Страница 73 из 112
хотя бы тем, что в чреве бардака
порой и мягкотелым либералам
с приятцей снится сильная рука.
Потом, как будто мыслящую кильку,
за мягкотелость отблагодари,
она берет их, тепленьких, за шкирку
и набивает ими лагеря.
И Гитлер знал всем либералам цену.
В социализм поигрывая сам,
он, как циркач, вскарабкался на сцену
по вялым гинденбурговским усам.
Вот он у микрофона перед чернью,
и эхо отдается в рупорах,
и свеженькие свастики, как черви,
танцуют на знаменах, рукавах.
Вот он орет и топает капризно
с Европой покоренной в голове,
а за его плечами — Рем, как призрак,
мясник в скрипучих крагах, в галифе.
Рем думает: «Ты нужен был на время...
Тебя мы скинем, фюреришка, прочь...»
И бликами огня на шрамах Рема
играет эта факельная ночь.
И, мысли Рема чувствуя спиною,
беснуясь внешне, только для толпы,
решает Гитлер: «Не шути со мною...
На время нужен был не я, а ты...»
А Рем изображает обожанье,
не зная, что его, как гусака,
такой же ночью длинными ножами
прирежет многорукая рука.
«Хайль Гитлер!» — обезумевшие гретхен
визжат в кудряшках, взбитых, словно крем,
и Гитлер говорит с пожатьем крепким:
«Какая ночь, партайгеноссе Рем...»
Состарившийся, отяжелевший дуче, услышав ша-
ги своей любимой, снял очки, и в его ввалившихся
от бессонницы глазах заблестели так называемые
скупые слезы, капнутые перед съемкой из пипетки
гримера. В объятия этого покинутого почти всеми,
одинокого несчастного человека отрепетированно
бросилась не предавшая своего возлюбленного да-
же в момент крушения его великих идей Кларетта
Петаччи с такими же пипеточными слезами...
— Какой позор, — вырвалось у итальянского зна-
менитого режиссера, и все члены жюри Венециан-
ского кинофестиваля 1984 года наполнили возму-
щенными возгласами маленький просмотровый зал.—
Неофашистская парфюмерия... Манипуляция истори-
ей. Плевок в лицо фестивалю...
Яростно рыча и размахивая трубкой, из которой,
как низ маленького вулкана, летел пепел, западно-
германский писатель Гюнтер Грасс по-буйволиному
пригнул голову с прыгающими на носу очками и
усами, шевелящимися от гнева:
— Резолюцион! Снять фильм с показа на фести-
вале. Если бы это был немецкий профашистский
фильм о Гитлере, я поступил бы точно так же.
Похожий на седоголового пиренейского орла, ко-
торый столько лет, вцепившись кривыми когтями
в мексиканские кактусы, горько глядел через океан
на отобранную у него Испанию, Рафаэль Альберти
сказал:
— Это не просто пахнет фашизмом. Это воняет им.
— Мое обоняние солидаризируется, — с мягкой
твердостью сказал напоминающий провинциального
учителя шведский актер.
— Шокинг, — с негодованием добропорядочной
домохозяйки встряхнула кудерьками американская
сексуальная писательница Эрика Ионг.
— Это не просто дерьмо... Это опасное дерьмо, по-
тому что его будут есть и плакать, — сказал я.
Глаза представителя администрации засуетились,
задребезжали, как две тревожные черные кнопки от
звонков. Одна половина лица поехала куда-то впра-
во, другая — влево. Нос перемещался справа нале-
во и наоборот.
— Моментито! Разделяю ваши чувства пол-
ностью, синьоры... Это плохой фильм... Это очень пло-
хой фильм... Это хуже, чем плохой фильм... Это по-
зор Италии... Но администрация в сложном поло-
жении... В первый раз у нас такое, может быть, са-
мое прогрессивное в мире жюри. Но простите мне
горькую шутку, синьоры, — прогресса можно доби-
ваться только с помощью реакции. Нас немедленно
обвинят в левом экстремизме, в «руке Москвы» —да,
да, не улыбайтесь, синьор Евтушенко! На следующий
год нашу левую администрацию разгонят, и в чьих
руках окажется фестиваль? В руках таких людей, ко-
торые делали «Кларетту».
