Страница 99 из 120
Когда же Никифор Двужил отправил перебежчика, князь Воротынский вновь позвал его на совет.
— Сына еще покличь.
— Может, Фаренсбаха с Черкашениным позвать?
— Нет. Еще не время. Придет и их час.
Дело в том, что Михаил Воротынский никак не мог определиться с полком Левой руки. Стоит тот заслоном у Наро-Фоминска, перекрывая Калужскую дорогу, но крымцы по ней не пустили ни одного тумена. Можно, стало быть, звать полк в гуляй-город. Увы, хочется и колется, да мама не велит. Вдруг Дивей-мурза замыслит часть сил перекинуть на Калужскую дорогу, чтобы осадить и Наро-Фоминск, и Боровск, тогда как? Увидит пустоту и рванет основными силами по пустой дороге. Поломаешь голову, чтобы по одежке вытянуть ножки и в то же время не остудить их. Тысяч бы двадцать еще, тогда можно было бы ладней все устроить.
Как на духу выложил свои сомнения Михаил Воротынский верным боярам, своим мудрым советникам, затем спросил:
— А как вы думаете?
— Мы, князь, вели уже об этом речь. Есть нужда спешно звать полк Левой руки. Не оказалось бы поздно. Нужен ли он к шапочному разбору?
— Опасаюсь вовсе оголить дорогу.
— А ты не оголяй. Раздели Сторожевой полк. Пусть половина его в подмосковных монастырях остается, другую — перебрось на переправу. Повели насмерть заслону стоять, если что. Насмерть!
Не сразу ответил Михаил Воротынский. Более четырех тысяч воинов либо просидят в безделии, либо погибнут все до одного. И так, и эдак — все одно прореха. Ощутимая. Если Девлет-Гирей достигнет Москвы, в монастырях всего четыре тысячи встанет ему на пути, а не весь восьмитысячный полк. Большая разница.
Никифор Двужил понял состояние князя и успокоил его, приободрив:
— Не столь уж велик риск, чтобы так кручиниться. Пока все идет ладом.
— Поплюй, отец, через левое плечо, — покачал головой Косьма, и Воротынский с ним вполне согласился.
Однако плюй или не плюй, а события перед решающим сражением разворачивались точно по задуманному главным воеводой и его соратниками плану. Князь Одоевский привел основные силы полка Правой руки в подготовленное для него зажитье, что левее на версту от гуляй-города в глубине леса, окольцевав себя плотно засадами от лазутчиков. Полк Левой руки, замененный частью Сторожевого, двинулся уже к гуляй-городу, чтобы встать вместе с Большим полком, немцами-наемниками и казаками Черкашенина за гуляями, — все шло как по писаному, только лишь у опричной тысячи вышла небольшая промашка. Опричники ловко вывели крымских лазутчиков к берегу Рожай, и те опешили от удивления. Попытались было пересечь речушку, чтобы рассмотреть внимательней невесть откуда взявшуюся крепость, но пара болтов выбила двоих всадников из седла. Тогда десятник, понявший, что они обнаружены, а об увиденном надо непременно сообщить своим начальникам, крикнул, чтобы всадники скакали бы, укрываясь в лесу, каждый к своему стану, поодиночке, а сам пустил коня намётом прямо по дороге, нисколько не таясь. Опричники не стали его догонять, остальных же всех посекли болтами, и это была ошибка.
Десятник — к Теребердею-мурзе, миновав своего тысяцкого. Пал ниц.
— Вели переломить мне хребет. Я оставил свою десяту, велев всем возвращаться самостоятельно.
— Почему ты так поступил?!
— Мы увидели крепость гяуров. На холмах за небольшой рекой, которую можно пересечь не слезая с коня. Я направил коня к берегу, но нас обнаружили. Я решил, что кто-то из нас должен остаться живым. Я поскакал по дороге, не жалея коня, гяуры стреляли мне вслед, но не попали. Я правильно рассчитал: по лесу дольше и опасней. В нем много гяуров. Я рассчитывал на дерзость и победил.
— Ты достоин награды. Ты сам все расскажешь лаш-каркаши.
Десятник ликует: говорить с самим предводителем похода! Какая великая честь!
Рассказывая Дивей-мурзе обо всем, что он видел за речкой на холмах, десятник старался быть точным, но все же не смог сдержаться, чтобы не приукрасить, не выпятить действия своей десятки, как ловкие и смелые. Окончив доклад, добавил:
— Если кому Аллах поможет вернуться, тот достоин получить награду.
