Завтрашний ветер

Владимиром Соколовым, который, кстати, помог мне

поступить в Литературный институт, несмотря на от-

сутствие аттестата зрелости. Соколов был, безуслов-

но, первым поэтом послевоенного поколения, нашед-

шим лирическое выражение своего таланта. Для ме-

ня было ясно, что Соколов блестяще знает поэзию

и вкус его не страдает групповой ограниченностью—

он никогда не делит поэтов на «традиционалистов»

и «новаторов», а только на хороших и плохих. Этому

он навсегда научил меня.

В Литературном институте моя студенческая

жизнь также дала мне многое для понимания поэ-

зии. На семинарах и в коридорах суждения о стихах

друг друга были иногда безжалостны, но всегда иск-

ренни. Именно эта безжалостная искренность моих

товарищей и помогла мне спрыгнуть с ходуль. Я на-

писал стихи «Вагон», «Перед встречей», и, очевидно,

это было началом моей серьезной работы.

Я познакомился с замечательным, к сожалению

до сих пор недооцененным поэтом Николаем Глазко-

вым, писавшим тогда так:

Я сам себе корежу жизнь,

валяя дурака.

От моря лжи до поля ржи

дорога далека.

У Глазкова я учился рассвобожденности интона-

ции. Ошарашивающее впечатление на меня произвело

открытие стихов Слуцкого. Они были, казалось, ан-

типоэтичны, и вместе с тем в них звучала поэзия бес-

пощадно обнаженной жизни. Если раньше я стре-

мился бороться в своих стихах с «прозаизмами», то

после стихов Слуцкого старался избегать чрезмерно

возвышенных «поэтизмов».

Учась в Литинституте, мы, молодые поэты, не

были свободны и от взаимовлияний. Некоторые стихи

Роберта Рождественского и мои, написанные в 1953—

1955 годах, были похожи как две капли воды. Сей-

час, я надеюсь, их не спутаешь: мы выбрали разные

дороги, и это естественно, как сама жизнь.

Появилась целая плеяда женщин-поэтов, среди

которых, пожалуй, самыми интересными были Ахма-

дулина, Мориц, Матвеева. Вернувшийся с Севера

Смеляков привез полную целомудренного романтизма

поэму «Строгая любовь». С возвращением Смелякова

в поэзию стало как-то прочнее, надежнее. Начал пе-

чататься Самойлов. Его стихи о царе Иване, «Чай-

ная» сразу создали ему устойчивую репутацию высо-

кокультурного мастера. Были опубликованы «Кёльн-

ская яма», «Лошади в океане», «Давайте после дра-

ки помашем кулаками...» Бориса Слуцкого, стихи но-

ваторские по форме и содержанию. По всей стране

запелись выдохнутые временем песни Окуджавы.

Выйдя из долгого кризиса, Луговской написал: «Ведь

та, которую я знал, не существует...», у Светлова

снова пробилась его очаровательная чистая интона-

ция. Появилось такое масштабное произведение, как

«За далью — даль» Твардовского. Все зачитывались

новой книжкой Мартынова, «Некрасивой девочкой»

Заболоцкого. Как фейерверк возник Вознесенский.

Тиражи поэтических книг стали расти, поэзия вышла

на площади. Это был период расцвета интереса к по-

эзии, невиданный доселе ни у нас и нигде в мире.

Я горд, что мне пришлось быть свидетелем того

времени, когда стихи становились народным собы-

тием. Справедливо было сказано: «Удивительно мощ-

ное эхо, — очевидно, такая эпоха!»

Мощное эхо, однако, не только дает поэту боль-

шие права, но и налагает на него большие обя-

занности. Воспитание поэта начинается с воспитания

поэзией. Но впоследствии, если поэт не поднимается

до самовоспитания собственными обязанностями, он

катится вниз, даже несмотря на профессиональную

искушенность. Существует такая мнимо красивая

фраза: «Никто никому ничего не должен». Все долж-

ны всем, но поэт особенно.

