Страница 17 из 112
Мама второсменная шагает
с трехгодовым сыном среди луж,
и толпу глазами прожигает —
где он, первосменный ее муж?
И под этот самый «Вальс о вальсе»
говорит в гудящей проходной:
«Получай подарок мокрый, Вася,
да шмаляй домой, а не к пивной».
Кто-то застревает в турникете —
видно, растолстел от запчастей.
Называют «проходные дети»
в проходной вручаемых детей.
С видом неприкаянно побочным
там стоят укором и виной
в «Диснейленде» нашем шлакоблочном
«проходные дети» в проходной.
В нашем веке, кажется, двадцатом —
это же такая всем нам стыдь!
Стал бы я огромным детским садом,
чтобы всех детей в себя вместить.
Отдал бы я все мои рифмишки,
славы натирающий хомут
и пошел бы в плюшевые мишки,
да меня, наверно, не возьмут.
То ли рупор этот раскурочить,
то ли огуречный тяпнуть сок?
Клавдия Ивановна, погромче!
Клавдия Ивановна, вальсок!
ПРОИЗВОДИТЕЛИ УРОДСТВА
Производители уродства,
ботинок
тяжких, как гробы,
тех шляп,
куда как внутрь колодца,
угрюмо вныривают лбы —
скажите, вас еще не мучил,
как будто призрак-лиходей,
костюм для огородных чучел,
бросающийся на людей?
У вас поджилки не трясутся
от липких блуз,
от хлипких бус,
производители отсутствия
присутствия
того, что вкус?
Уродство выросло в заразу.
Вас не пронизывает стыд
за мебель,
у которой сразу
болезнь слоновья
и рахит?
В поту холодном просыпаюсь.
Я слышу лязгающий сон —
распорот лермонтовский парус
для ваших варварских кальсон.
Производители уродства,
вы так хватаетесь за власть.
Производить вам удается
друг друга,
чтобы не упасть.
Производители уродства,
производители того
преступнейшего производства,
которое —
ни для кого.
На плечи Лондон вы надели,
впихнули ноги в Рим рожком,
и даже запонки из Дели...
А как же быть с родным Торжком?
Производители уродства,
захламливатели земли,
вы проявите благородство —
носите, что произвели!
Наденьте,
словно каждый — витязь,
бюстгальтеры,
как шишаки,
и хоть на время удавитесь
удавкой
галстучной кишки!
А мы,
заплакав через силу,
в честь ваших праведных трудов
к вам
соберемся
на могилу
в мильонах
траурных трусов!
РАЗМЫШЛЕНИЯ У ЧЕРНОГО ХОДА
Зина Пряхина из Кокчетава,
словно Муромец, в ГИТИС войдя,
так Некрасова басом читала,
что слетел Станиславский с гвоздя.
Созерцали, застыв, режиссеры
богатырский веснушчатый лик,
босоножки ее номер сорок
и подобный тайфуну парик.
А за нею была — пилорама,
да еще заводской драмкружок,
да из тамошних стрелочниц мама,
и заштопанный мамин флажок.
Зину словом никто не обидел,
но при атомном взрыве строки:
«Назови мне такую обитель...» —
ухватился декан за виски.
И пошла она, солнцем палима,
поревела в пельменной в углу,
но от жажды подмостков и грима
ухватилась в Москве за метлу.
ВО
Стала дворником Пряхина Зина,
лед арбатский долбает сплеча,
то Радзинского, то Расина
с обреченной надеждой шепча.
И стоит она с тягостным ломом,
погрузясь в театральные сны,
перед важным одним гастрономом,
но с обратной его стороны.
И глядит потрясенная Зина,
как выходят на свежий снежок
знаменитости из магазина,
словно там «Голубой огонек».
У хоккейного чудо-героя
пахнет сумка «Адидас» тайком
черноходною черной икрою
и музейным почти балыком.
Вот идет роковая певица,
всех лимитчиц вводящая в транс,
и предательски гречка струится
прямо в дырочку сумки «Эр Франс».
