Страница 23 из 30
3 Ты идешь, не зная скуки, под тобой скрипит трава. Над тобой худые руки простирают дерева. Ты идешь, как победитель, вдоль овса и ячменя, мой ровесник и учитель, забывающий меня. По тропинке, по ухабам, мимо яров, сбоку ям. Соловьи поют. И бабы подпевают соловьям. 4 Снова речка, снова версты, конь с резиновой губой. Только небо, только звезды над тяжелой головой. Ты идешь и напеваешь про сады и про луну. Ты поешь и вспоминаешь Аграфену Ильину. Не она ль в селе Завьялы, от предчувствия бледна, тихо ставни открывала и сидела у окна? Не она ль, витую косу распуская для красы, сторожила у откоса золотую папиросу и колючие усы? Тихое перемещенье звезд от дома до реки. Груню в легкое смущенье приводили светляки. Ей и спится и не спится. «Неужели ты отвык? Не просохли половицы, не стоптался половик. Неужели позабудешь, как дышала чесноком? Нешто голову остудишь полотняным рушником? Ты войди ко мне, как раньше, дергая больным плечом, громыхая сапогами и брезентовым плащом. Для тебя постель стелила, приготовила кровать. Вымойся. Скажи, что видел. Оставайся ночевать. Где ж ты ходишь, беспокойный? С кем гуторишь? Что поешь?» 5 Мимо озера большого ты по августу идешь. Как с тобой в одной бригаде мы ходили, славя труд, как в Тамбове на параде отделенные идут. Ты идешь. И ты не слышишь, как проходят впереди, как на ясенях, на крышах начинаются дожди. Ты не думаешь, не знаешь, что, заслышавши тебя, два врага одновременно подымают два ружья. Что один из них степенно наблюдает свет звезды, а другой из них считает увезенные пуды. Что другой оглох от страха, ты не понял. На тебя двое сволочей с размаху подымают два ружья. Ты уже не видишь света, ты уже не слышишь слов… Два удара. Два букета незавязанных цветов. Два железных поцелуя, две последние черты. Упадешь ты, негодуя, в придорожные цветы. Упадешь, костистый, белый, руку грузную подмяв, дел последних не доделав, слов прощальных не сказав. Дернувшись, принявши пули, ты, как буря, упадешь. Все устали, все уснули, слушая сухую рожь. Слышен запах крови сладкий. Смерть. Заря. И, наконец, под одним из них вприсядку пляшет рыжий жеребец. 6 Дождь стоит у переправы, затянувшийся, косой. Утро. Областные травы пересыпаны росой. Утро. Бьется теплый аист у поверженной земли. Над тобою, задыхаясь, прошумели журавли. Прыгает железный ворон и косится на тебя, да проходит эскадрилья, нагибаясь и гудя. Ты лежишь, откинув руку, посреди цветов, пока около тебя не станет колесо грузовика. Ты лежишь в гробу дубовом, неподвижен и угрюм. Не к лицу тебе, товарищ, сшитый плотником костюм. Рядом с гробом девка бьется непокрытой головой. Опустив глаза, клянемся выдержать тяжелый бой. Мы подымемся и выйдем и проходим темноту. Опустив глаза, мы видим нашу честную мечту. От совхоза и завода, под звездою и дождем. Стань, земля! Под непогодой мы по осени идем. <1934>
18. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДИМИТРОВА ПОСЛЕ ЛЕЙПЦИГСКОГО ПРОЦЕССА
Так мне кажется — сердце тише, придавив неокрепший лед, над высокой немецкой крышей подымается самолет. Восемь парней, глазам не веря, зубы сжав, говорят: «Пока!» Из окна кабинета Геринг злобно смотрит на облака. …Между зимними облаками он летит, величав и прост, над заводом и над лесами, у еще непогасших звезд. Он летит, приминая тучи, он крыло над Москвой простер. И ребята с улыбкой лучшей слышат тихий его мотор. Вечер. Ночь. Через ветер черный прямо в руки мои идет трехмоторный, пятимоторный потрясающий самолет. Тяжело подымая брови, улыбаясь моей стране, прямо с неба идут герои, похудевшие в тишине. И под небом Москвы отверстым, на тебя устремивши взгляд, краснопресненские оркестры задыхаются и молчат. Мы встречаем тебя снегами, мы приносим тебе цветы. Мы гордимся тобой, и нами, вероятно, гордишься ты. Снег летит под больные ноги. Стань прямей, посмотри кругом — мы тебе отдаем дороги и сады свои отдаем. Стали химики и хлеборобы. Что сказать, если вы дошли через тюрем глухую злобу до прекрасной Большой земли? Что сказать мне к такому часу, чем похвастать? Прости меня, если нету в моих запасах слов, достойных такого дня. Если я, рассуждая здраво, мир почувствовал в тишине. Это счастье мое. И, право, счастья этого хватит мне. 1934