Страница 28 из 32
Но когда Земельный бросился на него с новой силой, задержанный закричал: «А-а-ай!!».
— А-а! З-змеюка! — вскричал Земельный. — Ты р-рус-ский!!!
Мы с Журавлевым схватили Земельного за руки и оттащили в сторону, но он весь трясся и бился в наших руках.
— Кого вы спасаете?! — кричал он. — Кого? Изменника! Убийцу! Вот такая сволочь помогала фашистам с нас шкуры спускать, а вы его защищаете! Расстреливайте меня на месте, — я его живым не отпущу!!
— Да откуда ты знаешь, что он русский? — не то спрашивал, не то уговаривал Журавлев, цепко ухватившись короткими руками за локоть Земельного.
— А ты не слышал, как он заорал «ай»? Меня не проведешь: я эти крики хорошо знаю!
Нам удалось усадить Земельного на траву. Он несколько притих и остепенился.
— Дайте, хлопцы, закурить, — попросил он, — душа сгорает…
Я послал Жизенского снимать дополнительные посты.
— Надо еще разглядеть, то ли самое поймано, — сказал Колесник и с фонарем начал осматривать задержанных. — Точно! Редер правду сказал: вот у этого на виске бородавка, у меньшего.
— Что там глядеть, — возразил Журавлев, — по работе видно!
Некоторые из солдат отошли от задержанных, закурили. Воспользовавшись этим, Земельный снова бросился на убийцу, спрашивая:
— Сознавайсь! Русский, стерва?!
На этот раз удары пришлись, очевидно, по такому месту, что связанный закричал на чистейшем русском языке:
— Русский! Ну! Ру-у-усский!
Солдаты вновь оттащили Земельного, но делали это неохотно. После открытия, сделанного Земельным, этот человек казался еще более гнусным.
Начали подходить солдаты, снятые Жизенским с постов. К тому времени, когда все были собраны к месту происшествия, восток, сделавшись светло-голубым, бросал неяркий свет на мрачные лица солдат, на стоявших в стороне задержанных, на иссиня-бледное лицо Таранчика.
Тело его покоилось на мелкой траве межи, с каждой минутой отходя все дальше от жизни. Плотно сомкнутые посиневшие веки навсегда прикрыли веселые глаза Таранчика.
Солдаты на четырех винтовках осторожно подняли и понесли тело Таранчика на заставу. Сзади Земельный придерживал его голову и неустанно повторял:
— Кого загубили! Кого загубили, звери!
За трупом шел небольшой строй солдат, сзади вели задержанных. Колонна спустилась к первому посту.
Когда мы подходили к деревне, с востока полились розовые лучи. Все вокруг ожило. Из деревни навстречу на одноконной повозке ехал Карл Редер. Этот трудолюбивый старик поднимался на заре и раньше всех выезжал в поле. Увидев труп впереди колонны, он погнал лошадь на обочину дороги, слез с повозки и, сдернув с лысой головы старую шляпу, остановился перед проходящей процессией.
Ничего не сказав и не спросив, Редер пропустил мимо себя идущих, возвратился к лошади, развернул ее назад и зашагал к деревне рядом с повозкой.
Деревенская улица была еще безлюдна.
Было около полудня. Гроб с телом Таранчика стоял в ленинской комнате. Солдаты, суровые и молчаливые, заботливо прибирали гроб. Никто в эту ночь не спал, никто не пошел завтракать. Приближалось время обеда, но никто и не подумал об этом. Карл Редер с самого утра пришел к нам. Сняв мерку с покойного, старик ушел заказывать гроб. Временами он появлялся на заставе и снова исчезал. Никто не заставлял его заниматься этими хлопотами, и он ни у кого не спрашивал на то позволения. Все делалось, как само собою разумеющееся.
Часам к двум на заставу начали съезжаться офицеры, хорошо знавшие Таранчика. Вместе с Мартовым и Коробовым приехало несколько солдат и сержантов нашей роты. Приехал командир полка со своим заместителем по политчасти майором Мишкиным.
Более чем за час до выноса тела около заставы собрались многие жители Блюменберга. По их просьбе гроб, обтянутый красной материей, был вынесен во двор и установлен на табуретках, накрытых черным бархатом. Девушки, стоявшие отдельной группой, попросили разрешения положить к гробу цветы. Когда им было разрешено это сделать, появилось столько венков из живых цветов, что они закрыли весь гроб, постамент и легли рядом на мостовую.