У прославленного экстрасенса,
в снег роняя кровавый свой сок,
в саквояже уютно уселся
нежной вырезки смачный кусок.
Так прозрачно желают откушать
с непрозрачными сумками все —
парикмахерши и педикюрши,
психиатры и конферансье.
И теперь подметатель, долбитель
шепчет в мамином ветхом платке:
«Назови мне такую обитель...» —
Зина Пряхина с ломом в руке.
Лом не гнется, и Зина не гнется,
ну а в царстве торговых чудес
есть особый народ — черноходцы,
и своя Черноходия есть.
Зина, я в доставаньях не мастер,
но следы на руках все стыдней
от политых оливковым маслом
ручек тех черноходных дверей.
А когда-то, мальчишка невзрачный,
в бабьей очереди тыловой
я хранил на ладони прозрачной
честный номер — лиловый, кривой...
И с какого же черного года
в нашем времени ты завелась,
психология черного хода
и подпольного нэпманства власть'
Самодержцы солений, копчений,
продуктовый и шмоточный сброд
проточить бы хотели, как черви,
в красном знамени черный свой ход.
Лезут вверх по родным, по знакомым,
прут в грядущее, как в магазин,
с черноходным дипломом, как с ломом,
прошибающим Пряхиных Зин.
Неужели им, Зина, удастся
в их «Адидас» впихнуть, как в мешок,
зьамя красное государства
и заштопанный мамин флажок?
Зина Пряхина из Кокчетава,
помнишь — в ГИТИСе окна тряслись?
Ты Некрасова не дочитала.
Не стесняйся. Свой голос возвысь. ,
Ты прорвешься на сцену с Арбата
и не с черного хода, а так...
Разве с черного хода когда-то
всем народом вошли мы в рейхстаг?!
КИОСК ЗВУКОЗАПИСИ
Памяти Высоцкого
Бок о бок с шашлычной,
шипящей так сочно,
киоск звукозаписи
около Сочи.
И голос знакомый
с хрипннкой несется,
и наглая надпись:
«В продаже — Высоцкий».
Володя,
ах, как тебя вдруг полюбили
со стсреомагами
автомобили!
Толкнут
прошашлыченным пальнем
кассету,
и пой,
даже если тебя уже нету.
Торгаш тебя ставит
в игрушечке — «Ладе»
со шлюхой,
измазанной в шоколаде,
и цедит,
чтоб не задремать за рулем:
«А ну-ка Высоцкого
мы крутанем!»
Володя,
как страшно
меж адом и раем
крутиться для тех,
кого мы презираем!
Но, к нашему счастью,
магнитофоны
не выкрадут
наши предсмертные стоны.
Ты пел для студентов Москвы
и Нью-Йорка,
для части планеты,
чье имя — «галерка»,
и ты к приискателям
на вертолете
спускался
и пел у костров на болоте.
Ты был полу-Гамлет
и полу-Челкаш.
Тебя торгаши не отнимут.
Ты наш...
Тебя хоронили,
как будто ты гений.
83
Кто гений эпохи.
Кто гений мгновений?
Ты бедный наш гений семидесятых,
и бедными гениями небогатых.
Для нас Окуджава
был Чехов с гитарой
Ты — Зощенко песни
с есенинкой ярой,
и в песнях твоих,
раздирающих души,
есть что-то от
сиплого хрипа Хлопуши.
Киоск звукозаписи
около пляжа.
Жизнь кончилась.
И началась распродажа.
ЗАКОНСЕРВИРОВАННАЯ КУЛЬТУРА
Над молодежным поселком у Буга —
вьюга и скука,
скука и вьюга,
и марсианский печальный историк
ночью видит
лишь хлипкий костерик.
У костерика
обжимаясь блаженственно,
пары танцуют
под Майкла Джексона
в ржавом каркасе
среди пятилетки,
будто забытые детки в клетке.
Законсервирован Дом культуры...
Вьюжное небо взамен потолка,
и арматура торчит колтунно,
больно царапая облака.
В клетке уродской —