Когда море отступает

Абель с ними расстался. Без него ревнители благолепия еще более рьяно взялись за дело: все менее крепко держась на ногах, они ходили взад и вперед, наклонялись над могилами, вновь и вновь резали ленту, переходили к другим могилам, ахали от все растущего количества мертвецов, отпивали из склянки большими глотками. Рокотал барабан, стаи птиц летали, как с силой брошенные камешки, ветер срывал с цветочных венчиков голубых и золотистых мотыльков, кружил обрывки лент, бабочек-капустниц и лепестки цветов, и, наконец, три парня разлеглись на травке, а потом к ним присоединился барабанщик, и в обширном, плавившемся под солнцем кладбище водворилась тишина.

На горизонте небо предгрозовое, там крейсирует флотилия туч, ясный день плывет навстречу своей гибели. Валерия рада, что уезжает, но не отваживается высказать это вслух из-за непроницаемой громадины, именуемой Абелем Леклерком. «Номер Валерии — типичный мужской номер: всюду окурки», — думает Абель. Здесь он в первый раз. Ему хочется поскорей отсюда уйти. Он подходит к двери — дверь отворяется. На пороге Симона; она принесла чаю, в глазах у нее лукавые искорки, но, увидев натянутую Валькирию и хмурого Абеля, решает приберечь свою улыбку для более «обходительных» клиентов.

— Я пойду, а вы собирайтесь, Валерия. Мои вещи уже в машине.

После минутного колебания она с наигранной веселостью задает ему вопрос:

— Вы, правда, уезжаете, Абель?

А разве можно в этом сомневаться? Перед его мысленным взором возникают амуры из Воге, крылатые, со сплетенными руками. Беранжера? Беранжера-Майя — это его медовый месяц. А нужно, чтобы был не только мед, но и воск. Да ведь они оба пришли к такому решению. Она призналась ему в том, о чем он и так догадался в этот злополучный вечер. Объяснилась начистоту. Да, доктор Адриен. До него мэр Леруа, Люцерна и еще кое-кто. Разные дяди. «Я веду образ жизни холостяка. Я никогда не придавала этому значения». Перед ним мелькнула ее улыбка сквозь слезы, задорный огонек в глазах, волнующий шов на спине, кровать под пологом, жалостливые римлянки и часы с источником. Его жжет воспоминание о тонком рубчике, от одного прикосновения к которому вспыхивает яростное желание. Он всеми силами сдерживается, чтобы не закричать. Из окна успокоительный вид на пляж. Около вытащенной на песок шлюпки дети с серьезными лицами катаются на пони; лошадок ведет под уздцы карлик в форме морского офицера. Абель вспоминает слова Малютки: «А потоки, я не могу рожать тебе детей. Женись на Валерии — она тебе нарожает славных ребят!» Это до того уморительно, что Абель громко хохочет. Валерия вздрагивает: «Боже, до чего он не воспитан!» А между прочим, это правда: мужчине, который сможет терпеть Валерию, она нарожает славных ребят. Абеля тянет к морю. Он идет к двери. Набравшись храбрости, задает Валерии вопрос:

— Валерия! У вас никогда не являлось желание выйти замуж, чтобы иметь детей?

— Конечно, нет!

Мгновенно воскресла амазонка, Диана, мужеподобная женщина! Этот рубящий жест! Мужской жест!

— Послушайте, Абель: мы уже не будем чувствовать себя так свободно… и на пароходе… и, тем более, в Канаде… Работа, среда… Так вот, я хочу поблагодарить вас.

— За что?

— Да, да, поблагодарить. Должна сознаться, я вам говорила в лицо ужасные вещи. Называла вас бездарью. Пьяницей. Подонком. Я чувствую себя виноватой перед вами. Я ошибалась. Вы настоящий мужчина. Я этого не знала. Я вообще не знала, что это такое.

Он все еще в нерешительности и не отпускает дверную ручку.

— Мне повезло, что я напала на вас. Знаете, когда это до меня дошло?

— Нет, не знаю.

— На кладбище.

— А-а!

— У меня не хватило сил. А вы пошли дальше.

Абель отпускает дверь. Валерия берет его руку и крепко пожимает ее.

— Да. Вот. Вы настоящий мужчина, Абель.

Он бесшумно отворяет дверь.

— И это нас с вами и разделяет, — шепчет она.

Обитая деревом гостиница напоминает яхту. Уже наполовину поглощенный сумраком лестницы, сверкающий бронзовым черепом, Абель напоминает сейчас моряка из романса — моряка, уходящего в плаванье.

