Завтрашний ветер

ста английских женщин, окруживших ракетную базу

в Грин-Коммоне, на последние шепоты голодающих

в Эфиопии. Но человечество начинается для нас с Ро-

дины. И лишь неутаивание и неумалчивание ни о чем

в своей родной стране дает моральное право всемир-

ности. Это и есть социалистическая гражданственность.

УРОКИ РУССКОЙ КЛАССИКИ

Только что вернувшийся с Великой Отечествен-

ной молодой Луконин когда-то написал:

А где,

когда,

на чем растут

хорошие стихи?

На этот нарочито детский вопрос нет ответа у

взрослых, и не к несчастью, а к счастью. Рецептуры

искусства нет и не может быть, как не может быть

рецептуры чуда. Научить быть талантливым нель-

зя. Если нельзя войти в одну и ту же реку дважды,

то нельзя дважды глотнуть один и тот же воздух ис-

тории, потому что он беспрерывно меняется — он и

по-другому отравлен, и по-другому свеж. Легкие се-

годняшнего двадцатилетнего человека нашей страны

не тронуты ни гарью войны, ни зловещими выхлопа-

ми пугающе незваных автомашин, но в них еще

попадает остаточная ржавчина все-таки необратимо

разрушенного железного занавеса, но в этих легких

с младенчества рассеяны частицы стронция, но в этих

легких меньше кислорода, потому что на планете ста-

новится все меньше зелени, о чем нам возвещает пе-

чальный набат экологии. В воздухе, которым дышат

сегодняшние двадцатилетние, нет приторного при-

вкуса нашей юной иллюзорности, за которую мы были

впоследствии наказаны, но иногда бывает сухо-

ватый, саднящий привкус скепсиса, за что будут на-

казаны они. Преимущество этого поколения — с дет-

ства усвоенное презрение к ложной гражданственно-

сти. Недостаток — это то, что презрение пассивно и

что боязнь впасть в ложную гражданственность при-

водит к боязни гражданственности вообще. Подмена

фальшивой романтики общественной отчужденнос-

тью —это подмена подделки другой подделкой. Любое

поколение неоднородно, и в нем есть и здоровое,

и нездоровое начало. Но печально, когда духовно здо-

ровое — бессильно, а нездоровое — полно сил. Когда

я вижу двадцатилетнего молодого человека — умно-

го, доброго, способного, но зараженного обществен-

ной инертностью, а рядом с ним — его ровесника,

завидно искупающего малоталантливость деловито-

стью, полного сокрушительной пробивной силы и со-

мнительной энергии, мне хочется воскликнуть: талан-

тливые добрые люди, не отдавайте гражданственность

в руки бездарных недобрых людей, доведите бездар-

ностей до того, чтобы они, а не вы были вынуждены

стать общественно пассивными!

Молодые писатели, помните, вы вдохнули в себя

новый воздух истории. Но внутри ваших легких этот

воздух перерабатывается. Завтрашний воздух будет

таким, каким будет ваш выдох. Если вы почувствуе-

те, что ничего не можете изменить в воздухе истории

вашим выдохом, писать бессмысленно и надо найти

в себе мужество заняться другим делом. Молодость

без надежд на изменение воздуха мира неестествен-

на. Конечно, есть многие сложности, на которые лег-

ко сослаться в оправдание своей невсемогущести. Из-

дательства наши преступно медлительны, и когда мо-

лодые писатели с пышными чубами приносят свои

рукописи в редакции, то получают авторские экзем-

пляры, уже втайне интересуясь средствами против

облысения. И все-таки в моменты отчаяния помните,

что отчаяние — непозволительно. Вспомните строки

Маяковского:

Это время —

трудновато для пера,

но скажите вы,

калеки и калскши,

где,

когда,

какой великий выбирал

путь,

чтобы протоптанней и легше?

Когда за душой нет хороших произведений, нече-

го ссылаться на внешние трудности. Можно временно

помешать что-то напечатать, но невозможно помешать

это написать. За нами — великая история великой

страны, наполненная победами и трагедиями, и лите-

ратура не имеет права быть менее великой, чем дей-

ствительность. Быть русским писателем всегда было

нелегко, и нелегко им быть сейчас. Но у русского

писателя есть одно огромное счастье — нигде так,

как в нашей стране, не любят литературу. Нигде сло-

во «писатель» не было поднято настолько высоко, как

в понимании нашего народа. Чувство нашего счастья

должно превосходить с лихвой всю тяжелую, а иногда

и кровавую плату за благородное звание русского пи-

сателя. Хотелось, чтобы лучшие из вас, не впав ни

в коммерческую деловитость, ни в саморазрушитель-

ную общественную инертность, заслужили бы слова

Пушкина о поэте: «Никогда не старался он мало-

душно угождать господствующему вкусу и требо-

ваниям мгновенной моды, никогда не прибегал

к шарлатанству, преувеличению для произведения

большего эффекта, никогда не пренебрегал трудом

неблагодарным, редко замеченным, трудом отделки

и отчетливости, никогда не тащился по пятам свой

век увлекающего гения, подбирая им оброненные ко-

лосья; он шел своею дорогой один и независим...» Ска-

зано на все века, пока будет существовать русский

язык и русская словесность. С той поры, когда это

было сказано, история преподала много новых уро-

ков, которыми не только не опровергла, но подтвер-

дила бессмертные уроки русской классики.

«Человек, рожденный с нежными чувствами, ода-

ренный сильным воображением, побужденный любо-

честием, исторгается из среды народныя. Восходит

на лобное место. Все взоры на него стремятся, все

ожидают с нетерпением его произречения. Его же

ожидает плескание рук или посмеяние, горше самой

смерти. Как же быть ему посредственным?» — так

определил когда-то Радищев моральную невозмож-

ность духовной посредственности для любого челове-

ка, который хочет именоваться русским писателем.

Другой наш классик — Салтыков-Щедрин — с го-

речью добавил: «Поэт! Если из миросозерцания свое-

го ты выжал последние соки, то замечу: ведь есть же

на свете миллионы людей, которые не написали

в жизни своей ни строчки, и живут же... отчего же

и тебе не последовать их примеру?»

Итак, по нашей классике посредственность есть

непозволительность, отсутствие миросозерцания долж-

но налагать вето на употребление чернил. Можно воз-

разить: «Не всем же быть гениями. Есть и честные,

скромные труженики пера». Но человек, называю-

щий себя писателем, хотя явно не может писать, уже

этим нескромен. Тем более такой человек нечестен,

если он ожидает похвал и наград за эту свою не-

скромность, которая иногда ханжески притворяется

скромностью. Нельзя требовать от каждого писате-

ля, чтобы он был гением. Но следует все гаки тре-

бовать от каждого писателя, чтобы он не был по-

средственностью, хотя в ряде случаев это необратимо

поздно. Посредственность чаще всего происходит от

невежества. Оставим в стороне невежество застенчи-

вое, простодушное, незлобивое, происходящее часто

не по собственной вине. Но не простим невежества

самодовольного, торжествующего, превращающего-

ся в нравственный лилипутизм, озлобленный на всех,

кто выше ростом. Торжествующее невежество порой

неплохо мимикризируе1ся, играя в образованность, —

у него всегда наготове хотя бы несколько цитат, —

но копни поглубже зазнавшегося неуча и увидишь,

что он никогда по-настоящему ничего не читал. Есть

более опасный подвид невежества — это невежество

образованное, глубоко начитанное, но за этой начи-