Страница 14 из 24
Человек, в общем, был незаурядный – железной воли, бешеной энергии, прекрасно разбирался в человеческой психологии и умел подчинять себе людей. Одна беда: чтобы пробиться в вожди, нужно было совершить что-нибудь в высшей степени славное – а что мог наворотить скромный вольнослушатель Петербургского университета и преподаватель захудалого Сергиевского училища? Драл глотку на сходках? Так все дерут… Запрещенные книжки читал? Так все читают…
И вот однажды, в конце января 1869-го, Нечаев исчез. А чуть погодя объявилось юное создание по имени Верочка Засулич и предъявила революционной молодежи два письма, якобы полученных ею по городской почте. В одном некий «сочувствующий революционерам студент» сообщал, что мимо него проехала арестантская карета, и из нее выбросили записку, каковую он считает своим долгом передать «по принадлежности». Второе письмо как раз и было собственноручной запиской Нечаева на клочке оберточной бумаги: «Меня везут в крепость, не теряйте энергии, друзья-товарищи, хлопочите обо мне! Даст Бог – свидимся».
Эх и взвилась «прогрессивная молодежь», словно уколотая шилом в известное место! Столько громокипящих речей о тирании, сатрапах и произволе сотрясало воздух…
И никому из этих придурков не пришло в голову подумать здраво и рассудить логически… При перевозке арестованных в казенной карете их сажали меж двух жандармов, а напротив помещался еще и третий – о чем многие из этой публики, не раз соприкасавшиеся с законом, обязаны были знать по личному опыту. Ни написать записку, ни выбросить ее за окна (стекла подняты, окна наглухо задернуты шторами) было решительно невозможно.
Это была чистейшей воды афера. Сестра Нечаева Анна, прекрасно знавшая о проделке братца, ради подкрепления легенды принялась демонстративно бродить по всем полицейским частям и тюрьмам, громко требуя сообщить ей о судьбе несчастного. Ей, разумеется, отвечали чистую правду: что никакого такого Нечаева у них не числится. Девица не унималась, заявилась даже к обер-полицмейстеру с той же песней… Есть сильные подозрения, что и Вера Засулич была в курсе – целая «группа поддержки», кроме Анны, была посвящена в истинное положение дел, старательно пудря мозги окружающим…
Вскоре объявился и сам Нечаев и рассказал восторженным слушателям, как он, распропагандировав охрану, сбежал не откуда-нибудь, а из грозной Петропавловской крепости. Его сажали в промерзший каземат Петропавловской крепости, он до того окоченел в этих стенах, покрытых льдом, что ему ножом разжимали зубы, чтобы впустить несколько капель спирта; он ушел, надев шинель какого-то генерала и очутился в Москве.
Представляете, с каким восторгом и обожанием взирала молодежь на «героя»? В узких кругах Нечаев прославился моментально, в одночасье став фигурой легендарной.
Скептики, конечно, нашлись тут же. Видный народник Ткачев сам в свое время сидел в Петропавловской крепости и прекрасно знал, что сбежать оттуда невозможно. Однако как-то так сложилось, что «молодежное подполье» к нему абсолютно не прислушалось. Поскольку Нечаеву «невозможно было теперь оставаться в России», он «нелегально бежал» за границу. На самом деле выехал из российских пределов законнейшим образом – поскольку, как легко догадаться, никто его не искал и не ловил. Не за что было.
За границей Нечаев принялся обходить «авторитетов», идолов тогдашнего «прогрессивного движения» – Герцена, Огарева, «отца анархизма» Бакунина. Последний был тоже личностью страшненькой: сочинил программу «Альянс социалистической демократии», где предлагал насильственно ввести атеизм, а землю, капиталы и все орудия производства передать в коллективную собственность пролетариев и крестьян (Ленина еще на свете не было!) А чтобы добиться этой святой цели, Бакунин советовал не чураться никакого насилия, использовать невежество народа, а также широко привлекать разбойников и прочий уголовный элемент, как олицетворение протеста против государства…
Герцен к «беглому» отнесся без всякой симпатии – чем-то ему Нечаев не глянулся. Зато Огарев моментально накатал стихотворение, посвященное Нечаеву, – и в конце концов убедил Герцена подкинуть студенту деньжат на революцию. Пытались ли они вовлечь юного симпатягу в свои гомосексуальные забавы, осталось неизвестным.