Стать поэтом — это мужество объявить себя долж-

ником.

Поэт в долгу перед теми, кто научил его любить

поэзию, ибо они дали ему чувство смысла жизни.

Поэт в долгу перед теми поэтами, кто были до

него, ибо они дали ему силу слова.

Поэт в долгу перед сегодняшними поэтами, своими

товарищами по цеху, ибо их дыхание — тот воздух,

которым он дышит, и его дыхание — частица того

воздуха, которым дышат они.

Поэт в долгу перед своими читателями, современ-

никами, ибо они надеются его голосом сказать о вре-

мени и о себе.

Поэт в долгу перед потомками, ибо его глазами

они когда-нибудь увидят нас.

Ощущение этой тяжелой и одновременно счастли-

вой задолженности никогда не покидало меня, и, на-

деюсь, не покинет.

После Пушкина поэт вне гражданственности не-

возможен. Но в XIX веке так называемый «простой

народ» был далек от поэзии, хотя бы в силу своей

неграмотности. Сейчас, когда поэзию читают не толь-

ко интеллигенты, но и рабочие, и крестьяне, понятие

гражданственности расширилось — оно как никогда

подразумевает духовные связи поэта с народом. Когда

я пишу стихи лирического плана, мне всегда хочется,

чтобы они были близки многим людям, как если бы

они сами написали их. Когда работаю над вещами

эпического характера, то стараюсь находить себя в

тех людях, о которых пишу. Флобер когда-то сказал:

«Мадам Бовари — это я». Мог ли он это сказать

о работнице какой-нибудь французской фабрики? Ко-

нечно, нет. А я надеюсь, что могу сказать то же са-

мое, например, о Нюшке из моей «Братской ГЭС»

и о многих героях моих поэм и стихов: «Нюшка —

это я». Гражданственность девятнадцатого века не

могла быть такой интернационалистской, как сейчас,

когда судьбы всех стран так тесно связаны друг

с другом. Поэтому я старался находить близких мне по

духу людей не только среди строителей Братска или

рыбаков Севера, но и везде, где происходит борьба

за будущее человечества, — в США, в Латин-

ской Америке и во многих других странах. Без

любви к Родине нет поэта. Но сегодня поэта нет и

без участия в борьбе, происходящей на всем земном

шаре.

Быть поэтом первой в мире социалистической

страны, на собственном историческом опыте проверя-

ющей надежность выстраданных человечеством идеа-

лов, — это налагает особую ответственность. Истори-

ческий опыт нашей страны изучается и будет изучаться

и по нашей литературе, по нашей поэзии, ибо ни-

какой документ сам по себе не обладает психологи-

ческим проникновением в сущность факта. Таким об-

разом, лучшее в советской литературе приобретает

высокое значение нравственного документа, запечат-

ляющего не только внешние, но и внутренние черты

становления нового, социалистического общества.

Наша поэзия, если она не сбивается ни в сторону

бодряческого приукрашивания, ни в сторону скепти-

ческого искажения, обладает гармонией реалисти-

ческого отображения действительности в ее развитии,

может быть живым, дышащим, звучащим учебником

истории. И если этот учебник будет правдив, то он

по праву станет достойной данью нашего уважения

к народу, вскормившему нас.

Переломный момент в жизни поэта наступает тог-

да, когда, воспитанный на поэзии других, он уже на-

чинает воспитывать своей поэзией читателей. «Мощ-

ное эхо», вернувшись, может силой возвратной волны

сбить поэта с ног, если он недостаточно стоек, или

так контузить, что он потеряет слух и к поэзии, и ко

времени. Но такое эхо может и воспитать. Таким об-

разом, поэт будет воспитываться возвратной волной

собственной поэзии.

Я резко отделяю читателей от почитателей. Чита-

тель при всей любви к поэту добр, но взыскателен.

Таких читателей я находил и в своей профессиональ-