Кирилл и Мефодий

А разве не так? Ведь если произнёс ты про себя или вслух: Δόξα Σοι, Κύριε, δόξα Σοι! и тут же произносишь: Слава Ти, Господи, слава Ти! — то это уже две славы из единых уст, и вторая ничем не уступает в силе первой.

Вроде бы простенькое на вид открытие Мефодия, состоящее в том, что крестникам его равно пригодится знание молитв не только греческих, но и славянских, побуждало его духовных чад к новым и новым приобретениям. Они в своём постижении монастырской храмовой службы и келейного правила продвигались с завидной скоростью. То и дело досаждали наставнику, прося растолковать трудное место ещё одной молитвы, тропаря, псалма, чтобы и этой драгоценностью пополнить, с благословения аввы, свой пока маленький изустный славянский молитвослов.

В таком сладостном для них труде, похожем на благодатную игру, была особого свойства радость, та, что не убывает, а лишь прирастает и полнится. Не так ли и ангелы играючи исполняют принятые свыше поручения и находят чудесную награду в созерцании прибывающего множества усвоенных заданий?

А в том, что его крестники то и дело досаждали Мефодию, обременяя своими просьбами, сам он, как они убеждались, не усматривал никакого для себя ущерба. Напротив, только возрастала в нём ответная радость при виде пчелиной стремительности, с которой они порывались к нему за нужными смыслами. «Толцыте, и отверзется вам, ищите, и обрящете», — мог он теперь говорить им по-славянски словами Христа.

Вот с такими богатствами и застал Константин старшего брата по прибытии на Гору. И можно ли было Мефодию сомневаться в том, что младший сразу и безоговорочно примет его радость как собственную, а его новых друзей как своих?

Первые христиане, первые монахи из славян… О таком им и прежде приходилось изредка слышать. Но эти, с которыми теперь Философу тоже предстояло жить бок о бок? В том, как они намеревались ступить на иноческий путь, ему различалось что-то совсем неожиданное, дерзновенное. Им мало уразуметь и усвоить греческую церковную службу. Им одновременно хочется присвоить её и своему языку. Они порываются молиться ещё и родными для них словами.

Но в таком их рвении, вполне естественном, потому что воистину «всякое дыхание да хвалит Господа», — нет ли, однако, и ребяческой самонадеянности? Да, не так уж трудно запомнить наизусть несколько греческих молитв и затем, по подсказкам брата Мефодия, вслед за «Κύριε ελεισον!» произносить «Господи, помилуй!». Или даже «Отче наш» кое-как выговаривать, равняясь на «Πάτερ ίμων». Но память не беспредельна, и удастся ли подлинное научение, если эти новички, лепечущие свои первые молитвы, не знают даже греческих букв? А ведь за алфавитом простирается превысокая гора боговедения, и как на неё карабкаться, почти не зная греческого языка, не догадываясь о его внутреннем грамматическом строе?

Правда, и они с братом Мефодием, выходцы солунские, не решатся о себе сказать, что достаточно знают славянскую речь, хоть и слышали её и ради игры привыкали к её смыслам с самого детства. Где там? Только кое-что на слух усвоили, на память надеясь и наитие. Когда на солунском рынке раздавался говор македонских славян, то щекотал им, детям, уши, забавлял и поощрял к подражанию целый ворох звуков, каких не знает греческий алфавит, каких не умеют отчётливо выговорить гортань, язык и губы даже сведущего в науках ромея. Ну, попробуй правильно произнести вслед за мальчишкой-славянином хотя бы слово «жук»! И ему смешно, и тебе самому, потому что у тебя получается какой-то «зук» или «сук». Или постарайся чисто выговорить «бревно». Опять окружающие заулыбаются или захихикают, услышав, что у тебя выходит неловкое «первно» или «превно». И всего-то, казалось бы, нужна малость — быстро разомкнуть губы и чуть посильнее напрячь гортань, но никак вместо «п» не выговаривается «б». Не даются тебе ни их «ч», ни «ц», ни «ш», ни «щ»… Особенно же это «щ» сопротивляется, для которого нужно чуть не до ушей расщеливать губы и одновременно зубы сжимать и кончик языка приподымать чуть вверх.