— Значит, нельзя голосовать против фашизма, по-
тому что тем самым мы поможем фашизму? Знако-
мая теория, — наливаясь кровью, засопел Грасс с
упорством буйвола, глядя поверх сползших на кон-
чик носа очков.
— К сожалению, именно так, — всплеснул рука-
ми представитель администрации. — Да, да, синьо-
ры, это стыдно, но так. — И он даже зарозовел от
гражданского стыда, как вареный осьминог.
Знаменитый итальянский режиссер в неподкупном
ореоле седых волос дискомфортно заерзал шеей, как
при приступе остеохондроза.
— Если мы запретим этот фильм, то нас могут
упрекнуть, что мы сами пользуемся фашистским!
методами, — сказал он, опуская глаза.
— Хотя это не меняет моего мнения о фильме, я
вообще против любой цензуры, — с достоинством под-
держала его Эрика Ионг.
— Но это же не запрет проката фильма, а лишь сня-
тие его с фестиваля, за который мы все отвечаем, —
взорвался Грасс, роняя очки с носа в пепельницу.
— В самом слове «снять» есть нечто тоталитар-
ное, — ласково сказал один из членов жюри, покры-
вая сложными геометрическими узорами лист бума-
ги. — В Италии не любят таких слов, как «запре-
тить» или «снять».
— Фильм настолько бездарен, что он вызовет
лишь антифашистскую реакцию зрителей, — добавил
другой член жюри.
За снятие фильма с фестиваля голосовали только
трое иностранцев, исключая Эрику Йонг.
Представитель администрации облегченно вздох-
нул, поняв, что его зарплата за прогрессивную де-
ятельность спасена — по крайней мере до следую-
щего фестиваля.
Но Грасс не потерял своей буйволиности.
— Резолюцией! — прохрипел он. — В таком слу-
чае мы обязаны хотя бы выразить наше общее отно-
шение к фильму протестом. Я напишу проект.
— Я тоже напишу, — сказал я, предчувствуя, что
Грасс напишет нечто неподписуемое. Так оно и прои-
зошло.
— Вы слишком подчеркиваете, что фильм «про-
фашистский», а это уже политическое обвинение. Ис-
кусство должно стоять выше политики... В Италии
нет ни фашизма, ни профашистских настроений. От-
дельные группочки нетипичны... (Ого, давненько я не
слышал даже от самых наших суровых критиков
этого слова «нетипично»!) В Италии никогда не бы-
ло фашизма в том смысле, как у вас, в Германии,
синьор Грасс, — у нас, например, не было ни анти-
семитизма, ни газовых камер... Муссолини был все-
го-навсего опереточной фигурой — стоит ли прини-
мать его всерьез... — посыпалось со всех сторон на
Грасса от большинства членов нашего самого прогрес-
сивного в мире жюри.
За мой, менее жесткий проект резолюции схвати-
лись, как мне сначала показалось, даже восторжен-
но. Но началась коллективная правка — и это была
одна из самых страшных правок за всю мою тридца-
типятилетнюю литературную жизнь.
Резолюция читалась справа налево и слева на-
право, повторяя движение лицевых мускулов пред-
ставителя администрации, а также сверху вниз и сни-
зу вверх. Взвешивалось и мусолилось каждое слово,
пунктуация. Сначала я был в отчаянье, но постепен-
но вошел во вкус. С любопытством я ожидал, чем
все это кончится, беспрестанно меняя, переставляя,
вычеркивая в соответствии со всеми, часто взаимоис-
ключающими замечаниями.
Окончательный текст резолюции, в котором поч-
ти не осталось ни одного моего слова, был изящно
краток, как персидская стихотворная миниатюра:
«Мы, члены жюри Венецианского кинофестива-
ля, стоя на принципах свободы искусства, включаю-