Страница 30 из 212
— Что вы хотите от меня? Что, я должен признаться в том, что я пройдоха, мошенник и трус? Я не стану ни о чем просить! Не надо мне вашего снисхождения… Я больше чем устал!{330}
Наконец, 17 и 20 июля 1954 г. «Литературная газета» публикует статью своего главного редактора Симонова «Новая повесть Ильи Эренбурга». Изложив массу критических замечаний, он так их суммировал: «В конечном счете, вся повесть, несмотря на некоторые хорошие страницы, представляется огорчительной для нашей литературы неудачей автора»{331}.
17 июля Твардовский посылает Хрущеву просьбу принять его «по вопросам, связанным с обсуждением работы журнала “Новый мир” и моей неопубликованной поэмы»{332}. Однако в решающий момент, перед обсуждением этого вопроса на Секретариате ЦК КПСС, затосковал, занедужил и объявил, что на экзекуцию не пойдет. На этом заседании Хрущев осудил и те публикации «Нового мира», которые подверглись обсуждению, и поэму «Теркин на том свете». Признав необходимость критики недостатков, но «с позиции укрепления нашего строя, нашей партии», он выразил неуверенность, с каких позиций критикует недостатки Твардовский:
— Враги надеялись, что после смерти Сталина будет ревизия линии партии, но они ошиблись. Мы действуем сейчас и будем действовать впредь в духе линии, выработанной всем предыдущим опытом работы партии. Мы — ленинцы, мы — сталинцы.
Однако, продолжал он, некоторые люди поняли критику, прозвучавшую на последних пленумах ЦК, по-обывательски:
— Вот и получилось, что те, кого распирала антисоветчина, сразу налетели, выскочили и высказались.
Что же касается Твардовского, то первый секретарь ЦК КПСС охарактеризовал его как человека политически незрелого и малопартийного, но высказал мнение, что списывать его со счетов литературы не стоит:
— Надо попытаться спасти его, если он сам к этому склонен. Разгромного решения ЦК по журналу принимать не следует. Надо спокойнее пройти мимо этого случая. Мы настолько сильны, что никакие мертвые Теркины не потрясут устоев государства{333}.
Отзываясь о Твардовском в целом уважительно и примирительно, Хрущев признал, что часть ответственности за такого рода «загибы» должно нести и партийное руководство:
— Мы сами виноваты, что многое не разъяснили с культом личности. Вот интеллигенция и мечется.
В результате решено было никакого постановления не принимать, ограничившись лишь «рекомендацией» отпустить Твардовского на «творческую работу»{334}.
Вскоре Хрущев имел более чем часовую беседу с Твардовским, заверив его, что нет никакой нужды в особом постановлении о журнале «Новый мир». Но уже 3 августа Твардовского вызвали в ЦК и зачитали ему… это самое постановление. Правда, сообщив, что оно не для печати, как бы внутреннее, для руководства Союза писателей.
Так, вроде бы, закончилась недолгая первая «оттепель». Но, как говорят в народе, «заступи черту дверь, а он в окно». Соблазн либерализации продолжал будоражить умы многих советских людей. Причем не обязательно интеллигентов.
3 августа 1954 г., то есть в тот самый день, когда Твардовский услышал постановление о журнале «Новый мир», в Воронежский обком КПСС поступило письмо без подписи. Начиналось оно следующими заверениями: «Не подумайте только, тов. секретарь, что мы антисоветские люди, нет! Один из нас еще в гражданскую войну с оружием в руках завоевывал советскую власть, другой имеет ранения и пролил кровь во вторую империалистическую войну, третий тоже имеет контузию в этой войне»{335}. Такая оговорка в самом начале послания не была случайной. Уж больно резко высказывались его авторы. Видно, накипело: «Наша страна… идет не вперед, а назад. Возьмите наш Воронеж — рабочему классу живется сейчас труднее, чем год назад… В магазинах кроме хлеба ничего нет. Сахар появился на 3-4 месяца и исчез, мяса нет, масла нет, да и вообще по государственным ценам ничего не достанешь, а покупать все на базаре, получая 600-700 рублей в месяц и имея семью 5-6 чел. — это просто, что ничего. Ведь масло на базаре 35 руб., кил. сахара 16 руб., мяса — 18 руб.» Не лучше, по мнению авторов письма, и положение в деревне — нищета и убогость как во времена Некрасова: «Мы во время войны побывали за границей, видели быт немецкого крестьянина, австрийского, чехословацкого, мы по быту от них отстали на 100 лет и с периода коллективизации… почти нисколько не выросли». Заверяя, что они не думают о роспуске колхозов (тоже характерная оговорка), они высказывали мнение, что «политика партии и правительства в этом вопросе несколько неправильная» и что неплохо бы дать «послабления и уступки крестьянству» — вроде тех, что в 20-х годах позволили ему «быстро восстановить сельское хозяйство»{336}.
Воронежские анонимы предлагали провести также административную реформу, сократить число районов и сам районный аппарат, взяв за образец старую, дореволюционную волость, объединяющую от 18 до 25 деревень и обслуживаемую старшиной, писарем, мировым судьей и одним (на две-три волости) приставом с двумя-тремя стражниками, а не 150-200 милиционерами, как сейчас. Считали они чрезмерной и численность многомиллионной армии: «Эти люди тоже являются только пожирающими, но ничего не производящими. Средства на армию идут большие. Надо тоже пересмотреть и этот вопрос, также как пересмотрел его тов. Фрунзе в 1924 г.» Коснулись авторы и вопросов пропаганды. «Ведь в то, что теперь передается по радио, многие не верят… Надоело уже слушать по радио одно и то же и по международному положению… Это, по-видимому, делается для того, чтобы все время наш народ держать в напряженном положении, чтобы он меньше думал о своем экономическом положении»{337}.
Все это, делался вывод, плохо отражается на морально-политическом единстве большей части рабочих: «Ведь вы не знаете, что говорят рабочие. А говорят они иногда очень не в нашу пользу. Иногда говорят так: вот только бы скорее война и получить оружие в руки… Ну, вы понимаете, что это говорят только между собой и потихоньку… Но не подумайте, что это настроение небольшой кучки.
Нет, это захватывает большой процент рабочих»{338}. Насчет верности последнего утверждения можно, конечно, сомневаться. Вероятнее всего, авторы тут преувеличивали. К тому же уже сам факт, что они обращались со своими бедами в обком КПСС, свидетельствовал о том, что они еще верили в способность партии и власти повести дело по-иному, вернуться хотя бы к нэповским порядкам.
Это были иллюзии, но их в то время разделяли многие, в том числе коммунисты. Но кое-кому уже тогда становилась все ясней тщетность надежд на гуманизацию отношений в обществе и демократизацию в самой партии. Для протрезвления некоторых из них таким рубежным моментом стала отставка Маленкова, с именем которого они связывали эти самые надежды.
1.3.3. «Организационный вопрос о т. Маленкове»
31 декабря 1954 г. секретарь ЦК КПСС Д.Т. Шепилов представил в Президиум записку о наличии «глубоко ошибочных и политически вредных взглядов но вопросам развития социалистической экономики». Речь в ней шла о части экономистов, вузовских преподавателей и пропагандистов. 15 января 1955 г. записка была одобрена Президиумом ЦК. Решено было разослать ее членам и кандидатам в члены ЦК, усилив в ней критику и осуждение позиций Маленкова в отношении преимущественного развития отраслей группы «Б», то есть производства товаров потребления.