Страница 163 из 212
Далее следовал перечень вопросов, на решение которых отрицательно повлиял новый культ личности: рязанское дело («вы инициатор этого дела»), обюрокрачивание руководства промышленностью («нельзя формировать структуру промышленности за обедом»), отзывы о секретарях ЦК («вы говорите, что мы как кобели сцим на тумбу») и членах Президиума ЦК («кто из нас не ходит без ярлыков?»), отношение к кадрам («Кунаев, Серов, Сахаров, снять секр. Тулы, снять Мазурова, снять Мжаванадзе»){2281}.
Думается, что при всей их фрагментарности эти записки представляют немалый исторический интерес. И самое любопытное, что содержащаяся в них критика направлена только против «ошибок и промахов», проистекающих из личных качеств Хрущева — властолюбия, себялюбия и т. п. Нет ни слова о курсе, о линии. И ничего не сказано о внешней политике. Даже о его импульсивных «взбрыках». Правда, эту тему не обошли некоторые из последующих ораторов.
Хрущев, занявший по привычке председательское место, столь же привычно стал не соглашаться с Брежневым:
— Вопрос о разделении обкомов не я один решал, он обсуждался и вами на Президиуме, и на пленуме, и был одобрен… Я, как и все, мог иметь какие-то недостатки. Так спрашивается, почему же о них мне раньше не сказал? Разве это честно среди нас, единомышленников? Что касается допущенных к некоторым товарищам грубостей, то я прошу извинения{2282}.
За то, чтобы отпустить Хрущева на пенсию и прекратить практику сосредоточения власти в одних руках, высказался Козлов. На последнем расширенном заседании Президиума ЦК и Совмина Хрущев, по его мнению, «наговорил много глупостей»{2283}.
На нетерпимую обстановку в руководстве, непомерное самомнение Хрущева и злоупотребление им властью указывал Шелепин.
— Характеристика, данная Лениным Сталину, полностью относится к вам. Он сетовал на падение темпов экономического развития за последнее десятилетие, на падение ежегодного прироста национального дохода с 11% до 4%. Коснулся оратор и внешней политики:
— С империалистами мы должны быть на страже. А вы отступаете от главной линии. Кубинский кризис — авантюра, жонглирование судьбами народа.
Возмущался Шелепин и идеологическими вывертами Никиты Сергеевича:
— Вы сказали «Октябрьскую революцию совершили бабы»!{2284}Выступления сопровождались не менее обидными репликами членов Президиума ЦК:
— Ты развалил сельское хозяйство! В результате мы вынуждены закупать зерно за рубежом.
— Созданные тобой совнархозы себя не оправдали! Управление через них ведет к ослаблению оборонной мощи страны.
— Лишь в этом году в печати опубликовано более тысячи твоих фотографий. Разве это не утверждает новый культ личности?
— А подарки зарубежным деятелям? Во сколько сотен тысяч они обошлись государству? И разве ты лично не присваивал себе кое-что из подарков, полученных за границей?
Хрущев, оглушенный и подавленный, все же пытался сбить накал критики ответными репликами, возражать. Но его плохо слушали, перебивали.
— Друзья мои! — чуть ли не взмолился он.
— У вас нет здесь друзей! — отрезал Воронов.
— Вы не правы, Геннадий Иванович, — возразил ему Гришин. — Мы здесь все друзья Никиты Сергеевича{2285}.
Кириленко обратил внимание на недопустимость сосредоточивания власти в одних руках.
— Слащавость любите, а людей честных отталкиваете. Почему вы таким стали?{2286}
Мазуров сказал, что «никто экономического эффекта не подсчитал от освоения целинных земель», что «тут имеется много сомнительных показателей, никто не подсчитывает затрат на производство там зерна». Почему-то Шелест посчитал, что его выступление было довольно серым и прозвучало «очень глухо». И вообще, по его мнению, Мазуров «держался очень скованно, чересчур трусливо»{2287}. Л.Н. Ефремов затронул один вопрос — нарушение уставных норм партийной жизни в связи со всякими реорганизациями. Правда, потом говорили, что он выступил плохо, но с этим не согласен тот же Шелест: «Надеялись, что он выступит крикливо, на высоких тонах, как он всегда выступал, но на сей раз это не получилось». Может быть потому, что многое ему не было известно, а он «чувствовал всю серьезность момента»{2288}.
Основной темой выступления Мжаванадзе был диссонанс, внесенный нетактичным поведением Хрущева в отношения с союзниками{2289}.
Затем череду кандидатов в члены Президиума ЦК прервал Суслов. Он согласился с замечаниями о том, что в средствах массовой информации (которые, кстати, проходили по его ведомству) процветает культ Хрущева. Мало того, добавил он, в них «извращается истинная обстановка и положение в партии и стране». Вокруг Хрущева выросла группа подхалимов, льстецов, а он это поощряет, ему это нравится. И вообще, «создается такая обстановка, когда унижается достоинство человека, это разрушает все помыслы творческой деятельности»{2290}. Обратил он также внимание на «семейные выезды» Хрущева за границу, на то, что зарубежные поездки Аджубея «неполезны», а в беседе его самого с японскими социалистами «наговорено много лишнего»{2291}.
Гришин указывал на то, что Хрущев игнорирует «огромную работу ВЦСПС», и жаловался на то, что с ним ни по одному вопросу нельзя посоветоваться. Критиковал он и форму проведения пленумов ЦК, а также манипуляции с пятилетним планом:
— Пятилетка не выходит — давайте сделаем семилетку и таким образом выполним за семь лет то, что намечалось на пять лет{2292}.
Резко выступил и Рашидов. Кадры, отмечал он, больше подбираются не по деловым и политическим признакам, а по субъективным, по настроению. Разделение обкомов приносит большой вред. И «совершенно неправильно, что мы стремимся упразднить сельские райкомы»{2293}.
На этом прения были прерваны. Было уже поздно, около восьми часов вечера. Все были разгорячены, возбуждены. Решили завтра продолжить заседание, а потом сразу же созвать пленум. Хрущев тут же встал и вышел.
Память об июне 1957 г., когда Хрущеву именно в перерывах между заседаниями удалось переломить ситуацию и выйти из поначалу казавшейся безнадежной борьбы победителем, память эта давала о себе знать. Чтобы подобное не повторилось, был предпринят целый ряд срочных мер. Секретарь ЦК Л.Ф. Ильичев уже ночью привез одного из заместителей Андропова Н.Н. Месяцева в Комитет по радиовещанию и телевидению, собрал коллегию и представил ей его в качестве нового председателя. В ту же ночь В.И. Степаков «сел» на газету «Известия», Л.Н. Толкунов — на газету «Правда»{2294}. Здесь Ильичев, негодуя и чуть ли не плача, говорил:
— Он нас все время дергал, никто не мог чувствовать себя спокойно{2295}.
Приблизительно так же говорили члены и кандидаты в члены Президиума ЦК, отправившись на встречи с приехавшими в Москву членами ЦК. Никогда не видел Косыгина «таким возбужденным, точнее, в столь приподнятом настроении» Егорычев. «Он рассказывал, как остро и принципиально проходила дискуссия на заседании Президиума ЦК, когда впервые лидеру партии и государства, в руках которого была сосредоточена неограниченная власть, прямо и откровенно высказывали все о его поведении и ошибках»{2296}. Шелест в украинском постпредстве на улице Станиславского, проинформировав своих о том, что было сегодня в Кремле, предупредил, что завтра, возможно, состоится пленум ЦК, и просил их пока не допускать никакой утечки полученных ими сведений. «Ночь прошла тревожно», вспоминал позже он{2297}.