Страница 2 из 55
Агафокл, сиракузский тиран, был сыном горшечника и все-таки собственными усилиями сумел достичь весьма высокого положения.
Однажды, когда он осаждал какой-то сицилийский город, жители со стен ему кричали:
– Эй, горшечник, чем заплатишь своим наемникам? Они были уверены в своей неуязвимости.
– Потерпите немного, дайте город взять, – отвечал Агафокл насмешникам.
Наконец, взяв город, он стал продавать всех его жителей в рабство, говоря им:
– Оскорбляли и бранили меня вы, но расчет у меня будет не с вами, а с вашими хозяевами.
Одна старая гетера, с которой в молодости якшался Агафокл, не только растранжирила все подарки своих клиентов, но и лишилась своего естественного богатства – красоты. Она вспомнила про Агафокла и решила попросить у него либо пенсию, либо какой-нибудь дом, либо рабов, чтобы провести старость в достатке.
– Давать женщине добро – все равно что бросать его в колодец. Ты сама это доказала своей жизнью, – сказал в ответ Агафокл и ничего ей не дал, хотя вовсе не был жаден.
Как-то раз Агафокл спросил философа Ксенократа, почему он молчит, в то время когда другие философы ругают его.
– Я весьма часто раскаивался в словах, которые произносил. Но ни разу не раскаивался в тех случаях, когда промолчал, – ответил философ.
Агафокл подумал и возразил:
– Если ты глупый человек, то поступаешь разумно, когда молчишь. Но если ты умен, то совершаешь глупость, если не говоришь.
Во время товарищеских обедов один спартанец, выпив лишнего, похвалил иноземного посла за искусство даже самые ничтожные дела изображать великими. Восхвалять кого-либо не за военные заслуги почиталось у спартанцев венцом невежливости.
Поэтому присутствовавший на обеде спартанский царь Агесилай заметил:
– Глупо хвалить сапожника за то, что он обувает маленькую ногу в большой башмак.
Агесилай распорядился продавать взятых на войне пленных голыми. Желающих купить одежду оказалось больше, чем покупателей на самих пленных, так как последние отличались рыхлостью своих тел, и питать надежду на то, что из них выйдут работящие и выносливые рабы, не приходилось. По этому случаю Агесилай сказал своим солдатам:
– Сравните сами – вот добыча, ради которой вы сражаетесь, а вот люди, с которыми вы сражаетесь. И подумайте перед следующей битвой – кто стоит дороже.
Агесилай во всем соблюдал законы, но дружбу ценил выше всего. Однажды он написал и отправил карийцу Гидриею письмо, в котором ходатайствовал о своем друге, чем-то не угодившем правителю:
«Если Никий невиновен, то отпусти его; если виновен, отпусти его ради меня. Как бы там ни было, все равно отпусти».
Агесилай с армией передвигался по Фракии и не запрашивал на это разрешения ни у одного из варварских племен, разве что интересовался, враждебны они к нему или дружественны. Все пропускали его по своей территории, но одно племя – траллы – потребовало у него платы за проход в размере ста талантов серебра. Агесилай немедленно разорил селения варваров, и после этого племя траллов перестало существовать.
Идя далее, он обратился с запросом к македонскому царю, нужна ли плата за проход? Тот ответил, что подумает. Агесилай сказал:
– Пусть думает, а мы пока пойдем вперед.
Спартанский царь Агесилай на вопрос: далеко ли простираются владения Спарты? – отвечал, показывая свое копье:
– Докуда достает это копье.
Однажды Агесилая позвали послушать человека, который чрезвычайно искусно подражал пению соловья. Агесилай отказался:
– Зачем мне слушать подражания, если я много раз слышал самих соловьев?
Врача Менекрата, спасшего от смерти многих безнадежно больных, именовали за это Зевсом. Он и сам поддерживал такую свою славу и написал Агесилаю письмо, которое начиналось словами: «Зевс-Менекрат царю Агесилаю желает здравствовать».
Агесилай ответил: «Царь Агесилай желает Менекрату здравого ума».
Как-то раз союзники в дерзкой форме выразили недовольство своим постоянным участием в битвах, при этом они доказывали, что отправляют целые армии, а спартанцы только отряд. Тогда Агесилай приказал, чтобы все союзники сели вместе, а спартанцы в стороне. Затем он велел встать всем, кто знает гончарное дело, за ними он велел подняться кузнецам, строителям, плотникам и так далее. Почти все союзники встали, из спартанцев же не поднялся никто. Агесилай сказал:
– Теперь вы видите, кто больше посылает воинов?
А. Альтдорфер. Битва Александра Македонского с Дарием III при Иссе
Как-то спартанский царь Агид шел в морозный день мимо поля и увидел человека, который трудился голый. Хотя спартанцы с пеленок были приучены терпеть и холод, и голод, но человек, которого он встретил, был не спартанцем, а рабом, поэтому Агид спросил:
– Не холодно ли тебе?
– Твоему же лбу не холодно, – ответил тот.
– Нет.
– Ну так считай, что я весь сплошной лоб.
Алкивиад, афинский полководец, купил несколько очень редких и дорогих ваз и тут же их разбил. Его попросили растолковать этот поступок.
– Боюсь не сдержать свой гнев, если кто-нибудь из моих слуг их разобьет, – ответил Алкивиад. – Лучше уж я буду злиться на самого себя.
Однажды на одном из пиров друзья говорили Алкивиаду:
– Ну что ты связываешься с гетерой Ларисой? Она же тебя не любит, а денег на нее уходит пропасть.
– Вино и рыба меня тоже не любят, и за них нужно платить деньги, но мне они все равно нравятся.
Алкивиад отрезал хвост у своей великолепной собаки и в таком виде всюду водил ее с собой.
– Пусть народ лучше занимается моей собакой, чем мной самим, – говорил он в объяснение своего поступка.
Про Перикла, который усердно составлял отчет о сделанных им расходах общественных сумм, Алкивиад сказал:
– Лучше бы он обдумал, как бы совсем не отдавать никакого отчета.
Другой спартанский же царь Агис II, выслушав однажды длиннейшую речь какого-то посла, на вопрос последнего, что он передаст от Агиса своим соотечественникам, отвечал:
– Скажи, что я все время тебя слушал со вниманием.
Ответ вполне достойный спартанцев, которые презирали краснобайство и славились своим лаконизмом.
Тот же Агис, будучи посланником в Македонии, предстал перед царем Филиппом II без свиты, один. На удивленный вопрос последнего: «Разве ты один?» – он отвечал:
– Но ведь и ты один.
Правитель Фракии Лисимах должен был сдаться своему врагу исключительно из-за мучившей его жажды, и когда ему подали напиться, он воскликнул:
– Вот награда за то, что я из царя стал рабом!
У царя Антигона какой-то философ-циник просил драхму. Тот сказал:
– Не приличествует царю дарить драхмы.
– Ну, так дай мне талант.
– А такие подарки не приличествует получать цинику.
Александр Македонский предложил Фокиону чрезвычайно большой денежный дар. На вопрос, за что его так щедро жалуют, полководцу отвечал, что он единственный человек, который кажется Александру добродетельным.
– Я хотел бы, – ответил Фокион, – не только казаться, но и на самом деле быть таким.
Когда внезапно пошли слухи о том, что Александр Македонский умер, в Афинах поднялась сильнейшая суматоха; требовали немедленного объявления войны Македонии. Фокион благоразумно советовал обождать, проверить слухи.