Точно так же и Бакунин Нечаевым очаровался. Вдвоем они состряпали «Катехизис революционера» – штуку посильнее, чем книжка под названием «Майн кампф». В «Катехизисе» говорилось, что революционер обязан подавить в себе все человеческие чувства, не соблюдать ни законов, ни приличий, забыть о нравственности (нравственно только то, что служит успеху революции) пускать в ход любые средства – от шантажа до провокаций.
Последнее Нечаев тут же принялся осуществлять на деле: стал посылать знакомым в Россию поджигательские письма и прокламации. Он прекрасно знал, что поступавшая из-за рубежа (особенно из Женевы, где революционных гадюшников было в достатке) почта вскрывается III отделением – но на это и был расчет. Адресатов тягали в полицию, они озлоблялись, а это-то как раз и делало из них необходимые Нечаеву кадры…
Между прочим, болтаясь по квартирам русских эмигрантов, Нечаев вульгарным образом украл из прихожей одного из них пальто, сюртук и плед, чего лично я решительно не могу понять: человек вроде бы серьезный, но полъты тырил как мелкий жулик…
Потом Нечаев (снова без всяких препятствий со стороны III отделения) вернулся в Россию, опять-таки овеянный славой – благословлен «авторитетами», даже в стихах ими воспет… И принялся создавать тайную организацию под названием «Народная расправа».
По замыслу вождя состоять она должна была из кружков-пятерок, где «пятерки» друг друга не знали. Вербуемых Нечаев уверял, что его «Народная расправа» насчитывает уже тысячи членов, охватывает всю Россию и не сегодня-завтра овладеет страной путем всеобщего бунта. Причем действовал он не от своего имени, а от лица таинственного, суперзасекреченного «комитета», который-де всем и заправляет. Комитет этот, вкручивал Нечаев новичкам, делая страшные глаза, вездесущ, всезнающ и всемогущ, имеет даже свою полицию, которая следит за каждым членом организации и в случае измены или идейных шатаний прикончит без всякой жалости.
Какое-то время Нечаеву верили, как ни пытались вразумить товарищей скептики: и Ткачев, и Негрескул, тот самый, у которого Нечаев в Женеве спер пальто. И «вождь» резвился, как хотел: например, чтобы запугать одного из своих соперников в борьбе за умы потенциальных кадров, переодел сообщников жандармами и инсценировал «арест с допросом»…
Вот в этой-то компании и вращалась Верочка Засулич, одна из ближайших помощниц Нечаева, который еще ее, по некоторым данным, и трахал со всем усердием. Не случайно после разгрома «Народной расправы» ее держали в тюрьме целых два года – для столь долгого срока, да еще в отношении молодой девицы нужны были веские основания… Но подробности и сама Верочка, и ее защитники отчего-то упорно обходили молчанием. А ведь что-то серьезное просто обязано было быть…
Нечаев в конце концов заигрался. Нашла коса на камень. Подавляющее большинство вовлекаемых в «Народную расправу» Нечаеву верили слепо и ходили перед диктатором на цыпочках. Но однажды студент Иванов стал всерьез сомневаться в существовании грозного всепроникающего «комитета» – причем свои сомнения высказывал во всеуслышание, пообещал даже: если Нечаев в ближайшее же время не докажет, что «комитет» реален, он, Иванов, выйдет из «Расправы» и создаст собственную. А поскольку среди «прогрессивной молодежи» Иванов был известен и популярен, угроза смотрелась вовсе не надуманной…
Нечаев, не теряя времени, собрал свою «пятерку» и заявил: Иванов – агент III отделения, вот-вот заложит всю «Народную расправу», а потому «комитет» настрого приказал изменника ликвидировать…
И – убили. Заманили ночью в парк возле Земледельческой академии, били камнем, душили, потом дострелили из револьвера и бросили труп в прорубь…
Вот тут уже Нечаева стали ловить не понарошку, а всерьез. Он сумел-таки сдернуть за границу, но через какое-то время швейцарские власти, справедливо рассудив, что речь идет не о политике, а о чистейшей воды уголовщине, помогли присланным в Женеву сотрудникам III отделения арестовать Нечаева и согласились на депортацию. В России несостоявшегося «вождя» опять-таки судили не за политику, а как натурального уголовника – за умышленное убийство. Именно эта история послужила Ф. М. Достоевскому материалом для создания романа «Бесы»…