— Где они столько цветов набрали? — удивился Мартов.
— Не зря, видать, деревня называется Блюменберг, — пояснил Митя Колесник, — это же по-русски — цветочная гора.
Почетный караул у гроба солдаты несли посменно. Приближался назначенный час.
Могила была приготовлена на вершине холма среди редких буков, там, где располагался четвертый пост. Туда по проселочной дороге и направилась похоронная процессия.
Впереди старшина Чумаков нес бархатную подушечку, на которой покоились орден Славы и три медали. Гроб несли на руках, за ним шел строй вооруженных солдат и офицеров, а в конце двигалась большая группа гражданского населения. Здесь среди женщин и стариков тяжело шатал Пельцман. В самом конце, опустив голову, шел Ганс Шнайдер.
— Как ты сюда попал? — спросил я его.
Ганс несколько смутился.
— Знаете, я всегда бываю в Блюменберге, когда отец дает мне обкатывать мотоциклы после ремонта, только… только приезжать на заставу не смею.
Теперь я вспомнил, что в кармане у меня еще с ночи лежала свернутая пилотка Таранчика.
— Вот, — сказал я, снимая звездочку с пилотки, — возьми…
Ганс погладил звездочку, глаза его часто заморгали, увлажнились, и он отвернулся.
— А папа не будет ругаться, что ты долго здесь пробыл?
— Н-нет… За это не будет ругаться.
На холме, когда гроб был поставлен на черенки лопат, и приготовлен для спуска, майор Мишкин поднялся на холмик земли у края могилы и произнес очень взволнованную речь. Каждое слово его западало в душу, звало к борьбе с фашистской нечистью, напоминало о тяжелых жертвах в этой борьбе.
Лицо Таранчика подернулось уже синевой. Но вот сверху положена красная крышка, и гроб медленно опускается на холодное могильное дно.
Падают горсти земли.
— Прощай, дорогой наш товарищ! — горестно произносит Земельный и берется за лопату.
— Прощай! — тихо повторяют товарищи, словно боясь испугать кого-то.
Девушки и женщины вытирают влажные глаза. Некоторые мужчины отворачиваются. Гулко звучит крышка гроба от первых брошенных комков земли. Но потом этот гул становится все глуше и глуше, и на поверхности вырастает серый холмик. Стоят в немом безмолвии люди, окружившие его. Могильный холмик и памятник укрыты цветами. Высоко в ветвях бука беззаботно посвистывают птицы, над холмом гуляет легкий, еле ощутимый ветерок; резко хлопает троекратный винтовочный залп…
Пусто, невесело стало на заставе без Таранчика. Четвертый пост стал называться его именем, и Таранчик, уже мертвый, как бы служил на этом посту, у самой линии. С помощью Карла Редера и Пельцмана вокруг могилы была поставлена красивая металлическая оградка. Вместо временного деревянного появился железобетонный памятник с граненой медной звездочкой наверху.
Несколько девушек ухаживали за могилой.
Таранчика нет. Но в душе каждого из нас он продолжает жить. Веселые разговоры о демобилизации как-то притихли.
Однажды сержант Жизенский привел на заставу задержанного мальчика лет четырнадцати, заросшего «бурьяном» нечесаных русых волос. Он был в изорванной рубашке и таких же изорванных штанах. На ногах болтались непомерно большие ботинки на резиновой подошве, голова ничем не прикрыта. Когда я спросил у Жизенского, по какой причине задержан мальчик, он вместо ответа, выложил на стол такую же вещь, какую мы обнаружили у Шмерке.
Порывшись в полевой сумке мальчика, Жизенский достал два листа бумаги, исписанные мелким, неразборчивым почерком. В бумаге содержались сведения о количестве войск, находящихся в Магдебурге, Галле, Нордхаузене и еще целом ряде мелких пунктов. В конце второго листа были сведения и о нашей заставе. Эти-то «сведения» едва не заставили меня рассмеяться. И количество солдат, и число постов, и вооружение — все было настолько уродливо преувеличено, что совершенно не вязалось с истиной. Там даже говорилось, что застава оснащена мотоциклами, хотя на самом деле у нас не было ни одного мотоцикла, кроме того, который я брал на время у Редера.