Страница 16 из 32
— Я вижу, что вы и сейчас что-то скрываете от меня. Ну, будете рассказывать или закончим разговор? Кстати, чья это камера? Где наша?
Эдька и Василек переглянулись, синхронно вздохнули и стали рассказывать о том, как исчезли Ленька и Светка, о лейтенанте Гусятникове, о размолвке с Дрововозом.
А на столике под руками капитана Елисеева расцветала карта. Причудливые коричневые, зеленые и синие разводы переплелись, образуя диковинные узоры. Эдька подвел Ксаныча к карте и, «вводя в курс дела», сыплет бойкой скороговоркой:
— Здесь паковый лед, тяжелый, десять баллов, а вот пошли поля, дальше лед ломаный, торосы… потом разводья, слабый лед. Отдельные стамухи.
— Которые интенсивно вытаивают, — радостно добавляет Василек.
Самолет делает разворот, идет над проливом Лонга. Прямо по курсу во льдах показались темные пятнышки.
— Караван! — капитан Елисеев сунул голову в блистер. — Ледокол «Ермак» ведет.
Он прикладывает к голове наушники, слушает, потом говорит:
— Он нас приветствует!
— Кто? — не понял Василек.
— Ледокол. Просит дать рекомендацию по курсу. — Он поднес микрофон ко рту и зарокотал: — «Ермак», «Ермак», я борт 04175. Подворачивайте левее на ветер, ветер юго-западный, от берега гонит лед, там льды реже, выйдете на прогалину… Счастливого пути!
Хвост самолета накрывает пятнышки.
— Показался остров! — крикнул командир. — Приготовиться к бомбометанию.
Ребята насторожились. Бомбометание? Они не сводили глаз с бортмеханика. А тот молниеносно обвязал бечевкой какой-то плотный серый тючок и встал у дверцы люка.
Прямо по курсу ребята тоже увидели остров: пятачок суши словно поднялся из моря на рыжих скалах. Посреди пятачка — домик-коробок с антенной на крыше. У железной бочки на берегу суетятся пять темных фигурок.
Торопов открыл дверь и швырнул тючок вниз. Кувыркаясь, он полетел прямо на бочку. Сейчас взрыв… Но тючок ударился о землю возле бочки, подпрыгнул, и к нему бросились темные фигурки. Внизу снова забелели льды.
— Все снял! — Эдька, самодовольно улыбаясь, перезаряжал «Ладу».
— Когда тючок разорвут, радости будет на весь остров, — сказал Торопов.
— А что там, в тючке?
— Почта. Письма, газеты, журналы. С месяц, наверное, не получали их полярники.
Так вот, значит, как здесь доставляют письма и газеты! Никаких почтальонов, а прилетает самолет и прямо вам на голову сбрасывает почту.
Миша заглянул в иллюминатор.
— Мыс Шелагский!
Слева ползли угрюмые черные скалы. Видно было только узловатое подножье мыса, верхушка ушла в туман и облака.
— Хватит кататься, — улыбнулся Торопов. — Мы дома.
Самолет тянул на посадку. Василек не успел даже побледнеть — так быстро она произошла. Перед самой землей мелькнули у фюзеляжа одна за другой три чайки. Одна чуть не попала под винт.
— Отчаянные!
Татакнул напоследок мотор, и вскоре дверь распахнулась. Над взлетной полосой висела тягучая туманная тишина. Пилоты устало надевали кожаные регланы, капитан Елисеев собирал карты.
— Штурман, справку, — негромко сказал Цуцаев.
— Полет длился десять часов двадцать пять минут, а пролетели мы за это время три тысячи триста километров!
— Добро.
Вслед за Ксанычем ребята спустились по трапу и оглянулись на самолет. В сумеречном свете стальная птица, выкрашенная светящейся алой краской, казалась раскаленной. Можно было подумать, что туман охлаждал ее большое натруженное тело, но ребята знали: самолет в полете не нагревается.
— Вон там, на развилке, наверное, вы и разминулись со своими хлопчиками, — сказал звеньевой Якименко.
Гусятников кивнул.
— Да, помнится, мимо промелькнул голубой бензовоз.
— А как же вы не заметили их в кабинке?
— Вьюжило сильно… Еле дорогу видел.
