Граница за Берлином

Поднявшись наверх, я раздвинул занавеску, за которой скрывался план нашего участка демаркационной линии, взял детский рисунок, и тут все стало ясно.

Маленький домик в левом углу рисунка стоял как раз на месте расположения нашей заставы, тележка заменяла караульное помещение, а веревочка от тележки, упавшая из рук мальчика, точно повторяла изгиб дороги. Мальчики аккуратно стояли на тех местах, где располагались наши посты. Не будучи еще вполне уверен в достоверности своих подозрений, я схватил на столе курвиметр и начал сравнивать линии и расстояния. Оказалось, что рисунок выполнен в строжайшей масштабной точности.

— Смышленый племянник у этой фрау, — заметил Жизенский, наблюдавший за мной, — еще и писать не умеет, а масштаб уже знает!

В это время вернулся Чумаков.

— Понятно, — сказал он, — почему собаки не стали на линии появляться. С собаками они провалились, теперь думают радиосвязь наладить. Ведь эта маленькая штучка — радиопередатчик.

— Вы поинтересовались, каков радиус действия этого аппарата «для определения чувствительности фотопленок»?

— Мастер говорит, что при хороших условиях он может действовать километра на два — на три, не больше.

— Значит, с таким аппаратом нельзя уходить далеко от линии. Пригласите задержанного, Жизенский.

Жизенский привел задержанного, который покосился на свой чемоданчик, лежавший на том же месте, где был оставлен после первого допроса, и сел на прежнее место к столу.

— Вы, господин Шмерке, очень торопитесь домой? — спросил я его.

— Конечно, мне бы очень хотелось побыстрее оказаться дома.

— Да, я вас вполне понимаю, но, видите ли, на дворе уже вечер, а у нас еще много задержанных. Разобраться со всеми мы просто не успеем, поэтому вам придется еще погостить у нас.

— Господин лейтенант, я вас очень прошу! Меня теперь потеряла семья, меня ждет работа! Вы же знаете, как трудно живется сейчас всем немцам… Я вас очень прошу…

— Ишь, как рассыпается, змей, — не выдержал Жизенский, сказав это на русском языке.

— Не мешайте нам разговаривать, — насколько возможно спокойно, но строго сказал я Жизенскому, хотя считал, что все уже пропало. — Нет, — обратился я к Шмерке, — мы вовсе не хотим вас долго держать. Вы у нас проведете только одну ночь, уверяю вас, — не больше.

— Воля ваша…

— Ничего. У нас неплохо. Можете взять ваши вещи, — указал я на чемодан. Шмерке схватился волосатой рукой за чемодан и, не торопясь, осторожно открыл его.

— Вещи на месте, можете не сомневаться. Только прицел оставьте здесь, остальное возьмите. А теперь вам дадут ужинать, и желаю вам спокойной ночи.

Шмерке встал, галантно раскланиваясь. Я черкнул на клочке бумаги: «Ни слова с задержанным!» и подал его Чумакову, предложив проводить Шмерке на место. Они ушли.

— Вас удовлетворило то, что вы сказали ему глупость? — спросил я Жизенского.

— Я ведь сказал по-русски…

— А если он знает русский язык?

— Все равно и так видно, что бандит первой марки.

— Сержант Жизенский, смирно! — вспылил я. — За излишнюю болтовню — наряд вне очереди. Вольно!

Жизенский удивленно посмотрел на меня, поправил свой чуб и пилотку, одернул гимнастерку, которая и без того была заправлена великолепно, и молча присел на подоконник, где сидел раньше.

Вернулся Чумаков. Он понял, что тут произошло, и укоризненно посмотрел на Жизенского.

— Поспешность, товарищ Жизенский, — продолжал я уже спокойно, — полезна… далеко не везде. И наше счастье, если этот самый Шмерке не понимает по-русски. А если понял, то, кроме него самого и его прибора для «определения светочувствительности пленок», нам ничего не видать.

— Да, плохо, друг, когда сначала скажешь, а потом подумаешь, — по-товарищески заметил Чумаков. — Этак одним словом все испортить можно.

— Теперь вам понятно, товарищ сержант, за что объявлено наказание?

— Понятно, товарищ лейтенант, — ответил он упавшим голосом.

— Тогда давайте сюда старика.