В глазах Абеля отражаются небо и время. В лужах — креветки. Нацистские креветки, союзнические креветки, живучий инфантилизм, нет конца креветкам! Однако минувшей ночью в Вервилле на памятнике погибшим кто-то нарисовал свастику. Еще не перевелись охотники сжигать евреев, цыган, пленных и детей, укрывшихся в храмах! Сжигать все, что не похоже на них. Взять хотя бы Эйхмана. Шесть миллионов жертв. Так как жертв оказалось шесть миллионов, то многие думают, что если бы просто шесть, то преступление было бы крупнее! Эйхман-де только выполнял приказ сверху. Если бы Гитлер победил, то сколько появилось бы Эйхманов, с бюрократической точки зрения невиновных, и сколько человеческих жизней они бы уничтожили! Чума, как выражается Вотье, Последний. Коричневая чума. Нацистская чума. Военное безумие. Безумие. Марго Исступленная, заполонявшая его детскую вселенную в царстве кленов. Отряд имени Вильгельма Завоевателя и его командир Максим! Когда я понял, что имею дело с сумасшедшими? Еще до гибели Жака, разумеется. Жак никогда не старался понять. Он старался понравиться. Я, разумеется, подозревал, но понял слишком поздно! В Спортивном кафе меня обуяла тревога, но я еще ничего не понимал. Точно так же я слишком поздно разгадал Малютку. Да. А ведь когда еще Максим показывал мне облегченные спички! Времени было достаточно!

Нельзя безнаказанно оставлять эту свастику! Иначе десять тысяч Эйхманов воцарятся на целое тысячелетие! Железный порядок. Расистское помешательство. Смерть всякой свободе. Даже если в слове свобода таится обман, все равно его нужно сохранить как надежду человечества. Хорошо. Согласен. Долой нацистское рабство! Ну, а как же ограниченные нормандцы? Самонадеянный Жауэн, «уверенный в своей правоте»? Жауэн — законченный тип! А Люсьен и его папаша-свинья? А маленькая Ивонна, из которой уже вышла изрядная стерва? Жульничество, мошенничество, взяткодательство, взяткобрательство, злоупотребления. Возмещение убытков, причиненных войной. Правило игры: я скупаю. Потом продаю. Я и покупатель и продавец. Я наживаюсь на смерти. Вникните. Я покупаю, ты перепродаешь. Я продаю то, что ты скупаешь. Ты покупаешь, я продаю. Мы продаем, мы перекупаем по низким ценам. По низким. В цене есть всегда что-то низкое. Меркурий — бог негодяев.

Так, значит, вот она, свобода, за которую поплатился жизнью Жак? Та, ради которой пришлось вырыть столько могил вокруг башен молчания?

Вдали виднеется море. В Арроманше спускают флаги. Боятся, как бы не выгорела материя. Ворота Войны запираются. Жиреющие «отпускники» прогуливаются, перед тем как выпить аперитиву, и в голову им не приходит ни одна из мыслей, не дающих покоя здоровенному этому парню с отливающим медью черепом, упорно стремящемуся познать себя до конца, остающемуся один на один с единственно важным для него вопросом: «Ну, а если снова, Вотье?»

Абель ушел, а Валерия ищет глазами его силуэт — силуэт простодушного убийцы. Осиянный закатным солнцем, свидетель жизни и смерти направляется к морю. В его походке — непонятные изломы… «Надо застегнуть чемоданы». Но Валерия не зовет Симону. Его наложницу. Податливую официантку. Конечно, он с ней переспал! Валерия неожиданно пугается своего лексикона. Она задумчиво провожает взглядом этого сильного мужчину, и, по мере того как он удаляется, он приобретает в ее глазах все большее значение. Пожалуй, Беранжера была права, когда внушала ей, что она должна выйти замуж за Абеля. Она прямо так и говорила! У этих девушек европейский опыт! Нет! При одной мысли, что в ее постели будет лежать мужчина, у нее мурашки бегают по спине! Но в одном Беранжера все-таки права: я ушла в воспоминания о Жаке, чтобы спрятаться от других мужчин. Как это она догадалась? Беранжера не изучает, а видит вещи изнутри, тогда как Валерии необходимо пристально изучить внешнюю сторону явлений, она выделывает овчинку, которая сама того не стоит. Валерия рвет и мечет. Она ненавидит Беранжеру, как собаки ненавидят птиц за чудовищную несправедливость судьбы, наградившую птиц крыльями.