Вот как искусно различил Создатель народы, чтобы не перепутались друг с другом! Не только цветом кожи или разрезом глаз, не только языками различил, но и умением произносить звуки, которые не даются соседям. У славян и согласных звуков в речи больше, чем у греков, и гласных. Есть ведь у них такие смягчённые «а», «у» и «э», будто по два звука склеены в каждом, но произносятся как один.

Мефодиевы крестники между тем порывались не только греческие молитвы и песнопения на слух осилить, но и греческий алфавит выучить, письмом и чтением греческим овладеть. Мало того, нетерпение толкало их и самые первые свои славянские молитвы записывать с помощью греческих же букв. С благоговением и робостью приносили они ему эти начаточки, выведенные старательной рукой то на клочке козьей кожи, то на дощечке, натёртой воском…

ΣΛΑΒΑΤΙΓΟΣΠΟΔΙΣΛΑΒΑΤΙ

Ну, как не умилиться, как не возблагодарить Господа за эту жажду веры, такую очевидную и так нуждающуюся в поощрении! Подлинно, слава Тебе, Христе, дающему на Горе бодрый прибыток этих нищих духом, кротких и чистых сердцем, алчущих и жаждущих правды Твоей!

И можно ли на их встречные шаги, то неуверенные, то слишком поспешные, как у детей, резво порывающихся скорее самим освоить ходьбу, можно ли не ответить — тоже встречными — шагами?

Что, если такая встреча как раз им, Мефодию с Константином, на роду написана? Тут есть о чём подумать в тишине, где каждый звук — лесной птицы, спешащего в камнях ручья, овечьего бубенца на поляне — раздаётся чисто, отчётливо и щемяще.

И не они ведь, славяне, порываясь завести собственное письмо, первыми обращаются к облику букв и значениям греческого алфавита. Так и латиняне поступили когда-то, собрав свою письменность по большей части из этрусских буквенных начертаний, а этруски брали их прямиком у греков. Так позже и копты в Египте для своего христианского письма взяли часть букв у эллинов. Так и готы постарались. И не те, не другие, не третьи не сговаривались ведь друг с другом о таких одолжениях у греков. Просто оказались единодушны в своём равнении на внушительную красоту греческого письма. Не зря же в ромейской школе умение писать буквы красиво — самая первая из дисциплин. Буквы просто обязаны быть стройными, прочными, красивыми, и тогда на них почтительно засматриваются те, кому собственных письмен ещё не дано.

Но, ценя своё родное письмо, братья не могли не видеть: далеко не всё в нём способно служить образцом для подражания. Как бы не перестараться новеньким с гласными знаками! Увы, так уж сложилось: гласные на письме у ромеев то и дело не соответствуют произносимым звукам. Взять хотя бы самый часто звучащий в речи союз — «и». Пишется και, а звучит «кэ». И такие несовпадения между звучанием и написанием гласных — на каждом шагу. Обученный грамоте ромей со школьной скамьи помнит, что именно греки первыми среди письменных народов применили и узаконили буквы для гласных звуков. В алфавите у евреев, у других семитов гласные отсутствуют. Но мало кто помнит, как медленно, как тяжело давалось грекам это их изобретение. В память о грамматических тяжбах между разными греческими диалектами осталось множество двойных гласных, и каждая из этих двоиц читается как один звук, то и дело не совпадающий со значением написанного. Если славяне намерились строить своё письмо, взяв за образец греческое, зачем же им подражать и путанице с гласными? Вполне возможно сразу избежать подобной путаницы и подобрать одно начертание для каждого гласного звука, пусть при этом и окажется в славянском алфавите ещё на три или четыре буквы больше.

Строя такой алфавит, нужно исходить из чистоты, выразительности самих звуков. Прислушайся к певчим птицам. Вот у кого надо учиться красоте, отчётливости, внятности каждого звучания. Какие сочные гласные у иволги, у соловья, да у той же кукушки с её прекрасным по грустной красоте «у»! А какие у птиц замечательные посвисты, перещёлкивания, цоканья, чоканья, перезвяки, звоны. До чего же старательны эти горлышки, эти крошечные грудки, эти неутомимые сердечки! С какой любовью, с каким ликованием издают они благодарные молитвенные признания своему Творцу! Вот где школа звуковой красоты!