Страница 14 из 37
— На нем были цветы, но теперь их нет.
Мать, мысленно шлепнув себя по руке, выбегает из комнаты. Возвращается с букетом подснежников в низкой плошке и ставит его на телевизор.
— А теперь как?
— Отлично, отлично.
— Подснежники.
— Да.
— Я просто выносила их воды подлить.
— Подводники.
— Подснежники.
— Да.
— Это мираж! — воскликнул он внезапно. — Это мираж! — и просиял.
— Мираж, — сказала мать, — мираж-мираж-мираж-мираж. Нет, милый, это оазис. Они в оазисе.
— Нет, — сказал он. — Нет!
— Сдаюсь, — сказала она.
— Что это такое — мираж? — спросила я.
— Вот это, — произнес он, указывая на экран.
— Метко сказано, — произнесла я. — Можешь еще раз повторить.
— Вот это, — произнес он, указывая на экран.
— Не дразни его, — сказала мать.
— Как он? — спросила я.
— Я здесь, — сказал отец.
— Вот именно, — сказала мать. — Он, точнее говоря твой отец, идет на поправку, спасибо. А как там работа?
— Как обычно.
— Какие чудеса и приключения?
— Нет, обычная бодяга. Типичный город паникеров.
— Да поговори же ты со мной, ради Бога.
— Поговорить. Ладно.
— Я здесь с отцом сижу с утра до вечера.
— Ну хорошо. Ну хорошо. Все, как всегда. Пару недель назад одна наша героиня ушла в подполье, исчезла, и мы опоздали на самолет, так что пришлось ее вместо Крита отправить в Киллэрни.
— А что, на другой рейс уже нельзя было достать билетов?
— На другой рейс — запросто, но где бы мы взяли другую группу. Съемочную.
— Их ведь на телестанции полным-полно.
— Каждая работает в свою смену, мама. Не знаю, может, и удалось бы найти. Была суббота. Во всем здании никого, кроме нас. Не знаю. Может, и удалось бы.
— Гиблое дело.
— Верно. Короче, Киллэрни. Штука в том, что мы уже объявили в передаче, что летим на Крит, чего-то наболтали насчет залитых солнцем пляжей и так далее. Все это дело пришлось вырезать, и я должна была на коленках выпрашивать аварийную озвучку, искать Дамьена, буксировать его в офис, мучо[12] оскорбленного в лучших чувствах…
— Озвучку? — переспрашивает мать. — Ну да неважно.
— Факты были преданы огласке, — говорит отец, — и Мэрфи дисквалифицировали.
— Замнем, — говорит мать. — Я не спрашивала.
— Ага, — говорю я. — Короче, приходит он в звукорежиссерскую…
— Это делают с иностранными фильмами! — сказала мать. — Это делают с иностранными фильмами, милый. Чтобы казалось, будто люди разговаривают по-английски.
— Вообще-то это называется «дубляж», а «озвучивание» — немножко другое.
— Господи Исусе! Думаешь, я сама не знаю? Сижу тут с отцом, как на цепи. Ты могла бы быть потерпеливее, но где уж тебе. Хотя бы по телефону.
— Вот телефон, — сказал отец, указывая на телевизор.
— Тихо, погоди, дай мне с дочерью твоей поговорить.
Телефон зазвонил.
— Ишь ты, — сказала мать и пошла в холл к телефону.
Я перевела взгляд на отца: он безмолвно говорил сам с собой. Умолк, злобно покосился на телевизор. Живая сторона его лица нервно напряглась. Я вдруг испугалась, что он собирается наложить в штаны. — Мама! — вскрикнула я. — Мама!
Из холла донесся ее смех. Я, не чуя под собой ног, рванулась к телевизору и начала щелкать кнопками, чтобы отвлечь отца.
Несколько женщин в сари разбивали кокосовые орехи. Это был документальный фильм семидесятых годов, снятый на кинопленку. — В конечном счете, — произнес закадровый голос, — кокосовый орех воплощает собой Эго.
Я нажала на кнопку. — Марлен, возьми себя в руки, — сказал какой-то австралиец. — Ситуация не столь серьезна, как кажется, — сказал какой-то политик. — Рыцарь Любви идет тринадцать к двум. — Я же тебе говорила, — сказала пластилиновая улитка. — Да! — сказал отец. — ДА! ДА! ДА! ДА!
— Что ты с ним сделала? — спросила мать, входя в дверь.
