Завтрашний ветер

сивый, ловкий, беззастенчивый, не разрешающий себе

такой роскоши бедных, как грусть,— Игорь Селезнев.

Помимо пассажиров общественного транспорта, его

многое угнетало в этой жизни, казавшейся ему слиш-

ком несовершенной для него, Игоря Селезнева. То,

что она была несовершенна и для других, его не ин-

тересовало. Совершенствовать жизнь сразу для всех,

по его представлениям, было не нужно, да и невоз-

можно. А вот для себя — и нужно, и возмож-

но. Правда, возможности ограниченны, но их надо

уметь расширять и даже изобретать. О том, хо-

роший он или плохой, Игорь Селезнев никогда не ду-

мал. Слово «сильный» он ставил выше слова «хо-

роший». У сильного, по его мнению, было право быть

любым. Поэтому его не слишком задело, когда в де-

ревне Кривцов назвал его «подонок». Но однажды

он услышал это и от собственного отца.

Это был редкий случай, когда они говорили друг

с другом без присутствия матери, не дававшей в оби-

ду своего единственного выпестованного ею сына.

Мать даже и не подозревала, как глубоко он ее пре-

зирал за безвкусную назойливость ее любви. В сво-

ем сыне она видела воплощение того идеала мужчи-

ны, от которого был так далек ее муж, по ее мнению,

слишком неотесанный, простодушный, неисправимо

не понимавший границу между ним, директором заво-

да, и одноруким вахтером Васюткиным, с которым он,

к ее отчаянью, не переставал дружить с фронтовых

лет. Этот Васюткин был главным предметом социаль-

ной ненависти бывшей директорской секретарши хо-

тя бы потому, что являлся неистребимым напомина-

нием о том, что ее муж не всегда был директором за-

вода. Как она ни старалась, на Селезневе-старшем

«все плохо сидело». Приходилось бесконечно пере-

шивать, а ей это стоило немалых нервов, потому что

мужа было почти невозможно затащить в ателье. На

Селезневе-младшем все сидело как влитое. Селезнев-

старший до сих пор не избавился от ужасной, по ее

мнению, привычки курить «Беломорканал». Селезнев-

младший курил только американские сигареты. Се-

лезнев-старший никак не мог выучить ни одной фра-

зы из русско-английского разговорника. Селезнев-

младший блестяще говорил по-английски и неплохо

по-французски. Селезнев-старший не занимался ни-

каким спортом. Селезнев-младший играл в теннис,

катался на горных и водных лыжах, занимался фи-

гурным катанием и каратэ. Селезнев-старший беско-

нечно перечитывал одну и ту же книгу — «Война и

мир». Селезнев-младший читал «Тропик Рака» Генри

Миллера в подлиннике. Своим сыном Селезнева как

бы брала реванш за простонародность мужа.

«Ты помешался на своей продукции. А вот мой

сын—это моя продукция...» — как-то гордо сказала

Селезнева мужу. «Да, к сожалению, твоя...» — неве-

село признал Селезнев-старший. Он уже давно не лю-

бил жену, а может быть, не любил никогда, но был на-

столько измотан, что у него не было сил разводиться.

Перед отъездом сына в Москву на вступительные

экзамены Селезнев-старший вошел в комнату сына,

когда тот уже лежал в постели, читая биографию Чер-

чилля. Селезнев-старший был в шелковой пижаме,

расписанной пальмами и обезьянами, тайно им нена-

видимой, и в простеньких черных шлепанцах на войлоч-

ной подошве, которые он твердо отстоял от многих по-

пыток жены, не раз пытавшейся выбросить их и всучить

ему взамен голландские сабо, грохочущие, как танки.

От Селезнева-старшего сейчас пахло водкой, хлоп-

нутой им с устатку после работы в вахтерском закут-

ке Васюткина. Селезнев-старший, споткнувшись о

гантели, разгреб руками валявшиеся на тахте плас-

тинки и, высвободив для себя кусочек жизненного

пространства где-то между Элвисом Пресли и новин-

кой — первой долгоиграющей «Хвостатых», сел, опус-

тив тяжелые веснушчатые руки так, что они почти

касались ковра с перуанской ламой.