Старик в замшевых потертых трусах явился в том виде, в каком я встретил его у подъезда, даже рюкзак не был снят с плеч и трость все так же дрожала в его руке. Он со вздохом опустился на предложенный стул, потер рукой голое колено и глухим от волнения голосом произнес:

— По-моему, господин комендант, здесь произошло недоразумение, ошибка…

— В чем?

— Я… я бывший учитель естествознания, к тому же почти слепой. Теперь — садовник. Я совсем не собирался на ту сторону: мне нечего там делать.

— Зачем же вы оказались у самой линии?

— Не видел, господин комендант, не видел! Я собирал растения для гербариев и совсем неожиданно забрел туда.

Старик говорил так искренне, что нельзя было не поверить ему.

— Что ж, покажите ваш паспорт.

— К сожалению, у меня нет с собой никаких документов, — развел руками старик. — Да их и не надо, — вдруг встрепенулся он. — Я ведь из соседней деревни, что расположена к югу отсюда. Только потрудитесь, пожалуйста, свериться. Там меня все знают. Да и в этой деревне у меня много знакомых.

Старик начал поспешно перечислять многие фамилии жителей Блюменберга и среди них назвал Карла Редера.

— Карл Редер? Здешний бургомистр?

— Да, да, да! — обрадовался старик.

— Тогда все проще простого. Идемте к нему.

Старик заметно оживился, но разговора у нас не получалось. Я нарочно отставал от него, чтобы определить, знает ли он, где живет Карл Редер, а старик, запинаясь за булыжник, трусил по дороге, приговаривая:

— О, здесь недалеко, здесь совсем близко.

Как ни был расстроен Карл Редер многими заботами дня, но, увидя нас, расхохотался молодо и звонко.

— Шпигель! Откуда ты свалился? Уж не закатился ли сослепу к англичанам?

— Вот именно, дорогой Карл, вот именно, чуть не попал к англичанам.

— Эх, старик ты, старик, сидел бы уж лучше дома, коли не можешь отличить черное от белого.

— Да я, кажется, и ушел недалеко, а попал вон куда. А тут еще какие-то два молодых человека показали мне на цветочное место, я и пошел туда… Теперь устал так, что не знаю, как и домой доберусь.

— Извините нас, дедушка Шпигель, — сказал я и, присев к столу, написал несколько слов Чумакову. — Вот, возьмите эту записку и отдайте ее на заставе любому солдату. Тот фельдфебель, что был со мной, сейчас собирается на повозке ехать в Нордхаузен, он вас и довезет.

— Спасибо, господин комендант, спасибо! — кланялся Шпигель, принимая записку и пятясь к дверям.

— Ну, а теперь мне надо связаться с полицейским управлением. Кажется, не все такие, как Шпигель, к нам попадаются…

Я рассказал Редеру о задержанном Шмерке и в заключение добавил:

— У нас нет возможности заниматься в дальнейшем деятельностью Шмерке, а она очень интересна. По-моему будет полезнее отпустить его на волю. Умелое наблюдение за ним позволит узнать много интересного. Тем более, что Шмерке, пожалуй, твердо уверен в нашей глупости и неосведомленности. Если полиция возьмет дальнейшие заботы о Шмерке на себя, то мы с удовольствием разрешим ему обмануть нас. Он же только этого и хочет. Так что все будут довольны.

— Это было бы хорошо!

— Тогда сообщите об этом в управление полиции. Пусть дадут человека к утру, чтобы можно было передать Шмерке с рук на руки.

— Сейчас же схожу и позвоню.

— Ну, а что решили на собрании о земле?

— Эх, земля, земля! — произнес старик с горечью. — Кругом земля, а земли нет. И так-то ее мало, да и той как следует пользоваться не приходится… Клевер решили убирать и землю отдать хозяевам свободную, а рожь и другие культуры придется ждать до осени… Не губить же все это добро! — кричал Редер, будто я возразил ему. — Посмотрели бы вы, какое это было собрание! Наверно, с самого потопа такого спора не было.

— Но к переговорам-то с бургомистром из Либедорфа вы готовы?

— Конечно, готов. Как решило собрание, так и будут договариваться.

Еще до восхода солнца меня разбудил дежурный по заставе сержант Жизенский, бывший в неочередном наряде, и сообщил, что со мною хочет видеться какой-то человек. Наскоро умывшись и одевшись, я пригласил к себе этого человека.