— Не знаю. Может, он в туалет хочет?
— Когда он хочет в туалет, он не говорит «да». Он говорит «канал».
— Что?
— Ну а мне-то откуда знать? Может, потому что канализация, может, потому что кишки, может, потому что «анальный». Он так говорит, а ты не знаешь, что он так говорит, тебя ведь здесь не бывает, тебе ведь плевать. А когда ты все-таки до нас доползаешь, только и делаешь, что его нервируешь.
— Я просто переключила на другой канал.
— Может, он этот канал и имел в виду, — сказала мать. — И не трогай телевизор — от него отец еще больше бесится.
Она села:
— Я рада, что ты здесь. Ты сама знаешь, я правда рада. Давай рассказывай свою историю дальше, не обращай на меня внимания.
— Да нет никакой истории.
— Тебе пришлось делать озвучку.
— Тринадцать к двум, — участливо подсказал отец.
— Т-с-с, — сказала мать.
— Короче, мы в звукорежиссерской. Это такое место, где микшируют звук и, если хочешь, можешь что-то добавить — например, дополнительные аплодисменты.
— Не задирай нос перед родителями, — сказал отец. Мы вытаращили глаза.
— Давай дальше, — сказала мать.
— Давай-давай, — сказала я. — Какое уж там «дальше». Просто мы два часа вырезали слово «Крит» и пытались вставить «Киллэрни», и, конечно, ничего не влезало, потому что «Киллэрни» состоит из трех слогов, а «Крит» всего из одного. Тогда мы попробовали проговаривать «Киллэрни» быстро-быстро, потом попробовали проговаривать «Киллэрни» быстро-быстро-быстро, потом решили заменить «Киллэрни» на «Керри», и в итоге получилось что-то типа «Кри» — то есть, ни Крит, ни Керри. И ничего тут поделать было нельзя, так что мы все разошлись по домам.
— Ну и все сошло нормально, — сказала мать. — Я даже не заметила.
— Да? Классно. И куда они, по-твоему, отправились?
— Я просто подумала, что есть такое место Кри, о котором я не слышала. Кажется. Правду сказать, я вообще не стала особо над этим задумываться, так что нечего мне теперь надоедать. Все это было и прошло.
— Да? Авиакомпания рвет и мечет, потому что я вырезала ее халявную рекламу, ведь мы их не в Киллэрни должны были отправить, правда ведь? Значит, мы нарушили контракт, и теперь, похоже, до конца жизни будем посылать все парочки только в Баль-Блин-Бриггэн.
— А с отпуском ничего не получится?
— МАМА! Они не спонсируют отпуска для сотрудников.
— Я имела в виду, не получится ли у тебя взять отпуск и от всего этого отдохнуть, ГРАЙН.
— Да. Нет. Не знаю. Пока молчат.
— Это та передача, — сказала мать, — с молоденькой девчонкой в оранжевых колготках и с тортом.
— Ты слишком ярко телевизор настраиваешь. Да.
— Разве ты не знала, что она беременна? Я хочу сказать, неужели не заметила?
— Нет.
— Наверно, мало ты беременных в жизни встречала, — сказала она, — время теперь такое. Да, нахальства ей не занимать. Сама в положении, а поперлась на шоу знакомств. Как тебе это?!
— Мама…
— Ну да ладно. Это Стивен звонил. Говорит, когда ты вернешься, его не будет, нужно улетать.
— Стивен?
— Извини, ты поговорить с ним хотела?
— Как он узнал этот телефон?
— Ну, ты-то его забыла много лет назад.
— Прости. Конечно.
— Ничего не «конечно». Я ему сама телефон дала, на той неделе.
— Ну, мама! Ой, блин, прах тебя подери.
Мать засмеялась.
— Значит, теперь регулярно беседуете? — сказала я.
— Он советует мне лошадей.
— Каких еще лошадей? — спросила я. — Ты же не играешь на бегах.
— Ну, сегодня, к примеру, Рыцаря Любви. Ставка — фунт. Пришел первый.
— Тринадцать к двум, — подсказал мой участливый отец.
— А знаешь, — сказала она, — иногда мне начинает казаться, что с твоим отцом не так все просто.
— Вот телефон! — сказал отец, указывая на телевизор. Начался «Ангелус»: картинка с архангелом Гавриилом, электронный колокол.
Мать преклонила голову.
— Дон-н! — сказал колокол.
12
Мучо — очень, сильно (исп.).