Они сидели в жарко натопленной избушке старателей. Дрововоз медленно оттаивал. Плотно поев, он сонно мигал глазками и только переводил их с одного говорившего на другого, ничего не понимая. Лейтенант Гусятников представился работником райкома комсомола, которому поручили разыскать ребят. Старатели отдыхали. Бульдозеры не скребли ножами замерзший грунт. Все с интересом прислушивались к разговору.
— Жаль, жаль, — протянул Гусятников.
— И я говорю: жаль, — подхватил звеньевой. — Хотя с какой стороны жаль. Они в теплой кабине, доберутся до места. А на вашем драндулете еще простудились бы хлопчики. Вот тогда бы их было жаль. Проворные, шустрые такие ребята.
Гусятников поинтересовался:
— А вы, товарищи, кто откуда?
Звеньевой принялся словоохотливо рассказывать:
— Семашков из Магадана, Щербаков из Владивостока, Гена Лысенко тоже оттуда, Егоров родился в Ленинграде, Билоненко и Алаторцев из Сумской области, я и Жмакин из Днепропетровска, земляки, значит… А где Жмакин, хлопчата?
— Видали у колоды — шланг чинил.
— Ну, ладно… Петя Комаровский — хлопец здешний.
— Погодите, — перебил его Гусятников. — Жмакин… Знакомая фамилия. Кажется, я знаю его.
— Вполне может быть, — развел руками звеньевой. — Встречались где?
— Да, встречались. Нельзя ли его повидать?
— Чего ж нельзя? Сашко! Мотанись за Жмакиным.
Бородатый старатель с ворчанием поднялся с нар.
— Хороший хлопец Сашко, — звеньевой погладил наголо бритую крепкую голову, и круглые голубые глаза его подобрели. — И работает здорово. Только ворчать любит.
Вскоре Сашко вернулся.
— Идет…
За разговорами прошло полчаса. Звеньевой забеспокоился.
— Сашко, где же он?
— А откуда я знаю? — огрызнулся тот. — У меня нет прямой телефонной связи с ним.
— Как он тебе сказал?
— Сказал, что щас придет.
— А ты что ему сказал?
— Сказал, что милиционер ждать не будет, пусть поторопится.
В избушке наступила тишина. Гусятников смотрел на старателя Сашко так, словно тот на его глазах превратился в орангутанга.
— Откуда… откуда вы взяли, что я милиционер? — наконец выдавил он.
А кто этого не знает? — Сашко равнодушно посмотрел в потолок.
— То неважно, что знает! — вмешался звеньевой Якименко. — Говорить не следовало. Может, гражданин милиционер интересуется Жмакиным не как милиционер. А ну, Серега, — обратился он к другому старателю — сухощавому, смуглому, — прыгни с нар, раздобудь нам Жмакина.
Когда второй старатель исчез за дверью, звеньевой повернулся к лейтенанту Гусятникову.
— А все ж, дорогой товарищ милиционер, не знаю, кто вы по званию и чину, может, съемщик наш и действительно провинился чем перед властью. Золото — дело серьезное, к нему и серьезных людей допускать надо.
Гусятников ударил по столу ладонью.
— Нет, вы прежде скажите, почему вы решили, что я милиционер?
Якименко засмеялся.
— У вас же мотоцикл…
— Что — мотоцикл?
— Ну, его все тут знают. Из райотдела милиции.
Гусятников медленно обвел старателей взглядом.
— Ну что ж, разговор пошел начистоту. Хотите знать, почему милиция интересуется Жмакиным?
Дверь распахнулась. Глаза старателя были как серебряные пластинки.
— Нету! — выкрикнул он. — Нигде нету… Убег!
— С кружкой убег? — Якименко сорвался с места.
— Нет, кружка вот она. Валялась возле колоды.
— Ну, до золота он без меня не доберется, — Якименко вытер внезапно выступивший пот. — И все ж таки убег…
— Теперь вам понятно, почему милиция интересуется Жмакиным? — сказал лейтенант Гусятников, играя желваками.
Полевая сумка
У столбика с цифрой «21» Шастун притормозил.
— Двадцать пять лет назад в осеннюю пургу здесь все и произошло, — сказал он задумчиво, с отрешенным видом. — Да, лютые пурги бывают у нас поздней осенью…
Ребята почувствовали в его голосе что-то необычное.
— Расскажите, пожалуйста! — в один голос попросили они.
— Мне было тогда двадцать лет, и работал я у одного знаменитого геолога… но вы, наверное, о нем не слышали.