— Твоя мать заставила меня позвонить ректору

в Москву, попросить за тебя. Я его знаю по фронту.

Мы были в одном взводе — Васюткин, он и я...

Я позвонил, хотя мне и было это противно. Я стал тру-

сом. Я боюсь скандалов твоей матери...

— Я не ответствен за материнскую сыноустро-

ительную дрожь... — ответил Селезнев-младший, за-

кладывая биографию Черчилля паркеровской руч-

кой. — Меня примут и без твоей помощи. И без по-

мощи гегемона на вахте.

— Да, тебя, наверное, примут,— изучающе гля-

дел на сына Селезнев-старший.— Золотая медаль...

Прекрасная характеристика. По части отца тоже все в

порядке. Активный общественник. Говорят, ты дела-

ешь блестящие доклады о международном положе-

нии, разоблачающие капитализм... Оксфордское про-

изношение... Ты умеешь понравиться кому надо, когда

надо. А вот мне ты не сумел понравиться. Мне, твое-

му отцу...

— Я и не старался...— пожал плечами Селезнев-

младший.— Отцы и дети... Вечная проблема... Ты мне

тоже во многом не нравишься... Ты устарел...

— Может быть... Не забывай, что когда-нибудь ус-

тареешь и ты... Впрочем, я пришел к тебе не для поу-

чений. Боюсь, что поздно. У меня к тебе просьба —

редкий в нашей, так сказать, общей жизни случай. Ты

летишь в Москву завтра утром, не так ли? Не смо-

жешь ли кое-что захватить с собой?

— Что? — поморщился Селезнев-младший, зара-

нее заскучав.

Селезнев-старший поднялся с тахты, прошлепал к

себе и вернулся, неся нечто, при виде чего Селезнев-

младший вздрогнул и его всего перекорежило от чув-

ства брезгливости, страха и возмущения. То, что он

увидел, было выше его, как он считал, «толерантного»

отношения к отцу. Селезнев-старший принес кожано-

никелированную руку с болтающимися расстегнуты-

ми ремешками, причем держал ее как что-то свойское,

дружеское, будто она, эта рука, была живой и теплой.

— Это протез Васюткина... У него что-то не ла-

дится с шарнирами. Заедает. А вообще протез замеча-

тельный,— не замечая ужаса на лице сына, бормотал

Селезнев-старший, углубившись в механизм кожано-

никелированной руки.—Мы так и эдак колдовали вме-

сте с Васюткиным, но не разобрались, что к чему. Можег

быть, чепушинка—какой-нибудь винтик надо рассла-

бить или, наоборот, подкрутить... Хитрая штуковина...

Ленинградские протезисты отказались чинить — от-

давайте, говорят, в Москву, на фабрику-изготовитель—

там или починят, или заменят. В общем, захвати протез

с собой, отнеси на фабрику, квитанцию и адрес я те-

бе дам. Много времени это не займет. А потом дашь

проводнику, он протез в Ленинград доставит, а мне по-

звонишь и сообщишь номер поезда и вагона, я встречу.

Пока Селезнев-старший все это бормотал, перед

Селезневым-младшим проходили чудовищные по

унизительности картины: он сдает в аэропорту свой

красно-синий американский чемодан «Ларк» на

молнии с закодированным замком и что-то лепечет о

ручной клади, заливаясь краской. Держа в руках не-

удобный, задевающий всех вокруг бумажный свер-

ток, перехваченный бечевкой, он идет к контрольно-

му пункту воздушной безопасности, контролерша бес-

церемонно надрывает сверток, и оттуда зловеще вы-

совывается черная перчатка. Изумленно-любопытные

взгляды, хихиканья, шуточки — как все это унизи-

тельно, как это все недостойно его, Игоря Селезнева,

летящего в свое блистательное будущее почему-то с

чьей-то кожано-никелированной рукой. Затем он, по-

тупясь, входит в салон самолета и торопливо затал-