— Будет так, — согласился Дивей-мурза. — Тебя же назначаю сотником. Станешь во главе той, какую определит тебе Теребердей-мурза. Пока же оставь нас.
— Воевода Воротынский хитрей лисы. Он хочет, чтобы мы повернули обратно и начали штурм их крепости на колесах. Для нас это тоже многое решит. Тогда мы пойдем до Москвы без задержки и легко возьмем ее. Но согласится ли повернуть тумены ДевлетТирей? Он не видит ничего, кроме саадака, найденного в пыли. И все же я предложу ему разделить тумены. Частью продолжить двигаться к Москве, часть повернуть на гуляй-город. Разгромив его, тумены присоединятся к нам у Москвы.
— Мое мнение иное, уважаемый лашкаркаши. Не стоит пока ничего говорить Девлет-Гирею. Я пошлю тумен на крепость гяуров и разнесу ее.
— О гуляй-город споткнулся сам Субудай-богатур.
— У Субудая было мало нукеров, у нас же их — тьма!
— Приму твой совет. Но прежде пошли еще лазутчиков. Опасно верить одному.
— Пошлю. Десятки десятков.
Не нужно было столь расточительно действовать Теребердею-мурзе, ибо Богдан Вельский получил серьезное внушение от князя Хованского и пропустил бы к гуляю одну-единственную лазутную десятку, когда же их полезло видимо-невидимо, опричникам пришлось потрудиться основательно, чтобы пропустить всего лишь одну, из которой должно было вернуться не более половины. Всех остальных лазутчиков секли опричники в густом подлеске безжалостно.
Едва сообщили Дивей-мурзе побывавшие на берегу Рожай-реки об увиденном, как в стане замыкающей крымской сотни появился перебежчик и заявил:
— Говорить стану либо с лашкаркаши, либо с самим ханом Золотой Орды.
Предвидя для себя великую выгоду, сотник повез перебежчика, приторочив его к седлу вьючной лошади, напрямую к Теребердей-мурзе. Но перебежчик не захотел говорить с главой ногайских туменов, несмотря на угрозы того вытащить из него все жилы.
— Ты вытянешь жилы из меня, великий хан Золотой Орды вытянет их из тебя, Теребердей-мурза.
Значит, важные сведения имеет предатель, потому и ведет себя так дерзко. За каждое из непочтительных слов он достоин казни, но…
— Я отвезу тебя, предающего своих, к лашкаркаши, но он не примет на веру твои слова, если не подтвержу их я. Тебя тогда ждет пытка.
Теребердей-мурза все же надеялся сам получить сведения от перебежчика и, если сведения будут того стоить, преподнести их Дивей-мурзе, а то и самому хану, как лично добытые в пытках от захваченного языка. Увы, перебежчик твердо стоял на своем:
— Я пришел по доброй воле. Пришел служить великому хану! За такое не пытками награждают!
Теребердей-мурза фыркнул и произнес со змеиной ухмылкой:
— Если так, едем за наградой.
Дивей-мурза принял перебежчика ласково, велел немедленно снять с него путы и принести кумысу и, дождавшись, пока русский предатель осушит, подражая обычаям степняков, мису, не отрывая от нее губ, все с той же мягкостью в голосе пригласил к разговору.
— Ты хотел говорить с великим ханом, да продлит Аллах годы его могущественного царствования, или со мной. Я слушаю тебя.
Перебежчик начал говорить именно о том, что так смущало Дивей-мурзу и в чем он безуспешно пытался разобраться. Действительно, по словам перебежчика, Большой полк в полном составе заперт в Серпухове, еще три полка стоят у Наро-Фоминска, готовые не допустить переправы крымского войска через Нару, но князь Воротынский, поняв, что ошибся с определением дороги, по какой пойдет хан Девлет-Гирей, послал гонцов к первым воеводам тех полков, чтобы шли спешно к гуляй-городу. Полки переждут в нем, пока тумены великого хана подойдут к Москве, чтобы ударить с тыла. Гуляй-город они повезут с собой. В самой Москве сил не так много, но надеется князь Воротынский, через неделю к нему подойдет помощь. Большая. Тогда у князя станет достаточно сил, чтобы начать решающее сражение. А до подхода свежих полков князь будет делать вылазки, мешая взятию города, особенно Кремля. Меж воевод идет разговор, что войско к Москве ведет сам царь Иван Васильевич.